Порочный круг деспотизма, или рассуждения о русских и будущем их страны - Кабанов Александр Борисович - Страница 28

Переходяк оценке свидетельских показаний Фандербека и Гайлинга, то сразу же бросается вглаза безмерное преувеличение ими роли усилий и личности Петра Великого в делецивилизации и облагораживания нравов жителей империи. А также явноепреувеличение степени влияния развития наук, ремесел и образования на культуруи нравственность народа. Вообще, у Руссо есть одна интересная и в то же самоевремя весьма странная работа, в которой он высказывает мнение, что развитиенаук и искусств не только не улучшает нравы народа, но напротив способствует ихпадению. Я, в свою очередь, предполагаю, что развитие образования, наук, поэзииили музыки хоть, вероятно, и улучшает душевные свойства людей, но их влияниекрайне ограничено по сравнению с другими причинами, о которых речь пойдет всвое время. Они скорее являются украшением общественных нравов, чем основаниемих структуры и источником их развития.

Вэтой связи мне вспомнился один любопытный исторический факт, связанный сдеятельностью печально известной Миссисипской компании во Франции в начале 18-говека. Эта компания получила в свое управление земли в районе реки Миссисипи,где должна была  вести свою хозяйственную деятельность. Чтобы получитьнеобходимые для этого средства, компания выпускала в обращение новые акции,между тем Национальный банк Франции специально предоставлял, по сути,неограниченный кредит для таких покупателей. Однажды компания устроиланебольшую рекламную акцию. Она выловила в североамериканских лесах несколькодикарей, одела их по последней моде, научила манерам высшего общества и даже,кажется, играть на пианино. После чего они были представлены парижскому свету,в котором имели большой успех. Однако, возвращаясь затем обратно у береговАмерики, они неожиданно для всех внезапно сорвали с себя прекрасные и дорогиеодежды, разорвали их и, перебив всех сопровождающих, скрылись в окрестныхлесах. Этот случай подтверждает то мнение, согласно которому развитиеобразования и мода на искусства – это не более чем тонкий налет на нравахнарода. И то, что Петр I привнес в Россию европейскую одежду,привычки и архитектуру, это нисколько не изменило психологический портретместного населения.

Помимоэтого,  г-н Фандербек, по всей видимости, не до конца читал Тацита или не былзнаком со всеми сохранившимися его произведениями. Корнелий Тацит действительново многих своих сочинениях называет германцев варварами. Однако, с точки зренияисследования истоков культуры и национального характера будущих европейскихнародов, с одной стороны, и русских, с другой, чрезвычайно важно одно егозамечание: в нем он описывает существующие уже в I веке н.э.культурные различия между многочисленными германскими племенами и племенамивенедов от которых впоследствии и произошли русские и которых он не знает ккому отнести – то ли к германцам, то ли к  сарматам. Вот что сам Тацит пишет всвоем произведении “О происхождении германцев и местоположении Германии”:“Отнести ли певкинов, венедов и фенов к германцам или сарматам, право, не знаю,хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни,оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность икосность среди знати (чего нет у германцев). Из-за смешенных браков их обликстановится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды перенялимногое из их нравов (то есть сарматов), ибо ради грабежа рыщут по лесам игорам, какие только ни существуют между певкинами и фенами. Однако их скорееможно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты ипередвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их отсарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне”.

Такимобразом, уже в ту пору предки нынешних русских по своим нравам существенноотличались от германских племен, из которых затем произошло большинствосовременных европейских народов. Отмеченная Тацитом склонность венедов кразгулу и грабежам, по-видимому, впоследствии передалась русским: писатель ИванБунин называл эту черту национального характера, во всей своей полнотепроявившуюся в годы гражданской войны, “воровским шатанием”; впоследствии онавновь широко раскрылась в 90-е годы двадцатого столетия, сразу после падениясоветской империи. Оттого и известная на весь мир тяга большинства русских,даже министров, деятелей культуры и интеллигенции, к криминальной субкультуре -песням, жаргону и образу поведения.

Чтокасается воззрений г-н Лихачева, то, во-первых, я думаю, что христианскоевероисповедание неспособно сделать русскую культуру частью европейской.Совершенно так же, как латиноамериканский католицизм не в силах превратитьисповедующие его страны и народы в часть западного мира. Одним из косвенных, ноочень убедительных примеров того, что русская и западная ментальности – это двенепересекающиеся в культурном пространстве прямые, является то, что русскаяфилософия никогда и никем не воспринималась частью западной классическойфилософии. В последней можно обнаружить иногда даже влияние арабской мысли(Аверроэс, Авиценна), но только не русской. Во-вторых, утверждение, чтоГермания и Польша в политических целях умышленно представляют себя в видекультурных форпостов Европы, вызывает сомнения. Если эти страны лжецы иобманщики, как их рисует Лихачев, то вряд ли им удастся долгое время вводить взаблуждение своих западных партнеров. Скорее другое: действительно существующиекультурные отличия не позволяют полноценно вовлечь Россию в европейскиеполитические и экономические структуры и евроантантическую систему безопасности.

Нобольше всего недоумения вызывает его тезис, согласно которому основополагающейчертой русской ментальности является стремление русских к личной свободе, иоснованный на нем вывод: поэтому русская культура часть европейской. Доводы,приводимые им в подтверждении данного тезиса – обыкновенные софизмы. Наличиезаконодательства карающего за воровство или убийство он рассматривает вкачестве свидетельства стремления к свободе. Хотя подобное законодательствовсегда имелось в самых разные странах, в том числе и наиболее деспотичных.  Абегство населения на Север, Сибирь и Дальний Восток, оказывается,свидетельствует не о, основывающейся на рабском сознании русских, тираниивластей, а о свободолюбии и независимости этого народа.

Высказатьсвое мнение в отношении взглядов г-н Мединского неимоверно сложно. Дело в том,что если вполне добросовестный и талантливый автор ведет логически стройный иподкрепленный историческими фактами рассказ, изредка допуская ошибки илинеточности, то они как бы сами собой бросаются в глаза и выделяются из текста.Но в случае с произведениями г-н Мединским все наоборот: вся последовательностьумозаключений автора не подчиняется основам логики, а скорее исходит из неких конспирологическихутверждений или принципов “теории заговора”. Но как бы ни было трудно оценитьего историко-культурные воззрения, я все-таки попытаюсь это сделать.

Мединский,как собственно и подавляющее большинство русских, не желает признаватьнеоспоримый исторический факт советской оккупации прибалтийских республик (опсихологических мотивах этого я скажу в своем месте). Но самое омерзительное иотталкивающее то, что русские лицемерно называют оккупационные советские войскаармией-освободительницей.  Если бы русские изгнали нацистов из этих стран, азатем покинули их, тем самым, даровав тем свободу, тогда они заслуживали бытакого названия. Однако они предпочли задержаться почти на пятьдесят лет,установить тоталитарный режим, ссылающий всех несогласных в Сибирь, и тольконационально-освободительному движению через полвека и не без жертв удалосьскинуть эти оковы. Следовательно, советская армия – рассадник тирании, арусские – преступный и лживый народ, который в своем стремлении навязатьсобственную точку зрения другим народам потерял всякое достоинство и честь, еслиони у него когда-нибудь и были до этого, в чем я очень сомневаюсь.

Чтокасается правдивости и достоверности сообщений иностранце о положении дел вРоссии и нравственном развитии местного населения, то я не отрицаю того, чтонеудачи торговых или дипломатических миссий могли отразиться на настроениях и вумах писавших, впрочем,  как и достигнутые успехи или жажда будущих прибылей.Например, удачная миссия Ченслера и мысли о возможности заработать на торговлес Московией, помогли ему закрыть глаза на некоторые неприятные вещи и стороныжизни местного населения. С другой стороны, Флетчер, недовольный приемом,унижениями и неудачной миссией,  действительно мог затаить обиду на царя.Правда, здесь нужно отметить, Мединский в своей книге солгал, написав, что неприязненныеотношения между русским царем и Флечером возникли после того, как последнийотказался назвать полный титул царя. До этого царь, фактически, отказалсяпризнать Флетчера посланником ее величества, создал ему невыносимые условияпроживания, а затем и вовсе, проявив высокомерие и спесь, оскорбил и его и английскуюкоролеву, назвав привезенные ему дорогие подарки ничтожными. Но как волнение наморе, сколь бурным бы оно не было, не в состоянии изменить уровень мировогоокеана,  так и личные мотивы, имеющиеся у отдельных писателей, не могут скрытьистину. Не подлежит сомнению, что, во-первых, нравы Московии значительноотличались от обычаев и привычек жителей европейских стран и, во-вторых,основными чертами местных нравов были грубость, склонность к деспотизму иобману.