Златокудрая Эльза. Грабители золота. Две женщины - Бело Адольф - Страница 38
- Предыдущая
- 38/125
- Следующая
«Кто бы ни был ты, который вступишь в это помещение, ради всего святого, ради всего, что ты любишь и что когда–либо трогало твое сердце, не нарушай ее покоя! Она лежит и спит, как дитя. Прелестное личико, обрамленное темными локонами, снова улыбается с тех пор, как его коснулась смерть. Еще раз, кто бы ты ни был – дворянин или нищий, имеющий какие–либо права на умершую, оставь ее! Пусть мой взор будет последним, покоившимся на ней!
Я не нашел в себе сил положить ее под тяжелую черную землю. Здесь вокруг нее играют солнечные лучи, и на дерево у окна прилетает птичка, из горлышка которой льются напевы, которые были ее колыбельными песнями. Светлые лучи так же золотили ту лесную чащу, и птицы так же пели в ветвях деревьев, когда стройная лань раздвинула кусты и устремила робкий взор на молодого охотника, отдыхавшего под деревьями. Тут сердце его воспламенилось, он далеко отбросил от себя ружье и последовал за девушкой, бежавшей от него. Она, дитя лесов, дочь того племени, над которым тяготеет проклятье, заставляющее ею кочевать, нигде не имеющего ни отчизны, ни клочка земли, где преклонить голову, она покорила сердце молодого дворянина. Вымаливая у нее любовь, он день и ночь бродил вокруг табора, следовал за нею по пятам, как собака, и сгорая от страсти, молил ее до тех пор, пока она не согласилась тайно покинуть своих и последовать за ним. В ночной тиши он на руках снес ее в свой замок и – горе ему! – стал ее убийцей! Он не обращал внимания на все ее мольбы, когда ею вдруг овладела внезапная, непреодолимая тоска по лесной свободе. Как пойманная птичка в страхе бьется о прутья клетки, так в отчаянии бродила она в стенах замка, где еще недавно раздавался ее ласкающий голос и звуки гитары, а теперь слышались лишь жалобы и стоны.
Он видел, что ее щеки бледнели, а ее глаза с ненавистью отворачивались от него. Его сердце испытывало страшнейшее мучение, когда она отталкивала его от себя и содрогалась от его прикосновения. Он приходил в отчаяние, но задвигал двойные засовы, в страхе охранял запертые двери, потому что знал, что она будет потеряна для него, как только ее нога коснется лесной почвы.
Наступило время, когда она стала немного спокойнее, хотя по–прежнему проходила мимо него, как мимо тени или пустого места. Она не поднимала глаз, когда он подходил к ней и ласково разговаривал с нею, она не ломилась больше в окна, раздирая нежное горло дикими криками; она не носилась как бешеная по комнатам, залам и по стенам замка с намерением броситься вниз. Она тихо сидела под дубом около башни – она знала, что скоро будет матерью. Когда приближалась ночь, он брал ее на руки и нес в замок. Она позволяла это, но отворачивалась, чтобы его дыхание не касалось ее и горячий взор его глаз не падал на нее.
Однажды священник из Линдгофа постучал в ворота замка. В народе ходили слухи, что его духовный сын Йост фон Гнадевиц имеет сношения с дьяволом, и он пришел, чтобы спасти заблудшую душу. Он был впущен и увидел то создание, ради которого веселый охотник забыл свою привольную жизнь в лесу и небо.
Ее красота и чистота тронули старика. Он заговорил с нею ласковым голосом и ее сердце, окаменевшее от горя, смягчилось. Ради своего ребенка она согласилась креститься, и их злополучный союз был освящен пасторским благословением.
Когда ее тяжелое испытание кончилось, она прижала побледневшие губы к лобику ребенка, и с этим поцелуем улетела ее душа! Теперь она была свободна. Свободна! Мальчика при крещении назвали именем отца, моим именем. Я со страхом поглядел на его глаза – это были мои глаза. Он и я убили ее. Мой старый слуга унес мальчика. Я не могу жить для него. Симон говорит, да и священник тоже, что едва ли найдется женщина, которая согласится давать грудь моему сыну, потому что в глазах народа я – погибший человек. Жена моего лесничего Фербера кормит теперь младенца, не зная его происхождения…»
Рейнгард остановился и, пораженный, поднял глаза. Лесничий, который до этого момента, внимательно слушая чтение, стоял, прислонившись к стене, быстро подошел к нему и взял его за руку. Его загорелое лицо сильно побледнело от внутреннего волнения. Фербер также с изумлением подошел ближе.
– Дальше! Дальше! – задыхаясь, воскликнул лесничий.
«Симон положил его на порог домика лесничего, – читал Рейнгард, – и видел сегодня, что жена Фербера ласкает его, как свою родную дочурку. По закону нашего рода мой сын не имеет права на наследство Гнадевицев, но то, что я имею от матери, вполне оградит его от нужды. В ратуше в Л. лежат мои распоряжения и документы, доказывающие, что он – мой сын и наследник. Пусть Господь Бог и сострадательные сердца охраняют его юность, а я этого уже не смогу! Все, что окружало ее в дни счастья, должно быть около нее и после смерти. Драгоценности по праву принадлежат ее ребенку, но мысль о том, что те вещи, которые покоились на ее шее, головке, могут попасть в чужие руки, возмущает меня. Пусть лучше все погибнет здесь.
Еще раз обращаюсь к тебе, которого случай приведет сюда, может быть, только через много столетий: помолись за меня и не нарушай покой умершей.
Йост фон Гнадевиц».
Оба брата молча подали друг другу руки и подошли к гробу. В них текла кровь удивительного создания, которое зажгло любовь в сердце молодого Йоста и не вынесло неволи!
– Она оказалась нашей родоначальницей, – сказал, наконец, Рейнгарду растроганный Фербер. – Мы – потомки того подкидыша, происхождение которого до сих пор оставалось тайной, потому что бумаги, которые должны были установить права ребенка, погибли в пожаре. Мы должны на несколько дней прервать работу, – обратился он к одному из каменщиков, который, из вполне извинительного любопытства, наполовину спустился с лестницы и с удивлением слушал разъяснение тайны, до сих пор живущей в Линдгофе.
– Но зато вы должны завтра сложить склеп на кладбище, – велел им лесничий. – Я сегодня же поговорю с пастором.
Он подошел к шкафу и взглянул на платья, некогда окутывавшие стройные формы цыганки и, по–видимому, висевшие в том порядке, в котором видели их на красивой Лиле восхищенные взоры влюбленного.
На дне шкафа стояли туфли. Лесничий взял одну пару. Они как раз покрыли его большую ладонь. Вероятно, только настоящим ножкам Золушки они были бы впору.
– Я снесу их Эльзе, – с улыбкой проговорил он. – Пусть она увидит, что ее прабабушка была такой же миниатюрной, как и она.
Фербер между тем очистил от пыли мандолину. Рейнгард запер ящик с драгоценностями и взял его за изящную ручку, приделанную к крышке. Все трое снова поднялись по лестнице. Отверстие в потолке заложили досками и все трое снова направились в обратный путь.
Дамы с напряженным интересом ждали у подножия башни и были немало удивлены, увидев необычайное шествие. Однако они не узнали ни слова обо всем случившемся, пока общество не собралось под липами. Тогда Рейнгард поставил ларец на стол, подробно описал потайную комнату и ее содержимое, достал роковой документ и прочитал его на этот раз гораздо глаже, чем раньше.
Дамы, затаив дыхание, молча слушали эти излияния пылкого сердца. Елизавета сидела бледная и молчаливая. Но когда Рейнгард дошел до места, проливающего свет на неясные стороны прошлого их семьи, вскочила и с изумлением взглянула на улыбающееся лицо дяди, который наблюдал за нею. Госпожа Фербер после окончания чтения в течение нескольких минут оставалась ошеломленной. Это романтичное разрешение старой семейной загадки являлось непостижимым для ее ясного ума.
Мисс Мертенс, которой пришлось рассказать всю историю, потому что она ничего не знала о подкидыше, всплеснула руками, услышав о чудесном стечении обстоятельств.
– Что же, на основании этой бумаги вы имеете права на наследство? – с живейшим интересом спросила она.
– Без сомнения, – ответил Фербер, – но как мы узнаем, что представляло собой то материнское наследство. Этот род вымер, имя Гнадевицев угасло, все перешло в чужие руки, откуда мы можем узнать, как и где заявить о своих правах?
- Предыдущая
- 38/125
- Следующая
