Журнал «Если», 2005 № 04 - Бенилов Евгений Семенович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/84
• Следующая

Затаив дыхание, Бат присел на краю поляны и прищурился.

«Так-так-так… Кто тут у нас порезвился? Ага. Нога детская. В сапожке. Да это же Еля! А это чьи растопырены пальцы? Раш-Раша, точно его. А это чьи следы? Батюшки, неужто барс! Да крупный какой! Откуда взялся? И что он тут только делает? Все верно, барс, отпечаток ясный, не хуже вчерашних. Тот же барс, тот же самый! А тут он что, на спине валялся? Блох гонял?» Бат осторожно поднял клок нежной голубоватой шерсти. «А тут? Господа хорошие, а куда Раш-Раш-то подевался? А Еля куда?»

На последнюю головоломку Бат немало потратил времени. Хотя ее решение вырисовывалось еще на той поляне, ведь все следы на него недвусмысленно указывали. Собственно, время ушло именно на то, чтобы это решение признать, принять его.

«Это что же получается? Что Раш-Раш и был этим барсом? И рана его, может, той раной была, что товарищи мои ему подарили? И что Еля на нем разъезжает, как на коне? А след такой тяжелый у барса делается оттого, что Елю он на себе везет? А чего разъезжает-то? Хозяйка она ему, что ли? Или просто подружка? Да… Дела-дела…»

Спускаясь вниз по снежной целине склона, Бат обкатывал в уме свои следопытные выводы. Но как он ими не крутил, оставались они теми же.

«А ведь мог бы и сразу догадаться, что Раш-Раш этот — не человек. Уж больно глупенький».

Вот уже показалась Птичья долина, что служила словно приглашением в другую, дальнюю, с шелковым именем Шафранная, где дворец, зверинец, баня и мягкие перины.

При виде розовой дымки над Шафранной долиной встала у Бата перед глазами молодая княжна — такая же плавная, дымчато-розовая.

Небось взглянет на него так капризно и, задумчиво прижав палец к виску, молвит с жеманным трагизмом, на столичный манер: «Как же это, любезный Бат, выходит, снова с барсом ничего не получилось? А ведь я так на вас рассчитывала, так рассчитывала…». Может, от щедрот душевных велит отсчитать ему пять тертых монет — за участие в охоте. А может, и не велит…

Но неохотно думалось Бату Иогале о княжне и ее деньгах. В конце концов, Еля и Раш-Раш стоили всей казны Ее Светлости. И императорской тоже.

«Видать, далеко уже ушли, может, что и к самому водопаду», — с нежностью подумал Бат Иогала.

Русоволосая девочка и дюжий голубой кот следили за удаляющейся фигурой с вершины горы Поцелуйной и на свой манер озорно переглядывались. Время от времени Раш-Раш оборачивался, изгибал шею, струной вытягивал пушистый хвост и, выпростав шершавый язык, тщательно вылизывал свой правый бок, покрытый гладкой, с серым отливом шерстью. А Еля лепила снежки, швыряла их вниз.

И были они красивее снега, легче пуха, серебристей серебра.

Поклонники «Властелина Колец», возможно, и не задумываются над тем, что основной конфликт эпопеи состоит вовсе не в борьбе против тирании Саурона. И даже не в борьбе Светлых сил Средиземья против любой тирании вообще. Основная интрига романа — конфликт между временем мифологическим и историческим (линейным).

Подробное исследование мифологического и исторического времени можно найти в фундаментальных работах Мирчи Элиаде или статьях Сергея Переслегина. Здесь же ограничимся кратким описанием. Линейное (историческое) время подразумевает необратимые изменения и поступательное развитие общества. В нем наличествует четкое разделение настоящего, прошлого и будущего. Прогресс — технологический, культурный, социальный — тоже достояние времени исторического (кстати, можно долго спорить, что такое социальный прогресс, но я бы определила его как все возрастающую на каждом последующем отрезке истории ценность и значимость каждой отдельной личности).

Мифологическое же (циклическое) время напоминает движение по кругу: для времени такого рода события не просто повторяются в некоторой последовательности, они как бы накладываются друг на друга, сливаясь в одно нерасчленимое «здесь и сейчас». Историки культуры связывают понятие мифологического времени с земледельческими цивилизациями, с их культом умирающего и воскресающего бога и его земного «заместителя» — временного царя, по истечении определенного периода приносимого в жертву силам плодородия. Этот период может быть совсем коротким — полная смена сезонов года может быть и длиннее (семь лет, например, поскольку семь тоже число мистическое). Тем не менее подразумевается, что совершающийся при этом обряд не просто отражение чудесных превращений, происходящих «наверху», а до некоторой степени и есть эти чудесные превращения. То есть нарушение привычного хода обряда может привести к нарушению естественного хода природных явлений, к катастрофе глобальных масштабов (так, например, в «Тезее» Марии Рено землетрясение, погубившее критское царство непосредственно связано с кощунством претендента на престол — Астериона, ради высоких ставок «подтасовавшего» бычьи пляски и опоившего священного быка).

Магия принадлежит мифологическому времени — поскольку здесь события не подчиняются причинно-следственной связи, а группируются по принципу подобия. Неудивительно, что общее количество магии в таком мире, где, в принципе, ничего не прибавляется и не убавляется, остается постоянным: магию, в отличие от науки, нельзя ни прирастить, ни развить. Неудивительно также, что в этом мире существуют сбывающиеся пророчества — будущее здесь известно в той же степени, как и прошлое, вернее, между ними нет особой разницы.

«Наша» магия так и осталась в том, нерасчлененном, времени, в «давным-давно» и «жили-были». Гораздо драматичней выглядит ситуация, при которой оба времени сталкиваются, высекая искры сюжета.

Эльфы Толкина, например, безусловно, магические существа — недаром они выпадают из истории Средиземья, как только иссякает сила предметов, поддерживающих «магическое поле» (иначе говоря — подкармливающих мифологическое время). Способность эльфов к ясновидению тоже оттуда, из «замкнутого», «закольцованного» времени. Да и сам Толкин очень определенно говорит о «мгновениях, вечно длящихся в неизменности Лориена».

Но, по Толкину, в мифологическом времени существуют не только эльфы. Саурон, темный властелин, тоже обитает в мифологическом времени, мало того, стремится загнать туда все Средиземье. Ведь основа его власти — магия, а магия способна существовать только в мифологическом времени. С разрушением магии Средиземье неизбежно встанет на путь исторического прогресса. Саурону в таком времени места не будет, но и эльфам тоже. Они, впрочем, как силы положительные, предпочитают просто покинуть Средиземье.

Историческое время представляют народы Запада, принадлежащие к разным социальным формациям, из которых самые «продвинутые», как ни странно, хоббиты. Неудивительно, что у Толкина именно они служат одновременно двигателем сюжета и залогом исторического пути развития, который в конце концов выберет Средиземье. В Шире уже есть полиция, губернатор, выборные должности и даже музей… Путешествие на Восток для хоббитов — еще и путешествие в прошлое, поскольку они, последовательно сталкиваясь со все более и более древними историческими формами, в конце концов попадают в сказку, вернее, в миф — сначала к эльфам, а потом к Саурону.

Саурон и эльфы — две стороны мифологического времени, светлая и темная. Светлая связана с нашими надеждами на «добрую» магию, мечтой о Золотом веке и жизни в гармонии с природой. Потенциальное бессмертие эльфов тоже является прерогативой светлой стороны мифа — где нет движения времени, там, в принципе, нет и смерти. Саурон — темная сторона мифа, торжество смерти в мире, где нет жизни (обратная сторона бессмертия).

В нашей, настоящей, земной истории обе стороны мифологического времени были спаяны так прочно, что отличить «хорошее» от «плохого» не представлялось возможным — весьма вероятно, что таких понятий на определенном отрезке истории человечества не было и вовсе. Возможно, их заменяли понятия «подобающее» и «неподобающее» («должное» и «недолжное»), то есть традиция заменяла этику.

• Предыдущая
• 14/84
• Следующая