Сын Розмари - Левин Айра - Страница 1

• 1/46
• Следующая

Манхэттен, девятое ноября 1999 года, вторник. Прохладное ясное утро. Доктор Стэнли Шэнд — дважды разведенный, в прошлом дантист, ныне на пенсии — выходит из квартиры на Амстердам-авеню для ежедневного моциона.

По Восемьдесят девятой улице он шествует скорым шагом, бодро посверкивая глазами и гордо вскинув голову в клетчатой каскетке. Избыток энергии имеет две причины: отменное здоровье бывшего дантиста, а также наличие великой тайны в его душе.

Эта упоительная тайна греет лучше любого шарфа.

На протяжении последних тридцати трех лет доктор Стэнли Шэнд был сопричастен развитию неких событий, воистину эпохальных, космических по своему масштабу. Теперь, за два месяца до финала, когда наконец явится долгожданный плод, он остается единственным живым соучастником Свершения.

Сейчас он, сама бодрость и довольство, весело семенит все дальше и дальше от своего дома.

И вот перекресток Бродвея и Семьдесят четвертой улицы.

Где какой-то таксист не справляется с управлением — машина вылетает на полной скорости на тротуар и буквально размазывает по стене ближайшего дома зазевавшегося доктора Шэнда.

Который умирает мгновенно, даже ахнуть не успев.

И точнехонько в тот же самый момент, когда в его глазах навеки гаснет свет, то есть в одиннадцать ноль три плюс сколько-то секунд, в частной лечебнице Халси-Бодейн в городке Аппер-Монклер, штат Нью-Джерси, глаза пациентки палаты номер 215 открываются.

Внезапно поднимаются веки, что были неизменно сомкнуты с незапамятных для нынешнего персонала времен — с тысяча девятьсот семьдесят какого-то года.

Свидетелем этого события оказывается тощая и морщинистая чернокожая массажистка. Она занята тем, что со скучающе-отрешенным видом растирает правую руку неподвижной пациентки — женщины, которая пролежала в коме больше двадцати лет.

Негритянка выказывает завидное присутствие духа.

Заметив, что больная смотрит на нее, она лишь на полсекундочки округляет глаза, делает глубокий вдох — и как ни в чем не бывало продолжает массаж.

— Привет, голубушка, — ласково произносит она. — Рада, что вы снова с нами.

На ее груди слева — прямоугольник с именем «Кларис». Чуть выше — большой белый кругляш: слева и справа на нем черные буквы «Я» и «Энди», а посередине — красное сердечко. Очевидно, это должно обозначать «Я люблю Энди».

Белозубо улыбнувшись, массажистка неторопливо кладет руку больной на простыню, не спеша встает и нажимает на панели рядом с кроватью кнопку срочного вызова дежурной медсестры.

Исхудалая и бледная пациентка — на вид ей добрых пятьдесят лет — пустым взглядом таращится в потолок. Ее поджатые губы, на которых поблескивает слюна, нервно подергиваются. Мало-помалу копна седеющих золотисто-каштановых волос, аккуратно уложенных чьей-то чужой рукой, медленно поворачивается в сторону негритянки. В голубых глазах немая мольба.

— Ну, ну, голубушка, теперь у вас все будет хорошо! — торопливо произносит Кларис, снова и снова давя на кнопку. — Не волнуйтесь, самое худшее позади. Теперь вы быстро пойдете на поправку. Я сейчас приведу доктора. Не переживайте, я мигом вернусь!

Пациентка провожает негритянку тоскливым взглядом.

— Тиффани! Да сними ты эти долбаные наушники — до тебя не дозвонишься, черт бы тебя побрал! Немедленно тащи сюда Аткинсона! Двести пятнадцатая открыла глаза! Она проснулась! Двести пятнадцатая проснулась!

Господи, да что же случилось?

Последнее, что она помнит: вечер, около семи. Они с Энди в спальне. Он смотрит телевизор, растянувшись на напольном ковре в нескольких футах от нее; она за столом у окна, стараясь не отвлекаться на телевизионную болтовню и посторонние звуки с улицы, выстукивает на машинке письмо домой — касательно переезда в Сан-Франциско.

По соседству, у Минни и Романа, Кукла и Олли и вся нечистая колдовская свора громко тянут какой-то нудный речитатив — быть может, бурю накликают.

И вдруг — бац! она в залитой солнцем больничной палате: в одной руке торчит капельница, а другую массирует негритянка в светло-зеленом халате.

А Энди — он тоже пострадал? О, ради всего святого, только не это!

Но что же с ней все-таки приключилось?

Какого несчастья, какой катастрофы она жертва? Почему она ничего не помнит?

Она снова высунула кончик языка и медленно облизала губы, смазанные чем-то жирным. Сколько же она пробыла в забытьи? День, два?.. Ничего, абсолютно ничего не болело. Однако не было силы даже пальцем пошевелить.

Когда она пыталась откашляться и что-то произнести, в палату влетела знакомая негритянка-массажистка и с порога выпалила:

— Доктор уже на подходе. Лежите спокойно. Розмари едва слышно прошептала:

— Мо… мой сын… здесь?

— Нет, только вы, — сказала массажистка. Чернокожая женщина проворно спрятала оголенную правую руку Розмари под одеяло и отбежала к изножью кровати. Возбужденно воскликнула, пожирая глазами «воскресшую»:

— Силы небесные! Она еще и говорит! Вот уж не ждали! Слава Иисусу!

Розмари слабым голосом спросила:

— А что со мной случилось?

— Никто того не знает, золотая моя! Вы — клац! — и отключились. А как, почему — и не спрашивайте!

— Как давно?..

Кларис растерянно потупилась. Она вернулась к изголовью и начала суетливо поправлять одеяло на плечах Розмари.

— Как давно — я точно не знаю. Меня здесь не было, когда вы появились. Вы уж у доктора спросите.

Негритянка ласково и застенчиво улыбнулась. Глядя на круглый значок «Я люблю Энди», Розмари ответно улыбнулась и сказала:

— Моего сына зовут Энди. А сердечко у вас на значке означает любовь, не правда ли?

— Ну да, — отозвалась Кларис. Ткнув черным пальцем в белый кружок на груди, она добавила:

— Это значит: «Я люблю Энди». Такие штуковины производят уже много… — Она осеклась и быстро поправилась:

— Я хочу сказать, уже некоторое время. Самые разные. Например, я люблю Нью-Йорк. Или еще чего-нибудь.

— Очень мило, — сказала Розмари. — Никогда не видела такого раньше.

В дверном проеме появились чьи-то головы. Но тут же между любознательными старушками-больными решительно протиснулся крупный мужчина в белом халате, рыжеволосый и рыжебородый.

Пока он плотно закрывал за собой дверь, Кларис почтительно ретировалась от кровати в сторону окна.

— Она разговаривает! Она вертит головой! — возбужденно сообщила массажистка доктору, который направился к больной, раздвигая рыжие заросли на лице широкой улыбкой.

— Здравствуйте, мисс Фаунтин, — сказал он, кладя на стул медицинский саквояжик и черную кожаную папку. — Я доктор Аткинсон. — Теплыми пальцами он взял руку Розмари и, поглядывая на свои наручные часы, начал считать пульс, рассеянно и добродушно приговаривая при этом:

— Какая приятная новость! Весьма приятная новость!

— Что со мной приключилось? — спросила Розмари. — Как долго я здесь нахожусь?

— Погодите, сейчас, — сказал бородач, целиком сосредоточиваясь на часах.

Розмари подумалось, что доктор лишь ненамного старше нее — очевидно, ему лет тридцать пять.

• 1/46
• Следующая