Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович - Страница 24

И стихотворцы странствуют по свету, Но чтобы взмыть над гребнями эпох, Иному недостаточно поэту И лермонтовских жизней четырех.

Пока петух не пропоет три раза, Давай, Ираклий, рядом посидим, Поговорим о бурных днях Кавказа, О подвигах давай поговорим.

Не скажем о Ермолове ни слова И предпочтем ему, как земляка, Опального и вечно молодого Поручика Тенгинского полка.

СЕНЬОРИНА

Тебя я заклинаю, сеньорина, Еще не поздно. На берег сойди! Надежда, как свеча из стеарина, Горит и тает у меня в груди.

Вели глушить моторы капитану, Остаться пожелай на берегу. И я, седой, мгновенно юнгой стану, Тебе сойти по трапу помогу.

Куда бежишь? На зов какого долга? Попутчикам недобрым крикни: «Прочь!» Предавшим Революцию не долго И женщину предать в любую ночь.

Какая мысль больная осенила Тебя бежать? Отбрось ее, молю! Ты слышишь, дорогая сеньорина, Как шепчет Куба: «Я тебя люблю!»?

Молю, взгляни еще раз на Гавану, Пролей слезу. Вот холм Хосе Марти. Одумайся – и молодым я стану, Тебе по трапу помогу сойти.

Я видел много женщин, убежавших В чужие земли из краев родных, Я видел их, за деньги ублажавших Кого угодно в сумерках ночных.

И даже перед пламенем камина Они весь век согреться не могли. Судьбы не ищут, слышишь, сеньорина, От ненаглядной родины вдали.

Холодной, словно дуло карабина, Сразит чужбина и тебя тоской. Не уплывай, останься, сеньорина, Печального солдата успокой.

Он в бой ходил, он знает силу слова И рисковать умеет головой. Нигде не встретишь рыцаря такого В зеленой гимнастерке полевой.

Пускай морская пенится пучина, Кидайся в воду! К берегу плыви! Иду тебе на помощь, сеньорина, Посол надежды, веры и любви.

ЖИЗНЬ

Относился к себе я беспечно всегда, С докторами встречался не часто, Пил из рога вино, как велит тамада, И не пил никакого лекарства.

Но однажды попал в государство Мали. И здоров был и крепок, однако Я не умер едва в африканской дали, В главном городе, в знойном Бамако.

Там, как раненый всадник, упавший с седла, Я схватился за грудь поневоле: Словно сердце мое прострелила стрела И слова задохнулись от боли.

И холодные капли катились со лба. Горы вспомнились, вспомнилась мама. И сколь жизнь ни была в моем теле слаба, Я на локоть оперся упрямо.

До того, как в глазах моих дню потемнеть, Смог друзьям прошептать лишь одно я: «Дайте на небо Африки мне посмотреть, Ничего, что оно не родное!

Дайте глянуть на все, что я вижу окрест, Пусть деревья вздохнут надо мною. Ах, как птицы поют! Не из этих ли мест К нам они прилетают весною?»

И в глазах моих свет опрокинулся вдруг, И деревья, и небо Бамако. И, подхваченный дюжиной преданных рук, Я затих, побелев как бумага.

И казалось, погиб я в далекой стране, Но, когда уже сердце не билось, Не безгрешная жизнь словно чудом ко мне У последней черты возвратилась.

Распахнулась завеса безвременной тьмы, Под бровями оттаяли веки, И по жилам моим с отступленьем зимы Снова двинулись красные реки.

И, как будто бы лица моих земляков Или Африки черной ладони, Предо мной засветлела гряда облаков На высоком чужом небосклоне.

Я людей увидал. Были рады они Убедиться в свершившемся чуде. И такими красивыми в прошлые дни Никогда не казались мне люди.

Долетели до слуха земные слова. Речь друзей моих, белых и черных, Я, как нежную музыку, слушал сперва, Словно мир весь играл на валторнах.

Льется свет на меня с человеческих лиц, И себя я от жизни не прячу И в горах, услыхав возвратившихся птиц, Неспроста улыбаюсь и плачу.

*

Житель гор возьмет с собой в дорогу И вино и хлеб наверняка. Друг навстречу – есть чем, слава богу, Угостить на бурке кунака.

Гость для горца – как звезда в зените, Только в горы, помните о том, Хлеба и вина вы не берите, – Встретят вас и хлебом и вином.

Горец за вершины перевала Без оружья не пускался в путь. И не раз опасность обнажала Лезвие, нацеленное в грудь.

Вы с собой оружья не берите, – На дорогах до седых высот Каждый горец – ваш телохранитель: Сам погибнет, но друзей спасет.

Если нет попутчика, то с песней Веселей в пути, чем одному, Я и сам нередко по тропе с ней Пробираюсь сквозь ночную тьму.

Горы возвышаются, как хоры, Затмевая песнями луну. Но когда поедете к нам в горы, Песню взять должны вы хоть одну.

НЕ К ЛИЦУ МНЕ ЛОВЧЕГО ПОВАДКИ

Женщина, родившая мужчину, Разве ты поверить бы смогла, Что во тьме ночной кому-то в спину Выстрелил твой сын из-за угла?

Будь па сердце радость или горесть, Не поверишь ты наверняка, Что столкнул в глухую пропасть горец Спящего на скалах кунака.

И в горах со времени седого Нрав мужской накладывал запрет Говорить порочащее слово Гостю ускакавшему вослед.

Потому открыто, по старинке, Где лежит на кручах окоем, Горец с горцем в честном поединке Как бугай сходился с бугаем.

Что ж меня не воля злого рока, А рука, возникшая из мглы, В пасть громокипящего потока Спящего толкает со скалы?

И в родном краю, где о вершину Громко точит молнии гроза, Из укрытья мне стреляет в спину Недруг, улыбавшийся в глаза?

Посреди улыбок и ухмылок Черные завистники не раз Выстрелами меткими в затылок Без опаски убивали нас.

Знаю, что недоброе заглазно Скажут обо мне еще и впредь. Близ приманки, что полна соблазна, Пусть охотник расставляет сеть.

Не к лицу мне ловчего повадки, Я готов с противником вдвоем С глазу на глаз лишь в открытой схватке Как бугай сходиться с бугаем.

*

Я трижды плакал в мире этом, Ио не клонился долу взор. Стояли, залитые светом, В моих слезах вершины гор.

И, верный дедовским заветам, Мне у седых аульских скал Сказал отец, что был поэтом: «Ты чувство доброе познал!»

Был трижды ранен я, и ныла В тех ранах боль родной земли. И цвета ягоды кизила Из сердца капельки текли.

Но доносилось сквозь туманы: «Знай: победитель испокон Быстрей залечивает раны, Чем тот, кто в схватке побежден».

Из песен, созданных за годы, Есть три заветных у меня О родине, без чьей свободы Себя не мыслил я ни дня.

Ее лишь звездам и рассветам Молюсь с надеждой вновь и вновь. И слышу голос я при этом: «Святую ты постиг любовь».

Я, в кузне века закаленный, Колени трижды преклонял. Солдат коленопреклоненный, Я стяг багряный целовал.

И прошлого метались тени, И был решетчат их излом, Но слышал я: «Склоняй колени, Мой сын, и впредь не перед злом!»

РОЖДЕНИЕ ПЕСНИ

Мураду Кажлаеву

Строка без музыки – бескрыла, Ты удружи мне, удружи И все, что в слове сердцу мило, На музыку переложи.

Сложи напев, что лих и буен, Чья власть сердечная нежна. Пусть горы бьют в луну, как в бубен, И бубен блещет, как луна.

Слова и звездны и туманны, Ты честь в горах им окажи: На африканские тамтамы И на свирели положи.

Ты сделай струнами потоки И сочини такой напев, Чтобы к щекам прильнули щеки, Сливались губы, захмелев.

И сладко головы кружились У обольстительных тихонь. И, взбив папаху, акушинец Кидался в танец, как в огонь.

Не забывая слез соленых, Ты радость людям приноси И на полях любви сраженных Благослови и воскреси.

Когда вокруг богуют звуки И познается вышина, Ко мне протягивает руки Земная женщина одна.

Возьми слова мои, и если В них землю с небом породнишь, Они, пожалуй, станут песней, Взлетев как птицы с горских крыш.

ГРАНИЦА

Когда я был проездом в Лиссабоне, Таможенники, вежливость храня, За словом недозволенным в погоне, Тетрадь стихов изъяли у меня.

И, может быть, поныне изучают Там строки на аварском языке, Которые опасность излучают От горного аула вдалеке.

Да помоги им бог! А я гордиться Таким вниманьем пристальным могу. Мне издавна незримая граница На каждом открывается шагу.

Не вдоль отдельной речки иль поляны Идет ее суровая черта, Где смотрят в души, а не в чемоданы, Читают мысли, а не паспорта.