Глоток перед битвой - Лихэйн Деннис - Страница 10
- Предыдущая
- 10/59
- Следующая
– Когда, черт побери, вы наконец переберетесь в нормальное помещение?
– Когда колокол найду, – сказал я.
Билли заморгал и промычал в ответ:
– Ну, ладно.
– Как твои дела, Билли? – спросила Энджи с таким видом, словно ее и впрямь интересуют его дела.
Билли перевел на нее взгляд и покраснел:
– Дела?.. Дела... гм... нормально дела. Все нормально, Энджи.
– Это хорошо, когда нормально. Я рада за тебя, – продолжала она.
Билли посмотрел на меня:
– Что это с тобой?
– Одной монашке дорогу не уступил.
– А я думал – грузовику, – сказал Билли и посмотрел на Энджи.
Та хихикнула, а я принялся размышлять, кого из них мне хочется выбросить в окно первым.
– Ты нашел квитанцию, о которой я тебя просил?
– Что за вопрос! Конечно нашел! Это было весьма и весьма непросто, но я все сделал. Ты передо мной в неоплатном долгу, Патрик.
Я поднял брови:
– Билли, помнишь ли ты, с кем разговариваешь?
Билли призадумался. Наверно, представил, как отсиживал бы свои десять лет в Уолпольской тюрьме в тесной близости с каким-нибудь Рольфом-зверюгой, если бы мы не спасли его. Желтоватое лицо побелело, и он сказал:
– Извини, Патрик. Ты прав. Прав на все сто. – Потом полез в задний карман джинсов и положил на мой стол засаленный мятый листок бумаги.
– Что это такое, Билли?
– Это формуляр Дженны Анджелайн. Получен из нашего офиса на Ямайка-плэйн. Во вторник она получала там перевод.
Да, засаленный и мятый листок бумаги был для нас истинной драгоценностью. Дженна заполнила четыре графы. В графе «Место работы» она мелко и неряшливо – как курица лапой – написала «Работаю по договорам». В графе «Близкие родственники» упомянула четырех сестер. Трое жили в Алабаме, в самом Мобайле или в его окрестностях. Одна – ее звали Симона Анджелайн – в Уикхэме, штат Массачусетс, Мерримак-авеню, 1254.
Билли вручил мне еще одну бумажку – ксерокопию чека, по которому Дженна получила деньги. Чек был подписан Симоной. Будь Билли чуть более привлекателен, клянусь, я бы его расцеловал.
После того как дверь за ним закрылась, я наконец набрался храбрости и взглянул на себя в зеркало – вчера вечером и сегодня утром я этого всячески избегал. Стригусь я коротко, так что причесываться мне особенно не надо, и утром после душа я всего лишь пригладил волосы ладонями. От бритья я также уклонился, а что касается щетины, то пусть думают, что, может, так и было задумано, тем более что легкая небритость вошла в моду.
Но теперь я пересек наш офис и вошел в крошечную клетушечку, которая некогда именовалась «туалет». Там и вправду имелся унитаз, но настолько миниатюрный, что всякий раз, когда я усаживался на него и колени мои прижимались к груди, я чувствовал себя так, будто ненароком забрел в детский сад. Я запер дверь, поднял голову и поглядел в зеркало над раковиной, рассчитанной на карлика.
Не будь я точно уверен, что это я, то никогда бы себя не узнал. Губы стали примерно вдвое толще – создавалось впечатление, что я взасос поцеловался с горячим утюгом. Левый глаз окружала густая темно-коричневая кайма, роговицу покрывали алые кровоподтеки, кожа на виске была прорвана мушкой автомата, и, пока я валялся в беспамятстве, закинув голову, кровь затекла в волосы и запеклась. Правая сторона лба была содрана и ссажена – полагаю, что, падая, я еще навернулся о стену. Лишь профессиональная выдержка помогла мне не разрыдаться над этой картиной.
Суетность – это порок. Знаю. Суетность ставит нас в зависимость от нашей наружности, вынуждает обращать внимание не на истинную суть человека, а на то, какое впечатление он производит. Знаю, знаю. Однако у меня на животе уже имеется шрам, абрисом и фактурой напоминающий средней величины медузу, и вы бы очень удивились, узнав, как меняется самоощущение человека, который на пляже не может раздеться. В более интимные моменты я стягиваю с себя рубашку, твердя себе, что это не имеет значения, но еще не было случая, чтобы женщина, ощутив под пальцами этот шрам, не вскинулась с подушки и не спросила: «Что это?» Я торопливо предоставляю им объяснения, захлопывая двери в прошлое, как только они приоткрываются, и ни разу – даже Энджи – я не сказал правды. Суетность – это порок, и ложь – это порок, но и то и другое – наипервейшие формы защиты.
Герой, заставая меня у зеркала, неизменно отвешивал мне подзатыльник, говоря при этом: «Люди придумали это, чтобы бабам было чем заняться». Не просто Герой, а еще и философ. Ну просто человек Возрождения.
В шестнадцать лет у меня были бездонные голубые глаза и чарующая улыбка и, если верить Герою, практически больше ничего такого, чему следовало бы доверять. Если бы мне по-прежнему было шестнадцать и я, собрав все свое мужество, глядел на свое отражение, клянясь самому себе, что сегодня вечером смогу наконец оказать сопротивление Герою, то, конечно, полностью бы пал духом.
Но сейчас, черт возьми, я распутывал настоящее дело, у меня была Дженна Анджелайн, которую предстояло найти, нетерпеливая напарница по ту сторону двери, пистолет в плечевой кобуре, лицензия частного детектива в бумажнике и... физиономия, сделавшая бы честь какому-нибудь персонажу Фланнери О'Коннор. О суетность человеческая!
Когда я открыл дверь, Энджи рылась у себя в сумке. Не знаю, что она искала – пропавшую микроволновку или старый автомобиль. Она вскинула на меня глаза:
– Готов?
– Готов.
Тут она наконец вытащила из сумки короткоствольный револьвер.
– Как все-таки выглядел нападавший?
– Вчера вечером на нем была синяя бейсболка и темные очки в виде обруча. Но я не уверен, что ему присвоена эта форма одежды. Брось, Энджи, оружие тебе не понадобится. Заметишь его – виду не подавай. Нам всего лишь предстоит выяснить, не ошивается ли он где-нибудь поблизости.
Энджи посмотрела на револьвер:
– Да это не для него, а для меня. Вдруг мне понадобится что-нибудь взбадривающее в этой глухомани.
Уикхэм – в шестидесяти милях от Бостона, вот Энджи и считает, что там пока еще нет даже телефонов.
Энджи на минуту задержалась в церкви, дав мне выйти на улицу и зорко оглядывая ее через застекленную дверь.
Я же пересек улицу, направляясь к нашей, как мы ее называем, «служебной машине» – темно-зеленому «Воларё» 1979 года выпуска. Она отвратительно выглядит, издает непристойные звуки, скверно ездит и потому замечательна для тех мест, где мне приходится бывать. Я отпер дверцу, ожидая, что вот-вот у меня за спиной затопают чьи-то шаги, а затем на затылок обрушится рукоятка пистолета или автоматный приклад. Вот она, психология жертвы – достаточно хоть раз влипнуть в передрягу, как начинаешь ждать неприятностей постоянно, все становится подозрительным, мир тускнеет и выцветает, погружаясь во мрак. Ты свыкаешься с ощущением своей уязвимости, и это здорово изводит.
Однако на этот раз обошлось. Разворачиваясь и выезжая на автостраду, я поглядел в зеркало заднего вида и не обнаружил Синей Бейсболки. Да вообще-то, хоть ему, без сомнения, понравилась наша последняя встреча, я и не думал, что сейчас снова увижу его, – просто обязан был предусмотреть и этот вариант. Я поехал вниз по проспекту, потом свернул на развязку, ведущую к шоссе I-93.
Через двадцать минут я был уже на Сторроу-драйв, и справа от меня посверкивала медью река Чарльз. На лужайке завтракали двое сестер из массачусетского госпиталя, по пешеходному мостику бежал рысцой какой-то господин с исполинским шоколадным чау на поводке. Не завести ли и мне такого? Он сумел бы защитить меня так, как это и не снилось Гарольду-панде. А впрочем, зачем мне бойцовый пес, если у меня есть Бубба?! У лодочной станции я заметил кучку студентов, застрявших летом в городе, – они пускали по кругу бутылку вина. Ай да ребятишки! Уверен, что в их рюкзаках нашлись бы и крекеры, и сыр бри.
Я поколесил по улицам, сворачивая то налево, то направо, потом выбрался на Ревер-стрит и покатил по ее брусчатке мимо Чарльз-стрит и вверх по Бикон-Хилл. Слежки не было.
- Предыдущая
- 10/59
- Следующая
