Бесшабашный (Камень во плоти) (др. перевод) - Функе Корнелия - Страница 12

– Ничего, я дорожку знаю. Бывал уже у них.

– Вот как? Тогда почему же ты не мертвяк? – Нож слегка порезал ему кожу. – И не сумасшедший, кто сам в первом же пруду топиться бежит?

Джекоб чувствовал на себе взгляд Уилла. Что он сейчас думает? Что это все сказки, как прежде, когда они были детьми и Уилл не мог заснуть?

– Она ему поможет, – повторил Джекоб хрипло, стараясь уклониться от ножа.

Но прежде вы нас убьете. Хотя сына ты этим не вернешь.

Хорь приставил винтовку Уиллу прямо к изуродованной щеке.

– К феям? Да он просто дурачит тебя, Станис, ты что, еще не понял? Пристрелим их поскорей, и дело с концом.

Он пихнул Уилла в сторону сарая, еще двое схватили Клару. Давай, Джекоб. Терять уже нечего. Но трехпалый вдруг дернулся, обернулся, тревожно вглядываясь куда-то поверх забора. Сквозь шелест дождя оттуда донеслось конское фырканье.

Всадники.

Они скакали по несжатой пшенице, на таких же серых, как их мундиры, лошадях, и по лицу Уилла он сразу догадался, кто они такие, еще прежде, чем хорь в панике гаркнул остальным:

– Гоилы!

Крестьянин направил винтовку на Уилла, как будто именно он – а кто же еще? – накликал на них эту нечисть, но Джекоб пристрелил его, прежде чем тот успел спустить курок. Трое из гоилов на полном скаку уже обнажили сабли. Они все еще предпочитают сражаться клинком, хотя битвы выигрывают все-таки с помощью винтовок. Клара с ужасом смотрела на их каменные лица, потом глянула на Джекоба.

Да-да, именно это с ним и будет. Ты его все еще любишь?

Бандиты, позабыв о своих пленниках, ринулись в укрытие, за опрокинутую подводу. Джекоб подтолкнул Уилла и Клару к лошадям.

– Лиса! – позвал он, подбегая к своей кобыле.

Где же она?

Двое гоилов уже рухнули с лошадей, остальные залегли за сараем. Трехпалый оказался неплохим стрелком.

Клара была уже в седле, но Уилл стоял как вкопанный, не сводя с гоилов глаз.

– По коням, Уилл! – заорал Джекоб, одним махом вскакивая на лошадь.

Брат не двигался с места.

Джекоб поскакал было к нему, но на ходу успел заметить Лису, выскользнувшую из сарая. Она хромала, и в тот же миг Джекоб увидел, как хорь в нее целится. Джекоб успел уложить и его, но, когда натянул удила и наклонился, чтобы подхватить Лису, удар винтовочного приклада, пришедшийся в раненое плечо, едва не выбил его из седла. Мальчишка. Ухватив разряженную винтовку за ствол, он уже размахнулся снова, надеясь вторым ударом прикончить не только Джекоба, но и свой собственный страх. От боли у Джекоба потемнело в глазах, он, правда, успел вскинуть пистолет, однако гоилы его опередили. Они уже палили из-за сарая вовсю, и одна из пуль угодила пареньку в спину.

Джекоб поднял Лису на руки. Тем временем и Уилл уже вскочил в седло, но все еще как зачарованный не сводил с гоилов глаз.

– Уилл! – гаркнул Джекоб во все горло. – Скачи же, черт тебя подери!

Брат даже не оглянулся. Казалось, он позабыл и его, и Клару.

– Уилл! – звонко выкрикнула Клара, в полном ужасе от разыгравшегося побоища.

Но лишь когда Джекоб дернул его лошадь за повод, Уилл очнулся.

– Да скачи же ты! – заорал Джекоб снова. – Скачи и не оглядывайся!

Только тогда его брат наконец-то пришпорил лошадь.

Побежденная. Тереза Аустрийская стояла у окна и смотрела вниз на дворцовую стражу. Часовые прохаживались у ворот как ни в чем не бывало. Весь город жил своей жизнью как ни в чем не бывало. А между тем она проиграла войну. Впервые. И каждую ночь ей снится, как она барахтается в кровавой жиже, а та застывает багряно-красной коркой, каменной кожей ее врага.

Ее министры и генералы вот уже полчаса объясняют ей, почему именно она проиграла войну. Стоят перед ней в зале приемов, сияя орденами, полученными в свое время от нее, и на нее же пытаются свалить вину за поражение. «У гоилов винтовки лучше. У них поезда быстрей». Хотя на самом деле войну выиграл гоильский король с карнеоловой кожей, потому что разбирается в стратегии лучше их всех, вместе взятых. А еще потому, что у него в полюбовницах фея, которая впервые за последние триста лет предоставила колдовские чары королю в услужение.

Перед воротами остановилась карета, из нее вышли трое гоилов. Скажите, как дипломатично. Даже не в мундирах. С каким наслаждением она бы приказала сейчас страже схватить истуканов и прикончить прямо во дворе, как поступал с ними еще ее дед. Да не те времена. Теперь уже гоилы кого хочешь приканчивают. Потому и сядут сейчас вместе со своими советниками за ее стол, будут прихлебывать чай из ее серебряных чашек и обсуждать условия ее капитуляции. Часовые распахнули ворота, и едва гоилы вступили на дворцовую площадь, императрица отвернулась от окна.

Они все еще что-то талдычат, все эти бесполезные орденоносные генералы, а с обитых золотым шелком стен на них взирают ее предки. Вон там, у двери, портрет отца. Сухопарый, прямой, как аист, в вечной войне с родным братом, королем Лотарингии. С сыном того короля, прозванным Горбуном, потом много лет воевала она сама. Рядом дед висит – он тоже, как гоильский король, с феей любовь крутил и в конце концов от сердечной тоски утопился – прямо за дворцом, в пруду с водяными лилиями. Этот вообще приказал запечатлеть себя на единороге, коего изображала его любимая лошадь, с рогом нарвала на лбу. Посмешище, а не портрет, то ли дело следующий, он Терезе куда больше нравится. Это был портрет ее прадеда вместе с его старшим братом, тем самым, кого лишили наследства, потому что он слишком алхимией увлекался. Живописец так мастерски передал его незрячий взгляд, что отец возмущался, зато она еще девочкой не раз вставала перед портретом на стул, чтобы получше разглядеть мелкие шрамы вокруг слепых глаз. А ослеп он, по преданию, после одного из опытов, когда хотел превратить собственное сердце в золото, но все равно на портрете он, единственный из всех ее предков, улыбается, благодаря чему она долго еще верила, что опыт удался и у него в груди и вправду забилось золотое сердце.

Мужчины. Сплошь. Кто сумасшедший, кто нет. Одни только мужчины.

Столетия подряд на аустрийском троне восседали одни мужланы, а кончилось это лишь потому, что ее отец, наплодив четырех дочерей, так и не сподобился зачать сына.

И у нее вот тоже сына нет. Да и дочь только одна. Однако у Терезы Аустрийской и в мыслях не было превращать свою дочь в товар, как поступил папаша с ее младшими сестрами. Одну Горбуну – в Лотарингию, в этот жуткий замок, другую – ее помешанному на охоте кузену с Альбиона, а младшую – и вовсе какому-то восточному царьку, тот вообще двух прежних жен уже похоронить успел.

Нет. Она хотела возвести дочь на трон. Увидеть ее портрет на этих стенах, в золотой раме, среди всех этих мужчин. Амалия Аустрийская, дочь Терезы, мечтавшей когда-то, что народ назовет ее Великой. Но сейчас у нее просто нет другого выхода. Иначе в кровавой жиже утонут они обе. Она сама. Ее дочь. Ее народ. Ее трон. И этот город, и вся страна, включая всех этих сановных болванов, которые все еще силятся объяснить ей, почему не сумели выиграть для нее эту войну. Отец – тот велел бы их всех казнить на месте, и дело с концом, но толку что? Другие будут не лучше. Их кровь не вернет ей ни павших солдат, ни потерянных провинций, где уже хозяйничают гоилы, ни ее чести, утопленной в трясине четырех безнадежно проигранных сражений.

– Кончено.

Одно лишь слово, но в тот же миг мертвая тишина воцарилась в зале, где смертные приговоры еще ее прадед подписывал. Власть. Пьянит не хуже доброго вина.

Как сразу втянулись в плечи все эти спесивые головы. Ты только погляди, Тереза. Разве не упоительно было бы все их поотшибать?

Императрица чуть тронула диадему из эльфового стекла, которую носила еще ее прабабка, и мановением руки подозвала одного из карликов. Только ее карлики, последние во всей стране, еще носили бороды. Слуги, стражи, поверенные. Уже много поколений на службе у императорского рода и все в тех же, что и двести лет назад, нарядах. Сюртуки черного бархата, кружевные жабо и смешные широченные штаны. Жутко старомодно, да и безвкусно, но спорить о традициях с карликами столь же бесполезно, как со священником о религии.