Ярость - Смит Уилбур - Страница 15

• Предыдущая
• 15/45
• Следующая

Ремень соскользнул с ее плеча и сумка глухо шлепнулась на пол. Тара держала руки перед грудью, невольно защищаясь, но теперь позволила им упасть вдоль тела и почти непреднамеренно прогнула спину и приблизила нижнюю часть тела к Мозесу. В то же время она подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза. Губы ее разомкнулись, дыхание участилось. Она увидела свое отражение в его глазах и сказала:

– Да.

Мозес погладил ее руку от локтя до плеча, и Тара закрыла глаза. Он коснулся ее левой груди, и Тара не отшатнулась. Рука Мозеса сжала ее грудь, и, чувствуя силу его хватки, ее плоть затвердела, а сосок разбух и уткнулся ему в ладонь. Он сжал его. Ощущение было острое и напряженное, почти болезненное; Тара ахнула, и по ее спине прошла волна, как расходятся круги после падения камня в тихую воду пруда.

Ее возбуждение было таким внезапным, что она растерялась. Тара никогда не считала себя чувственной. Шаса был единственным мужчиной, какого она знала, и ему потребовались все умение и терпение, чтобы заставить ее тело откликаться, но сейчас от одного прикосновения ее кости словно растаяли от желания, лоно размягчилось, как воск в огне, и она не могла дышать, так сильна была ее потребность в этом мужчине.

– Дверь, – прошептала она. – Закрой дверь.

И с благодарностью увидела, что он уже запер дверь на засов. Задержки Тара не вынесла бы. Мозес подхватил ее и отнес на кровать. Простыня на кровати была безупречно чистая и так накрахмалена, что слегка заскрипела под тяжестью Тары.

Он оказался таким огромным, что она пришла в ужас. Хотя Тара родила четверых детей, когда его чернота заполнила ее, она почувствовала, что ее словно раздирают надвое, но ужас сразу прошел и сменился своеобразным ощущением благоговения. Она была жертвенной овцой, и этим актом искупала все грехи своей расы, которые столетиями совершались против его народа; она стирала вину, которая была ее язвой, сколько она себя помнила.

Когда он наконец тяжело обмяк на ней и его дыхание ревом отдавалось в ее ушах, а его черную плоть сводили последние конвульсии, она с радостной благодарностью прижалась к нему. Ибо он навсегда освободил ее от вины – и одновременно навеки сделал своей рабыней.

Подавленная после всплеска любви печалью и сознанием того, что ее мир навсегда изменился, по дороге к дому Молли Тара молчала. Она остановилась в квартале от дома и, не выключая мотор, повернулась и в свете уличных фонарей стала рассматривать лицо Мозеса.

– Когда я снова тебя увижу? – задала она вопрос, который до нее задавало великое множество женщин.

– Ты хочешь снова меня увидеть?

– Больше всего на свете.

В этот миг она даже не вспомнила о детях. Теперь для нее существовал только он.

– Это будет опасно.

– Знаю.

– Если нас обнаружат, наказание – позор, отвержение, тюрьма. Твоя жизнь будет уничтожена.

– Моя жизнь пуста, – негромко ответила она. – Невелика потеря.

Он внимательно разглядывал ее лицо в поисках неискренности. Наконец он почувствовал, что удовлетворен.

– Когда будет безопасно, я пошлю за тобой.

– Я приду немедленно, когда бы ты ни позвал.

– Теперь я должен тебя оставить. Отвези меня назад.

Она остановилась сбоку от дома Молли, в тени, где их не было видно с дороги.

«Начинается время уловок и хитростей, – спокойно подумала Тара. – Я права. Жизнь больше никогда не будет прежней».

Он не пытался обнять ее – это не по-африкански. Только смотрел. В полутьме белки его глаз сверкали, как слоновая кость.

– Ты понимаешь, что, выбрав меня, ты выбрала борьбу? – спросил он.

– Да, знаю.

– Ты станешь воительницей, и ты, твои желания, даже сама твоя жизнь не будут иметь никакого значения. Если тебе придется погибнуть в борьбе, я пальцем не двину, чтобы спасти тебя.

Она кивнула.

– Да, и это я знаю.

От столь благородного подхода у Тары стеснило грудь, стало тяжело дышать, и она с трудом прошептала:

– Ни одного мужчину не любили больше – я принесу любую жертву, о какой ты меня попросишь.

Мозес прошел в комнату для гостей, отведенную ему Молли, и умывался над раковиной, когда без стука вошел Маркус Арчер, закрыл за собой дверь и прислонился к ней, глядя на отражение Мозеса в зеркале.

– Ну? – спросил он наконец неохотно, как будто не стремился услышать ответ.

– Все как мы планировали, – ответил Мозес, вытирая лицо чистым полотенцем.

– Ненавижу эту глупую сучку, – тихо сказал Маркус.

– Мы же решили, что это необходимо.

Мозес выбрал в саквояже на кровати свежую рубашку.

– Я знаю, что решили, – сказал Маркус. – Если помнишь, это было мое предложение. Но оно не обязано мне нравиться.

– Она – только орудие. Глупо примешивать личные чувства.

Маркус Арчер кивнул. Он надеялся, что сможет вести себя, как подлинный революционер, один из стальных людей, в которых нуждается их борьба, но его чувства к этому мужчине – Мозесу Гаме – были сильнее политических убеждений.

Он знал, что его чувство не взаимно. Все эти годы Мозес Гама использовал его так же цинично и расчетливо, как собирался использовать эту женщину, Кортни. Мощная сексуальная привлекательность – всего лишь еще одно оружие в арсенале Мозеса Гамы, еще одно средство манипулировать людьми. Он пускал его в ход с мужчинами и женщинами, старыми и молодыми, какими бы привлекательными или уродливыми те ни были. Маркус восхищался этой его способностью, и в то же время она убивала его.

– Завтра уезжаем в Витватерсранд, – сказал он, отталкиваясь от двери и на мгновение справившись с ревностью. – Я все приготовил.

– Так скоро? – спросил Мозес.

– Я все приготовил. Едем на машине.

Это была одна из проблем, мешавших работе. Черному человеку сложно ездить по огромной части суши, если на каждом углу у него могут потребовать предъявить домпу; когда полицейский увидит, что в паспорте указано далекое место жительства, а у черного нет никаких очевидных причин находиться здесь или если его паспорт не подписан работодателем, неминуемы допросы и расследования.

Связь Мозеса с Маркусом и его номинальное место работы в министерстве горнодобывающей промышленности давали ему ценное прикрытие при необходимости куда-нибудь поехать, но делу постоянно требовались курьеры. Вот эта роль, помимо прочих, и предназначалась Таре. Вдобавок благодаря рождению и браку Тара занимала очень высокое положение и должна была поставлять очень ценную для планирования информацию. А в будущем, когда Тара докажет свою преданность, ее ждала другая, гораздо более опасная работа.

В конце концов Шаса Кортни понял, что лишь совет матери позволит ему решить, принять или отвергнуть предложение, сделанное во время охоты на прыгунов на открытых равнинах Свободной Оранжевой республики.

Шаса первым готов был презирать мужчину своих лет, который все еще крепко держится за передник матери, но он никогда не думал, что нечто подобное можно сказать о нем. Тот факт, что Сантэн Кортни-Малкомс – его мать, в данном случае был чистой случайностью. Зато она обладала самым проницательным финансовым и политическим умом среди всех, к кому он мог обратиться; она также была его деловым партнером и единственным человеком, которому он полностью доверял. Ему и в голову не приходило, что можно принять такое важное решение, не посоветовавшись с ней.

Желая разобраться в своих чувствах, после возвращения в Кейптаун он ждал неделю; к тому же ему нужно было застать Сантэн одну, поскольку в том, что скажет отчим, он не сомневался. Блэйн Малкомс был представителем оппозиции в парламентском подкомитете, рассматривавшем проект извлечения нефти из угля как возможную часть правительственного плана уменьшения зависимости страны от импорта топлива. Комитет должен был побывать на месте работ, и на этот раз Сантэн не сопровождала мужа. Именно такой возможности дожидался Шаса.

• Предыдущая
• 15/45
• Следующая