Разговоры в песочнице, или истории из жизни мам. - Климова Мария Геннадиевна - Страница 1

Когда я искала издателя «Разговоров в песочнице», неоднократно выслушивала критику: «Зачем вы написали такую книгу? Это же неформат! Если она художественная, то зачем столько подробностей явно практического назначения? А если психологическая, то для чего персонажи, диалоги и остальная литературщина? Читателям надо попривычнее. В конце концов, в магазине же это потом придется ставить на какую-то полку — а тут даже непонятно, на какую!»

Приходилось признать: так и есть. Я даже затрудняюсь определить жанр «Разговоров…» точнее, чем «книга для родителей». Это не роман и не повесть, хотя, вроде, есть герои (вернее, героини) и с ними происходят какие-то события. Читая ее, можно улыбаться, хмуриться, тосковать, узнавать знакомых (или даже себя), жалеть, сочувствовать, смеяться, ностальгировать, сердиться… Но при желании в ней можно отыскать и немало практической информации — по уходу за детьми, возрастной психологии, психологии материнства… Такая уж у нас наука — подчас совершенно не видна за реальной жизнью, хотя почти вся жизнь и состоит из психологии…

Да, по образованию я психолог. Но неслучайно писала эту книгу от лица обычной молодой мамы — ищущей, сомневающейся, зачастую не знающей правильный ответ. И с удивлением открывающей, что иногда ответов может быть несколько, каждый из которых по–своему правильный. Мне было важно показать, что он вообще не всегда бывает — один «рецепт» от проблемы, даже если она очень «болит». Вот почему эта книжка так непохожа на многие другие: в ней нет выделенных курсивом выводов или рамочек с советами умудренного эксперта; нет инструкций «Что делать, если…»; нет вопросов или заданий для самостоятельной работы над собой; нет даже списка литературы. В ней даже почти нет логики (я не могу объяснить, почему истории выстроены именно в таком порядке, а не каком-то другом) и максимально опущены все внешние детали — сколько лет героиням и их детям в тот или иной момент повествования, во что они одеты, где живут… Я надеюсь, что именно это поможет вам узнать свою ситуацию, не отвлекаясь на то, что «ну, у нас-то все по–другому» или «нет, раз мой/моя старше/младше, это не подойдет…».

«Разговоры в песочнице» — книга про то, каково быть современной молодой мамой в России. Она про внутренний мир тех, кто ежедневно втаскивает коляску в подъезд разной степени оборудованности для этих целей. Про чувства качающих качели. Про переживания сидящих в очереди к педиатру. Про тех, чьи дети еще не ходят в детский сад, и даже вообще еще не ходят, и кто — по тем или иным причинам — проводит дома большую часть своего времени.

Общепринятый формат многих современных книг для родителей напоминает технические описания приборов «ребенок» или «родитель» и инструкции по их безопасному применению. Эта же книга о том, что мама не робот, а личность. И хотя многие из нас покупают книги для родителей, чтобы более совершенно выполнять свои функции, я предлагаю вам прочесть эту, чтобы немножко побыть просто человеком.

Большое спасибо всем за все.

Особенное — Богу, родителям (включая пра-), Мишке, Тусе и Санюхе. А еще всем прототипам моих героинь, Ксюше, Ксюхе, Аньке, Флаффи и Наташе за наши разговоры, из которых выросла моя «Песочница».

Отдельное спасибо профессору С. Т. Посоховой за мой профессиональный интерес к родительству и Ирине Млодик — за нашу Встречу.

Ненавижу гулять. Терпеть не могу. С детства. Тогда моей самой заветной мечтой была большая ярко–красная коляска для пупса, как у Вики из соседнего дома. Мне казалось, что с ней можно было бы гулять часами — такое это удовольствие. Но коляска моей мечты стоила очень дорого, так что мне приходилось довольствоваться ее уменьшенной рыжей копией, которая вполне сносно каталась по дому, но почему-то совершенно не вдохновляла на прогулки.

Мечты о большой коляске всплыли из подсознания во время беременности. Муж долго разглядывал на рынке разные модели и решительно отверг аккуратненькие люльки как непрактичные: «Это что ж, когда дите сядет — новую коляску покупать?» С мечтой пришлось попрощаться. Сначала я радовалась — основательный немецкий трансформер мышиного цвета был даже больше, чем я могла себе представить, с толстой ручкой, на надувных вездеходных колесах. В руках продавщицы он мягко покачивался и уютно поскрипывал, так что перспектива прогулок все еще выглядела привлекательной. И только выкатив из дома эту махину уже с ребенком, я задумалась о том, что водить танки вообще-то никогда не входило в мои планы. Скрип начал выводить меня из себя еще по дороге к лифту, а от серого цвета «вездехода» захотелось повеситься прямо в подъезде — таком же сером и тоскливом. На обратном пути с первого же нашего самостоятельного выгула эта махина вдобавок ко всему стала вызывать у меня стойкие ассоциации с мифами и легендами Древней Греции: затаскивая ее в подъезд, я ощущала себя осовремененным Сизифом, сменившим пол. Дело в том, что жильцам нашего дома очень повезло — у нас в каждом подъезде сделаны специальные рельсы для колясок. Жаль только, что у дочкиной (мат опускаю) кареты промежуток между колесами оказался несколько уже, чем расстояние между рельсами. Так что мне приходилось ставить коляску на ребро и толкать вверх под углом примерно 40 градусов (что-то в этом числе, наверное, привлекло строителей), перманентно пытаясь поймать и вернуть на место съезжающего в самый низ люльки недовольного ребенка.

Но самое ужасное, что гулять с младенцем в нашем спальном районе оказалось совершенно негде. То есть имелась одна дорожка вдоль больничной ограды, длиной метров 250, с одной стороны которой выгуливали собак, а с другой играли в футбол. Вскоре я стала называть ее про себя «зеленая миля»: мамы, бабушки и редкие папы, — абсолютно все везли коляски по этой дороге так, как будто впереди электрический стул. Я не знаю, сколько выдерживали они. Меня хватало минут на 45 — после этого я говорила себе, что выполняю материнский долг уже почти час (с незначительной погрешностью), и имею полное право идти домой — там хотя бы есть телефон. По пути, глядя по сторонам, я завидовала двум категориям родителей: тем, у кого дети спят на балконе, и тем, у кого дети вообще на свежем воздухе спят. Моя Нюська перестала это делать где-то в месяц, так что все неотвратимые 45 минут мне приходилось ходить взад–вперед по своей «зеленой миле», показывая дочке однообразные окрестности — останавливаться не разрешалось, нарушение каралось продолжительными рыданиями.

Я стала ревностно следить за прогнозом погоды: дождь воспринимала как подарок, его отсутствие — как личное оскорбление. Иногда делала вид, что очень боюсь во–о–он того облачка — вдруг из него что-нибудь прольется? Но чаще чувство материнского долга все-таки одерживало верх над ленивой ненавистью (и ненавистной ленью) к прогулкам, и, кляня все на свете, я одиноко вышагивала по ужасной дорожке, хорошо понимая мученические выражения на лицах товарищей по несчастью.

В общем, если бы не появились девчонки — не представляю, чем бы это кончилось.

На самом деле, я никогда не умела знакомиться на улице. Особенно с женщинами. Особенно с теми, кто гуляет с колясками. Выражения их лиц полностью отбивали охоту приближаться. Умиленное блаженство вызывало у меня подозрения в некотором умопомешательстве и нежелание мешать человеку, если ему без меня так хорошо. Надпись в глазах «не подходи — а то хуже будет» (с вариацией «я тебя породил — я тебя и убью») была мне гораздо ближе, но не позволяла приближаться просто из чувства самосохранения.

Однажды я увидела в своем дворе девушку со слингом, в котором угадывался младенец чуть постарше моей Нюськи. Слингом я тоже пользовалась, особенно дома, и считала его отличительным знаком близких по духу родителей. С той мамой мы успешно познакомились, один раз она даже пришла к нам в гости. Но ее идеи: родов на пляже и тотального избегания любой врачебной помощи — оказались настолько мне чужды, что это перевесило тягу к общению и я быстро свела все контакты на нет. Так выяснилось, что знаки бывают обманчивы, и что мне, видимо, и дальше придется жить в молчаливом книжно–журнальном одиночестве, потому что кроме как на блескучих шуршащих страницах мамы с младенцами (с которыми хотелось бы общаться) больше нигде не водились. Правда, и там они были слишком самодостаточны и чрезмерно счастливы для того, чтобы хоть как-то поддержать меня.