Гранатовые джунгли (ЛП) - Браун Рита Мэй - Страница 33

Каждые две недели Полина показывалась в офисе. Она была нервная и проверяла по два раза все, что делали мы с Джеймсом. От этого Джеймс лез на стенку, так что я вызвалась взять всю работу на себя. Каждый второй четверг мы с Полиной обсуждали правку рукописи, фотографии и рамки. Ее впечатлило, что я так бережно обращаюсь с ее работой, и она была удивлена, что я хожу в институт, работая полный день. При четвертой встрече она спросила меня, не хотела бы я отужинать в ее семейном кругу.

В тот вечер, когда был ужин, я пришла в лучшей одежде, которую смогла собрать. Она жила в просторных апартаментах, возвышающихся над Морнингсайд-Хайтс. Встретив меня у двери, она оставила меня в гостиной со своим мужем, а сама отправилась обратно на кухню. Мистер Беллантони относился ко мне, как к студентке, одаряя этакими отеческими улыбками и хорошо рассчитанными паузами в речи. Во время этих пауз следовало улыбаться. Он получил доктора философии по специальности «история искусства». Его диссертация была посвящена каталогу коров во французской живописи девятнадцатого века, и он расширил этот исходный интерес до тщательного изучения всех коров в западном искусстве. Этим летом группа почтенных коллег в Кембридже, Англия, поручила ему произвести на свет фундаментальный труд по этому предмету. Скоро, признался он, наклонившись ко мне для пущей заразительности, он начнет свой крупнейший проект - коровы в индийском искусстве, уже давно тлеющая в нем страсть.

Ему было сорок девять, он обладал брюшком и вислыми красными щеками, на которых уже проступали возрастные пятна. Как его звали, я забыла. Но Алису, дочь коровника и подштанницы, невозможно было забыть. Ее лицо излучало нежность, и ее миндалевидные глаза были чистыми, пронзительно-зелеными. Волосы Алисы висели до самой задницы, их цвет менялся от каштановых до медовых, а на кончиках они были пепельными. Ее крупные груди выступали вперед без каких-нибудь специальных лифчиков. Алиса была принцессой эпохи Возрождения, вернувшейся на землю.

Полина была в восторге, что мы с ее дочерью могли поговорить. В основном мы говорили о Дженис Джоплин, «Moody Blues» и Арете Фрэнклин^{63} - Полина никогда о них не слышала, разве что когда кричала Алисе, чтобы та приглушила магнитофон. Полина нечасто выбиралась из Вавилона, только чтобы отдохнуть в десятом веке. Но в те редкие моменты, когда она выпадала в современность, я ей, похоже, нравилась.

Мы втроем сидели вокруг медного кофейного столика. Полина рассказывала мне о Гросвите^{64}, немецкой монашке из десятого века, которая писала пьесы на кристально чистой латыни. Гладя Алису по волосам, она продолжала говорить о своей монашке, что латынь у нее была не хуже, чем у Теренция^{65}, римского драматурга. И такая чистая, что никто не верил, как женщина способна писать такие совершенные стихи. Это было вопиющее противоречие в мире средневековых ученых, все равно что среди психологов - наличие интеллекта у черных. Было что-то жалкое в том, что весь ее интеллект растрачивался на темное прошлое и определялся пыльными приоритетами академической жизни. Но интеллект у нее имелся, и я достаточно пожила на свете, чтобы понимать, что это стоит отметить.

Моим триумфом в этот вечер было то, что я взяла экземпляр «Дульцитиуса» Гросвиты и начала мерно читать прямо с листа.

- Очень мило. У тебя хорошая латынь.

- Спасибо. Я изучала ее в средней школе и все еще учу в институте. Сейчас читаю Ливия и Тацита, и немного аттических греков вдобавок.

Полина всплеснула руками и крепко обняла меня.

- Неудивительно, что ты так хорошо мне помогаешь! Ты классицистка. Мы редкое племя в эти дни, знаешь ли. Как только они исключили латынь из обязательных занятий в средних школах, мы стали исчезать. Но я обнаруживаю, что только самые толковые ребята продолжают заниматься латынью. Это хорошо, наверное.

- Ну, я на самом деле не такая уж и классицистка. Я изучаю кино. Я занимаюсь латынью и греческим, чтобы знать языки, но мне это нравится.

- Надеюсь. Греческий слишком труден, чтобы изучать его для забавы. Если ты изучаешь кино, зачем тебе латынь и греческий?

- М-м... может, это покажется смешным, но латынь помогла мне себя дисциплинировать, больше чем все, что я когда-нибудь учила. Чем бы я ни занималась, латынь помогла мне, потому что она научила меня мыслить. А греческий добавляет какую-то возвышенность, нечто такое, от чего мысли движутся быстрее. Я... да, наверно, это для вас звучит глупо.

- Нет, нет, вовсе нет. Я думаю, ты полностью права насчет латыни, о том, что она учит тебя логическим процессам, учит мыслить, я хочу сказать. Плохо, что мало кто из наших политиков ее изучал.

Алиса слушала все это, хлопая глазами.

- Молли, это правда насчет латыни, или ты подлизываешься к старушке? - она подтолкнула мать под ребра, Полина схватила ее за руку и удержала.

- Нет. Я знаю, это звучит странно, но это было самое лучшее, что я когда-нибудь учила. Нет, не лучшее, но самое полезное.

Алиса подалась вперед на стуле.

- Мама так доставала меня, чтобы я занялась латынью, что я в этом году начала. Ненавижу. Правда, может быть, потому что мой учитель сущее ископаемое.

- Учителя латыни имеют тенденцию становиться ископаемыми.

- Мой - просто мумия! А ты уже снимала кино?

- В прошлом семестре, короткометражку на две минуты. Трудно было добраться до оборудования, потому что я единственная женщина в группе, и мужчинам это не слишком нравится. Поскольку мужчины держат в руках  выдачу оборудования, я всегда остаюсь в пролете.

Полина нахмурила брови. Видимо, ей не понравилось слово.

- Это отвратительно. И ты ничего не можешь поделать?

- Я заваливаю директора отдела жалобами, как по часам. Но он терпеть не может женщин. Он вызывает меня в кабинет, читает жалобу. Потом говорит, что рассмотрит ее, и на этом все кончается. Естественно, от этого мне не лучше, только хуже. На всех лекциях он отпускает пакостные шуточки про женщин. Знаете, обычный студенческий репертуар - почему это не было великих женщин-режиссеров, видно, потому, что у нас мозги с горошину? И смотрит прямо на меня, когда это говорит. Прямо хочется запихать ему в глотку бобину с «Триумфом воли»^{66}.

Полина вздохнула и провела по ободку своей кофейной чашки.

- Когда тебя выпустят, легче не будет. В этом году меня должны были назначить профессором, но все еще держат в ассистентах.

- Мама, ты все равно получишь свое. Ты же там лучше всех. Эти викторианцы двадцатого века когда-нибудь да сдадутся.

Полина погладила ее по волосам и улыбнулась.

- Посмотрим.

После этого обеда мы с Полиной начали видеться раз в неделю. Мы ходили по галереям, музеям, лекциям, и она то и дело брала меня в театр. Полина питала отвращение к мюзиклам, так что она водила меня только на традиционные драмы. В большинстве своем они были ужасны, не считая АПА^{67}. Полина сводила меня на «Школу злословия». Все было сыграно так быстро, легко и хорошо, что мы уходили из театра, переполненные радостью.

- Это было чудесно, просто чудесно. Танцевать хочется, - хихикнула Полина.

- Я знаю место, где мы можем потанцевать, если хочешь.

- И стоять, ожидая какого-нибудь кривляку, чтобы пригласил нас на танец? Никогда.

- Можешь танцевать со мной, если, конечно, я для тебя не кривляка.

- Что? - волосы у нее взвихрились вокруг головы, когда она обернулась, глядя мне в глаза.

- Ну вот, ты и вправду считаешь меня кривлякой. Тайное становится явным.

- Вовсе нет. Но где мы можем танцевать вместе?

- В лесбийском баре, где же еще?

- Откуда ты знаешь о лесбийских барах?