Убить мертвых - Ли Танит - Страница 9
- Предыдущая
- 9/43
- Следующая
Тогда он набрался мужества, сел и стал наблюдать за развитием событий. Однако бдение его продолжалось недолго. Волнения ночи и бренди Парла Дро в сочетании со скоростным забегом по крутому склону сделали свое дело. Примерно за минуту до того, как Дро вышел из ворот покосившегося дома, Миаль повалился в траву, уронил голову на руки и заснул беспробудным сном.
Вскоре после полуночи, когда месяц уже вошел в свои права и висел на небе осколком блюдца, Миаль проснулся, понял, что опять дал маху, проклял свое невезение и снова провалился в сон. Ему тоже было не привыкать ночевать на голой земле, но во сне ему явилась сперва мать, которой Миаль никогда не знал, а потом отец и сыромятный ремень, который музыкант знал куда лучше, чем хотелось бы. Всю ночь менестрель ворочался, бормотал и постанывал сквозь сон.
Перед самым рассветом Миаль немного скатился по склону и наткнулся на ствол молодой ели. Сквозь ветви и переплетение трав он увидел неровную гряду сизых туч, которая громоздилась на восточном краю неба и делала свет занимающейся зари бледным и таинственным.
Над землей стояла тишина, лишь легкий ветерок и птичьи трели нарушали ее. А потом внизу, где стоял покосившийся дом, хлопнула тяжелая дверь — словно ударили в огромный барабан. Миаль высунулся из-под ели.
Сидди Собан, белая, как фарфоровая куколка, вышла из-под сени деревьев, растущих вокруг дома, и направилась в ту сторону, где лежал менестрель. На миг Миаль решил, что она станет карабкаться по склону, но девушка пошла прочь от дома, от дороги и от холма, где он ночевал — к отрогам предгорий, на север.
Сердце Миаля забилось тяжело и гулко. Он вскочил, кое-как пригладил волосы длинными пальцами и забросил за плечо свой музыкальный инструмент на расшитой перевязи. Терзаемый смутными, но дурными предчувствиями, он кинулся в обход холма, вертя головой, пока снова не увидел бледную фигурку девушки Держась на расстоянии, он пошел следом. Кажется он уже знал, почему должен идти за ней, и глаза его заранее были полны слезами.
Всю ночь она просидела в кресле Силни погрузившись в раздумья о Парле Дро, Убийце Призраков, и о том, как яростно она ненавидит его.
Порой у нее мелькали мысли и о Силни и даже о себе самой. Иногда она вспоминала об их отце, о том, как он распродавал вещи, выдавая их за диковины. Наверное, это было неизбежно. Но Сидди ни разу не отвлеклась на эти мысли дольше, чем на пару ударов сердца.
Сперва она желала смерти Парлу Дро, и в ее воображении возникал то один, то другой вариант его страшной гибели. Она представляла, как его зарежут, или задушат, или закопают заживо или повесят, а может быть, дикий зверь — волк медведь или лесная кошка порвет его в клочья. И каждый раз она сама была там, своими глазами видела его смерть, повелевала его мучителями и направляла их. Потом смерть Дро стала более медленной и утонченной, и самой Сидди при этом уже не было. Еще позже она вообще оставила мысли о его смерти и теперь думала о нем самом. Убийца Призраков оказался намного моложе, чем она ожидала, наслушавшись россказней селян. Сидди пыталась представить себе его юность, его детство, даже обстоятельства его рождения. Она думала и о том, как он встретит старость — в немощи и нищете или же в богатстве, одиночестве и радости. В этих фантазиях она уже оставалась почти непричастной к нему. Наконец на исходе ночи он стал для нее живым существом, никак с нею не связанным. Ее ненависть больше не была направлена против Парла Дро. Теперь он сам был воплощением ее ненависти, словно черное дерево, одиноко стоящее на грани абсолютного небытия. Больше она ничего не могла придумать.
Когда птицы запели свои приветствия светлеющему небу, Сидди встала. Сперва она сама не очень понимала, куда и зачем собралась. Потом с замиранием сердца вспомнила, как все сложилось. Теперь ей больше не было нужно о чем-то задумываться, осталось только действовать.
Тяжелая туча висела низко над восточным горизонтом, словно еще один холм в череде своих земных собратьев. Гора на западе сверкала в преддверии утра, холодная и рельефная.
Сидди шла на север по склонам и гребням холмов. Темнота отступала поспешно, словно стаи птиц поднимались с насиженных мест. Все это было так хорошо знакомо: наступление и угасание дня и ночи, гора, места вокруг. Но теперь это казалось наваждением, воспоминаниями какой-то другой девушки, которая долго жила здесь.
Вскоре с высокой кручи она увидела блеск речной воды.
Желтые асфодели весны уже отцвели. Сидди в замешательстве огляделась в поисках других знакомых цветов, но вокруг росли лишь полевые ромашки. Да и река уже, не была кристально чистой, как по весне — она несла бурую глину с размытых берегов. И течение было не таким быстрым, как тогда, когда реку питали весенние талые воды.
Сидди сняла туфли, будто собиралась перейти речку вброд, и аккуратно, рядышком, поставила на берегу.
Вода еще хранила ночной холод, и у девушки перехватило дыхание, когда она ступила в реку. На мгновение ей показалось, что она не сможет довершить начатое. Сидди застыла на месте, дрожа, едва сопротивляясь ледяному течению, и с отчаянием оглядывалась по сторонам. Почти тут же на высоком берегу, шагах в восьмидесяти от нее, показался человек. Это был тот, кто пел под ее окном минувшей ночью, должно быть, отвлекая ее по приказу Парла Дро. Сам злой рок послал его!
Они встретились взглядами. Неожиданно менестрель замахал руками, зеленой и красной, и что-то закричал. Затем он кинулся к ней вниз по склону, и диковинный инструмент бил его по спине.
Нельзя, чтобы он успел!
Сидди плашмя упала на спину, прямо в поток. Ледяные струи захлестнули ее лицо, залили глаза и ноздри. «Вода — не слишком жесткое ложе», — пронеслось у нее в голове. Течение тут же подхватило ее и повлекло дальше. Она еще не успела как следует наглотаться воды и просто лежала лицом вверх, позволяя реке нести себя.
Косы расплелись. Надо было переплести заранее. Жаль, не подумала...
В первый миг Сидди задержала дыхание, но теперь снова вдохнула, разрешая: воде хлынуть в горло. Она так замерзла, что больше ничего не чувствовала. Откуда-то издали до нее доносилось, как шлепает по воде тот человек, но течение уже унесло ее довольно далеко.
Все казалось таким далеким, почти безмятежным. Все, кроме одного. Она понимала, что должна уйти не просто так.
Последним, что мелькнуло перед внутренним взором Сидди, прежде чем мир людей навсегда померк для нее, были черные глаза Парла Дро. Казалось, этот взгляд вытягивает ее душу из умирающей, задыхающейся плоти. Ее сознание, сузившись до толщины нити, скользнуло сквозь его зрачки, как сквозь ушки иголок. Ее ненависть была так прекрасна, что на миг ее захлестнуло острое наслаждение. Потом она стала перышком, плывущим по течению в полной тьме. А потом ее вообще не стало.
Выше по течению Миаль Лемьяль бродил по колено в ледяном потоке, шаря руками под мутной водой на отмелях. Когда он нашел Сидди, то едва не сошел с ума.
Он вытащил ее на берег. Лицо девушки было раздуто, глаза вытаращены, словно ее душили удавкой. К горлу менестреля подкатила тошнота, но он перевернул утопленницу и попытался вытряхнуть воду из ее легких.
В конце концов Миаль прекратил свои попытки. Он оставил Сидди лежать лицом вниз, укрытую мокрой вуалью светлых волос. Ее маленькие ножки, очень чистые и нежно-розовые, порозовели еще сильнее, когда по небу разлился рассвет.
Миаль сидел на берегу, в нескольких метрах от мертвой девушки, грыз: ногти и лишь иногда украдкой косился в ее сторону. Наконец он вскинул свой инструмент на плечо.
Менестрель сочинил песню для Сидди Собан, правда, он не мог бы сказать, насколько удачной она получилась. Но инструмент отсырел, пока его владелец бродил по отмелям, некоторые струны стали фальшивить. Окажись рядом его отец, не миновать бы Миалю порки.
Допев, он крепко обнял инструмент и стал смотреть, как течет река.
Через час или около того холод от промокших башмаков и рубашки пробрал его до костей. Миаль чихнул, протер глаза и встал. И обнаружил, что стоит на одной из туфелек Сидди.
- Предыдущая
- 9/43
- Следующая
