Железный волк - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/25
• Следующая

Вот о чем вспоминалось Всеславу. Всеслав лежал возле костра. Было еще светло. Пахло паленой шерстью, кровью и – еще больше – ромейским вином. Наверное, из-за вина князь Святослав и вспомнился. А вино было крепкое, славное! Пил, заедал Всеслав и снова пил. Рог был большой, матерый, он наливался до краев, а хмель князя не брал. И это правильно, думал Всеслав, хмель – это для живых, для молодых. Вот и смеются они, пляшут, поют, пьют здравицы, кричат. Ширяй, и тот забыл про свою спесь, руками машет, говорит, как он в прошлом году ездил в Смоленск и там охотился, как видел Мономаха, а у того есть лютый зверь, зовется пардусом, этот зверь ученый, но цепной, и если выйти с ним на лов и напустить его…

Да только не дослушали его – запели. Кто им, выжлятникам, Ширяй? Посадский чин, он только языком болтать и может, гневно подумал Всеслав. И дальше думал: вот пусть там, на посаде, болтает! А пардуса и без него видали. Вышел Третьяк, накинул на себя еще мокрую, липкую шкуру, гигикнул, ринулся в костер и покатился по угольям, и зарычал, завыл! И все тоже выть! И орать! Вот это им весело! Это им надо! Вот это их разговор! А Мономах – он далеко. И Зовуна здесь не услышишь. Вина, кричат, давай! Еще вина! Пир шел горой. Они про все забыли. И это хорошо, ибо всему свой срок. Князь встал. Сухой поднялся следом. Ширяй сидел – хотел было подняться, да не смог, – смотрел на них и медленно моргал. Любимов прихвостень, крикун. Вот в среду, видно, покричит.

И пусть себе кричит. Князь развернулся и пошел. Сухой шел следом, провожал. Ну вот, в сердцах думал Всеслав, и это тоже кончилась – его последняя охота. И день прошел. А что он сделал? Ничего! Зол был Всеслав! Шел как медведь – то по тропе, то напролом, ветки трещали. Сухой чуть поспевал за ним и ничего не говорил, и руки не подавал, и вперед не забегал – потому что знал: князь этого шибко не любит! Так они шли и шли, и пришли к берегу. Там Всеслав Сухому даже не кивнул, сам сошел в лодку, сел, махнул рукой – и Невьяны поспешно схватились за весла. Хватко гребли. И споро. Всеслав сидел, насупившись, смотрел по сторонам, по берегам. Быстро темнело. У Святослава было три сына: два от Предславы, дочери угорского хакана, это как будто короля, а третий от Малуши, ключницы. Собираясь в Царьград, Святослав так сказал: «Не вернусь. Не хочу! Вот поделил я вам Русь – и владейте». «А старшим будет кто?» – спросила бабка, Ольга. «А старшим – старший», – сказал Святослав. «Как это?» – закричала Ольга. «А так! Потому что он старший!» – сказал Святослав. И ушел.

А старшим был Владимир. Но Ольга не любила старшего. Он же не только был рабынич, но он, а это еще хуже, был, как и отец его, поганец. А младших, Ярополка и Олега, королевичей, бабка склоняла в ромейскую веру. А Святослав ромеев бил, едва Царьград не взял! И взял бы, если бы его не предали. А предали – и отступила русь, и мало их тогда осталось, и зимовали на Белобережье, голодали. Но не смирился Святослав, и весной опять собрался на ромеев. Но было у него мало дружины. Поэтому как только сошел снег, он послал гонца на Русь просить у сыновей подмоги. Ушел гонец, и Святослав ждал его, ждал… И, не дождавшись, сказал так: «Пойду я сам и сам возьму, сколько мне надо!» И пошел. И очень скоро шел! Вверх по Днепру, вверх, вверх! И говорил: «Ну, сыновья мои, приду – тогда не обессудьте!» И шел он, шел… Да не дошел! Потому что ведь сам говорил: не вернусь! А говорил, потому что был знак. И теперь всё по знаку и было: не устерегся Святослав, перехватили его на порогах. Дружина, прежде храбрая, вся разбежалась кто куда, и степняки срубили Святославу голову и сделали из княжеского черепа ковш для вина – для ромейского. Потому что одни говорят – печенегов ромеи купили. А другие говорят, что нет, а что купили те, которые еще сами поганцы, а в ромейцы еще только собираются. Потому что дело же поганое! И если бы оно на этом бы закончилось – так нет! Кровь призывает только кровь: Ярополк на Олега пошел – и убил. И стал грозить Владимиру. Владимир убежал за море, привел варягов и пошел на Ярополка – чтобы, он так говорил, отмстить за Олега. И за отца – вот что еще сказал тогда Владимир! Ибо тогда был такой слух, что это будто Ярополк, убоявшись прихода отца, подкупил печенегов. А так ли это было или нет, никто на Полтеске не знал, знать не желал и не загадывал узнать, ибо вы сами по себе, мы сами, меча меж нами нет, и от Оскольда вот уже сто лет мирно живем, а что вы там, находники, между собой не поделили, так вы и далее между собой рядитесь ли, рубитесь – нам до этого нет дела. Как вдруг…

Является в Полтеск Добрыня, брат Малуши-ключницы, дядя Владимира… И сватает за князя своего, рабынича, нашу Рогнеду! Вот дерзость! Но это не всё! Он же еще, этот Добрыня, говорит, что свадьба будет в Киеве, в великокняжеском тереме, и кто туда вместе с Владимиром пойдет, не пожалеет, ибо Владимир столь щедр, что готов платить по десять диргемов за уключину, а тех уключин на каждой ладье пусть будет столько-то, а тех ладей ты, Полтеск, дай Владимиру под его руку столько-то, и тогда если посчитать, то и в Царьграде больше не возьмешь, чем в Киеве на свадебном пиру на мерзких Ярополковых костях!

Слушал это Рогволод, слушал. Потом, когда Добрыня замолчал, он еще немного подождал и только потом уже сказал:

– Нет, не пойду. И не зовите.

– Но это почему? – удивился Добрыня.

– А потому, что зла на вас не держим! – отвечает ему Рогволод и улыбается. И дальше говорит: – Твой князь мне брат. Но и киянин Ярополк мне брат. А разве брат на брата ходит?

– Как это «брат»? – удивился Добрыня.

– А так! – сказал князь Рогволод. – Ибо есть братья по отцу, по матери. Это если по крови считать. Но есть еще совсем другие братья. Только тебе такого не понять, рабынич.

Рабынич! Так он и сказал – насмешливо, прищурившись, – как будто плетью оттянул! Мол, знай, брат ключницы, и впредь не забывай, где твое место! Да разве смерда словом урезонишь?! Позеленел Добрыня, закричал:

– Ну, пес! Не отсидишься!

– Да, – кивнул Рогволод, – не отсижусь. Но и тебе сидеть передо мной не позволю. Эй, сыновья мои!

И подступили Бурислав и Славомир, взяли Добрыню под белые руки и вывели прочь. Указали рабыничу путь! Ведь срам какой – такое предложить! Да что они, находники, совсем ума лишились? Ведь он, Владимир Святославич, давно уже женат, жену в варягах взял, и у них уже есть сын, младенец Вышеслав. Так что же получается? Что Вышеславу, как старшему сыну, после достанется вся отчина. А Рогнединым, как младшим, тогда что? Вот где позор! Нет, не бывать тому!

Да только было так! И даже горше. Пришли они, варяги с новгородцами. Встречали их всем Полтеском. Но одолела русь, и полегли князь полтеский и сыновья его, и вся их дружина. И по их костям Владимир конно въехал в Лживые Ворота, в терем вошел, сел там, где прежде Рогволод сидел, велел – и привели ее, простоволосую, опустилась она перед ним на колени, разула его, и взял он, прадед твой, ее…

Но, правда, после говорили люди, что будто бы в ту ночь было Рогнеде такое видение – являлся к ней сам Бус и призывал ее смириться, и обещал, что не оставит он ее и сыновей ее, а после наведет их на Владимира! Вот только было ли такое? Ведь прежде Буса видели только князья или их сыновья, и только им Бус вещал, а кто такая Рогнеда? Рогнеда – это только дочь, а дочь – это не кровь, не род, дочь – это так себе. Тебе, Всеслав, Бог не дал дочерей, а только сыновей…

– Князь! Князь! – послышалось. – Вставай!

Всеслав очнулся. И увидел, что он сидит в лодке. А лодка стоит возле берега. И уже совсем темно, день кончился. Что ж, кончился так кончился. Всеслав поднялся и вышел из лодки. Потом они втроем втащили ее на прибрежный песок. Постояли еще, помолчали. А нужно было сразу уходить, и Всеслав это знал, да вот ноги не шли. Странно это, подумал Всеслав, не к добру. Вдруг Ухватый сказал:

– Не бойся, князь! Бог не оставит.

Всеслав посмотрел на него и сердито спросил:

• Предыдущая
• 10/25
• Следующая