Лабиринт - Лиханов Альберт Анатольевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/54
• Следующая

Толик растолкал Темку и отца. Они поднялись на крутой берег, выбравшись из тумана, и пошли по росистой траве. Толик наклонился, сорвал пучок влажной зелени и провел ею по лицу. Щеки сразу запылали, стало свежо и приятно.

Над рекой плыл перистый туман, а здесь, над туманом, вспыхивало солнце, зажигая в росистой траве несметное число радужных светлячков, искрящихся кристалликов, серебряных жемчужин.

Откуда-то из-за кустов на луг выбежал длинноногий, тоненький жеребенок. Он галопом пронесся по зеленой траве, смешно подкидывая хвост, застыл на минуту словно вкопанный и вдруг упал прямо в росу, подняв тонкие ножки, заржав радостным голоском от неслыханного счастья.

Толик остановился, тихонько смеясь. Ему захотелось сбросить рюкзак, скинуть рубашку и покатиться так же, как этот жеребенок, по росистой траве, кинуться в эту зеленую реку, звенящую тысячами росинок…

– Эй, жеребенок! – услышал Толик голос отца и встрепенулся.

Темка с отцом ушли далеко вперед, и, подбежав к ним, Толик увидел, что оба смотрят на него как на маленького, разгадав, верно, о чем он думал, когда любовался веселым лошадиным ребенком.

«Ну и что? – улыбнулся он, нисколько не обижаясь. – Ну и пусть догадались, и пусть считают маленьким! Сами небось рады были бы стать жеребятами, раз столько в этом счастья!»

Толик прижался к отцовской руке.

– Помнишь, папа? – спросил он, и отец, посмотрев на него сверху, приветливо кивнул.

Они поняли друг друга! Они поняли друг друга потому, что сбылось то, о чем говорили тогда, в зимнюю стужу, потому что шли теперь по росистой траве, и ноги их утопали в блестящих искрах, потому что дышалось им легко и свободно, и свежий воздух врывался в них, как хрустальная ключевая вода. Им шлось ходко, вольно, им жилось прекрасно в этот миг и не хотелось думать, просто не думалось, что, кроме этой жизни, простой и ясной, есть еще какая-то там другая жизнь – запутанная, непонятная и горькая.

Толик прижался к отцу покрепче, они шагали в ногу, и все было прекрасно вокруг, если бы Толик не разглядел Темкиного лица.

Увидев, как отец кивнул Толику и как Толик прижался к руке отца, он вдруг отвернулся.

Толику сделалось стыдно. Вот уже два раза подряд – вчера на пристани и сейчас – он забывал про Темку, думая лишь о себе. Получалось, он делал это нарочно, чтобы напомнить Темке, какой отец у него. Получалось, он намекал Темке: мол, что ни говори, а мой отец – мой, и ничей больше.

Отец тоже почувствовал Темкино настроение. Чтобы стать равным для обоих, он обхватил мальчишек за плечи и спросил, обращаясь к Темке, хотя говорил двоим:

– Ну-ка скажите, что вы слышите?

Толик прислушался. Было тихо-тихо, даже река внизу не плескалась.

– Птица поет, – ответил Темка.

– Правильно, – сказал отец, – пеночка.

Толик услышал далекое цвирканье и разозлился на себя: глухая тетеря!

– Стучит кто-то, – сказал Темка, начиная улыбаться. – Дятел?

– Точно! – кивнул отец.

И только теперь Толик услышал дальний сухой стук. Он напрягся, не желая уступать Темке, вслушался в звенящую тишину и вдруг услышал жужжание.

– Шмели, – сказал он растерянно.

И Темка с отцом снова повернулись к нему. Снова смотрели они на Толика, как на малыша, хваля его и радуясь его счастью.

– Шмели, – подтвердил отец.

– Шмели, – как эхо отозвался Темка.

Река освобождалась от тумана, словно в половодье ото льда. Они спустились к воде, срезали ивовые удилища, торопясь, насадили наживку.

Нет, определенно счастье улыбалось сегодня Толику! Он первым вытащил рыбку, и не беда, что попалась совсем малюсенькая, чуть больше спички, – ведь главное положить начало, главное первому увидеть затонувший поплавок, вздрогнуть от счастья и испуга, дернуть, торопясь, удилище и закричать на всю реку, так, что отзовется эхо:

– Пойма-а-ал!

Может быть, у рыб есть такое правило: маленькие клюют у маленьких рыбаков, те, что побольше – у тех, кто побольше, а самые большие тянутся к крючку взрослого рыбака, к серьезному человеку? Наверное, есть такое правило, потому что отец вытаскивал редко, но больших окуньков – с его ладонь, Темка почаще – ему попадались толстые пескари и сорожки. Толик же таскал каждую минуту мелкую и доверчивую щеклею. Так что наловили они порядочно. И когда поспела на костре уха, ели ее с писком за ушами. Еще бы, ведь нет ничего приятней, чем есть пищу, не только самим тобой приготовленную, но и добытую!

Но это было все-таки половиной дела. Они же сюда не только за ухой приехали. Главное – охота. Не простая, с фотоаппаратом.

Конечно, для настоящей фотоохоты нужен специальный аппарат, с длинным, почти в метр, объективом, чтобы издалека снимать всяких зверей. Ясно, с обыкновенной «Сменой» труднее будет подкрасться к осторожным птицам или лесным зверькам, но что ж – так еще интереснее!

За рыбацкую удачу первым поохотиться досталось Толику, и, пообедав, он отправился в лес.

Как удивительно в летнем лесу! На березовых листьях, словно капельки крови, – божьи коровки. Растопырит коровка крылья, задребезжит ими и сорвется в небо. Толик проводил жучка глазами, потерял из виду, перешагнул через муравьиный тракт. Присел улыбаясь. Бегут, бегут муравьишки, работают с утра до ночи, тащат травинки, соломинки, тащат дохлых жучков, торопятся, ничего на свете не замечают. И не ссорятся никогда. Ни разу в жизни не видел Толик, чтоб муравьи между собой не поладили, поссорились бы, подрались. Мирный народ муравьи!

Толик шагал по прозрачному, освещенному солнцем лесу, прислушивался к таинственным летучим шорохам, всматривался в ветви, отыскивая птиц, и вдруг благодарно подумал о Темке.

Все-таки раньше он не понимал ясно Темкиной любви к дельфинам, которых тот никогда и в глаза не видел, к кашалотам, хотя забавно, что кашалот протаранил судно. Темка говорил – ему кит понравился за прямой характер, за отчаянность, но дело было, конечно, не в этом.

Только сегодня понял Толик все по-настоящему. Сегодня, потому что сегодня он увидел жеребенка, который катался от радости на спине и мог радоваться не меньше, чем люди. Видел луг, усыпанный хрусталиками росы, а сейчас разглядывал муравьев и думал о божьих коровках.

Все живое оказалось близким и похожим на него, человека. И жеребенок, и божьи коровки, и муравьи жили, трудились, радовались – они были сродни ему. Толик думал теперь про животинок не как чужой, посторонний, а как старший их брат. И хвалил Темку: он давно был старшим братом дельфинов, кашалотов, цыплят – всего, что есть живое…

Толик присел. На ветке скакала птичка. Она попрыгала, приглядываясь к мальчишке, и юркнула за дерево. Он обошел ствол и опять – в который раз сегодня! – счастливо засмеялся. Из маленького дупла торчал веселый птичий нос.

Толик спрятался в куст, поставил диафрагму и выдержку, навел стеклышко объектива на дупло и замер.

Птица наконец появилась в окошке, покрутила носиком, прежде чем слететь. Толик щелкнул, и птичка исчезла. Он хотел подняться и идти дальше, но, подумав, решил, что надо снять птичку еще раз – мало ли, вдруг с первого раз не получится.

Он сидел в зарослях, думая про маленькую работягу, которая, наверное, тысячу раз за день слетает в лес, пока накормит досыта своих птенцов, а потом, когда подрастут, учит летать – словом, ведет себя как настоящая мать, ничем не отличается от человеческой матери: так же любит своих ребят, заботится о них.

Думая о своем, Толик услышал чьи-то голоса. Он приподнялся из своей засады и увидел отца с Темкой. Они шагали по опушке леса не торопясь, о чем-то разговаривая, и Толик решил притаиться – выскочить неожиданно, когда они подойдут, а до этого, может, еще вернется птица, и он сумеет ее снять.

Но птичка не летела, а голоса приближались, и Толик услышал, как, продолжая разговор, отец сказал:

– …Не суди так строго!

– Не строго, – ответил ему, волнуясь, Темка. – Я не строго, а по совести. Ведь это не стихийное бедствие.

• Предыдущая
• 48/54
• Следующая