Святыня - Лихэйн Деннис - Страница 19

• Предыдущая
• 19/67
• Следующая

— Ваши банковские счета заморожены, — сообщил мне мистер Перл, служащий банка.

— Заморожены, — повторил я. — Объясните, что это значит.

— Деньги ваши конфискованы финансовой инспекцией.

— По судебному иску?

— До выяснения, — сказал он, и в его голосе я вновь услышал это — услышал презрение. Услышал то, что постоянно слышат бедняки — слышат от банкиров, кредиторов, торговцев. Презрение, потому что бедняки — люди второго сорта, они тупы, ленивы, слишком бесхарактерны и вялы, чтобы суметь удержать деньги законным путем и приносить пользу обществу. Уже лет семь, как со мной перестали разговаривать этим тоном, лет семь, если не десять, и я оказался к этому не готов. Я тут же смешался.

— До выяснения, — повторил я.

— Да, я сказал именно так. — Голос его был сух, спокоен, голос человека солидного, хорошо защищенного в жизни. Так можно ответить собственному ребенку на вопрос: «Можно мне взять автомобиль, папа?»

Но я сказал другое:

— Мистер Перл, — сказал я.

— Да, мистер Кензи.

— Вам известна юридическая фирма Хартмана и Хейла?

— Разумеется, известна, мистер Кензи.

— Отлично. Они свяжутся с вами. Вскоре. И лучше бы этому выяснению...

— Всего хорошего, мистер Кензи. — Он повесил трубку.

Энджи обошла вокруг стола и положила одну ладонь мне на спину, а другую — на правое плечо.

— Патрик, — сказала она, — ты бледный как смерть.

— Господи, — проговорил я. — Господи боже...

— Все будет хорошо, — попыталась успокоить меня Энджи. — Они не посмеют.

— Вот смеют же.

Когда через три минуты зазвонил телефон, я схватил трубку после первого же сигнала.

— С деньгами туговато стало, мистер Кензи?

— Когда и где, Мэнни?

Он хохотнул:

— О, судя по всему — как бы это выразиться? — вы сникли, мистер Кензи.

— Когда и где? — повторил я.

— На Прадо. Знаете, где это?

— Знаю. Когда?

— В полдень, — сказал Мэнни. — Ноль-ноль. Хе-хе.

Он повесил трубку.

Все в этот день словно сговорились вешать трубку, прерывая разговор со мной. А ведь еще и девяти утра нет.

Четыре года назад, когда по окончании особо прибыльного дела касательно мошенничества страховой компании и служебных злоупотреблений я на две недели отправился в Европу, меня все время удивляло, насколько маленькие поселки в Ирландии, Италии, Испании напоминают Бостонский Норт-Энд.

В Норт-Энде сходили с корабля и ставили на землю чемоданы последовательно несколько волн иммиграции. В результате евреи, а затем ирландцы, а потом и итальянцы стали считать этот район своим домом и придали ему европейский колорит, который и сохранился до настоящего времени, — мощенные булыжником узкие улочки извиваются, пересекаясь и сплетаясь в тугой узел на пространстве столь малом, что в других городах его и кварталом посчитали бы с натяжкой. Однако здесь район этот вмещает в себя огромное количество однотипных домов из красного и желтого кирпича, улучшенных и отреставрированных исторических зданий, причудливых строений и складов из железа и гранита, и все это отвоевывает себе место, громоздясь и наползая друг на друга добавочными этажами там, где единственной возможностью выжить становится карабканье вверх. Поэтому на месте прежних мансард теперь вырастают кирпичные и дощатые надстройки, а между пожарных лестниц и обрамленных резными решетками «патио» все еще сушится белье на веревках, а понятие «двор» звучит экзотикой, не меньшей, чем «место для парковки».

Однако где-то в тесноте этого самого тесного района в теснейшем из городов за Старой Северной церковью сохранилась роскошная имитация итальянской «пьяццы», которая носит название «Прадо», но известна также как «аллея Пола Ре-вира» — не только благодаря своей близости к церкви и дому Ревира, но и потому, что в начале Ганновер-стрит возвышается конная статуя Ревира работы Даллина. В центре Прадо бьет фонтан, окруженный постаментами с табличками, рассказывающими о подвигах Ревира, Доуэса, других участников Американской революции и прочих выдающихся, но менее известных обитателей Норт-Энда.

В полдень, когда мы прибыли на площадь со стороны Юнити-стрит, температура подскочила до сорока, и грязный снег, забившийся в трещины булыжников и щербинки известковых плит на скамьях, растаял, превратившись в лужи. Ожидавшийся в тот день снегопад из-за потепления обернулся моросящим дождичком, и на Прадо не было ни туристов, ни прогуливающихся здесь в свой обеденный перерыв местных обитателей.

Возле фонтана нас поджидал только Мэнни и с ним еще двое. Последних я узнал — накануне вечером они стояли слева от нас, когда я и Джон разбирались с Ларжантом, и хотя ростом ни тот, ни другой не могли тягаться с Мэнни, маленькими их обоих назвать было никак нельзя.

— Видимо, это и есть очаровательная госпожа Дженнаро, — сказал Мэнни, зааплодировав при нашем приближении. — Мой друг благодаря вам, мэм, заработал несколько шрамов на голове, никак его не украшающих.

— Фу-ты ну-ты, — сказала Энджи, — извините.

Подняв брови, Мэнни переглянулся с Джоном:

— Эта пигалица еще позволяет себе иронизировать, да?

Стоявший возле фонтана Джон повернулся к нам лицом. Нос его был крест-накрест перебинтован, вокруг глаз у него вспухло и почернело.

— Простите, — сказал он, выходя из-за спины Мэнни, и ударил меня по лицу.

В удар этот он вложил такую силу, что даже подпрыгнул, но я увернулся, отступив назад, и висок мой пострадал раза в два меньше, чем было запланировано. В целом удар был не из удачных — пчела и та кусает больнее.

— Ну а еще чему учила тебя матушка, кроме как боксировать, а, Джон?

Мэнни загоготал, и два других парня тоже хихикнули.

— Смейся, смейся, — сказал Джон, наступая на меня. — А я теперь все твои секреты знаю, Кензи!

Я пихнул его, дав ему сдачи.

— Так, значит, это и есть твой идиот компьютерщик, Мэнни?

— Ну, он не главный, мистер Кензи.

Мне еще не приходилось испытывать, как бьет Мэнни. В мозгу у меня что-то сильно взорвалось, все лицо мое онемело, и я вдруг понял, что сижу на мокром булыжнике.

Дружкам Мэнни это понравилось. Они заулюлюкали и стали мелко притопывать, словно вот-вот намочат в штаны.

Я проглотил подступавшую к горлу рвоту и почувствовал, как онемевшее лицо оживает тысячью булавочных уколов. Затылок за ушами заливает горячая волна, а место мозга занял кирпич. Кирпич был жарким, раскаленным.

Мэнни протянул мне руку, я схватился за нее, и он поднял меня на ноги.

— Не обижайся, Кензи, — сказал он. — Но в следующий раз, когда ты поднимешь на меня руку, я тебя убью.

Я стоял пошатываясь, все еще сглатывая рвоту, а фонтан, как мне казалось, бил откуда-то из подводных глубин.

— Приятно знать, — выговорил я.

Я услышал грохот и, обернувшись влево, увидел, как вверх по Юнити-стрит ползет мусоровоз — такой огромный на узкой улице, что колеса его заезжают на тротуар, а мусорные баки с дребезжанием бьются о цемент и металл. О радость!

Мэнни, обвив меня левой рукой, а правой приобняв Энджи, усадил нас возле фонтана. Не спускавший с нас злобного взгляда Джон маячил где-то над нами. Два же других слизняка-подручных остались поодаль, наблюдая за въезжающими на площадь.

— Мне понравилось, как вы вчера вешали лапшу на уши этому копу. Класс, нечего сказать: «Мэнни, ты ведь не передумал отвезти его в больницу?» — Он хохотнул. — Здорово! Ловкий вы парень!

— Благодарю, Мэнни. Слышать это от вас особенно приятно.

Мэнни повернулся к Энджи:

— А вы так прямиком направились за дискетами, словно знали, где их искать.

— А что мне оставалось?

— То есть?

— Я ведь, как в ловушке, была заперта в компьютерной этим вашим чертовым лазерным устройством в главном офисе.

— Ну да. — Он кивнул своей массивной головой. — А я было подумал сначала, что вас конкуренты наняли.

— У вас есть конкуренты? — удивилась Энджи. — По части утешения в скорби?

• Предыдущая
• 19/67
• Следующая