Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий - Страница 51
- Предыдущая
- 51/234
- Следующая
Михаил хмуро смотрел семичасовые новости по первой программе и растирал пальцами переносицу, стараясь не выплеснуть раздражение в окружающее пространство.
– Поздравляю, Миша, – сказала Аврора и положила руки ему на плечи. – «Трудовое Красное Знамя»?
– Да, наверное, – неохотно ответил Михаил.
– Ты не рад? Почему? Или пока лучше не спрашивать?
– Не рад и не доволен. Извини, что ворчу. Я с ними ругался, ругался, а потом плюнул. Все равно не слушают и гнут свою линию. Я со своей стороны делал все, что мог, выкладывался по полной. Но дело-то в проекте. То есть он, конечно, чертовски смелый. И экономичный, видите ли. Тросы снаружи.
– Это плохо?
– Экономично, видите ли, – раздраженно повторил Михаил. – Легче и быстрее тянуть. Только через год максимум они провиснут, и подтягивай их потом. Все время и постоянно. Да и бетон я недолюбливаю еще со студенческих времен. Мертвый материал. И будет благополучно разрушаться, потому что гидроизоляция, по-моему, не ах. Да что теперь. Дело сделано, ленточка перерезана. Скоро трамваи пойдут.
– Ну и не грусти. Давай лучше подумаем, где будем встречать Новый год. У папы не получится. Его пригласили в Москву, во Дворец съездов. Там елка для самых взрослых. Говорят, будут в подарок ордена раздавать. А мы как?
– Не рано ли об этом думать, Аврора? Впрочем, знаешь, никуда я не хочу. Лучше дома, с детьми. А еще лучше – на дачу. Подальше от пьяного соседушки-дворника и его «придворных» дам. Детей нарядим кем-нибудь. Помнишь елку в Зеленогорске?
– О, я да не помню! А уже почти три года прошло. Только не знаю, захотят ли мальчишки наряжаться. Большие уже. А еще вот что: я хочу взять билеты в цирк на посленовогоднюю неделю. И не говори мне, что ты не пойдешь. Там большая программа, будут слоны-ы-ы, львы-ы-ы, ти-и-игры, кло-оу-ны и Игорь Кио.
– Почему Игорь? Он, по-моему, Эмиль, – удивился Михаил.
– У него брат Эмиль и отец Эмиль, он недавно умер. А Игорь с этого года выступает с программой отца. В его память, должно быть.
– А без Кио никак нельзя? – состроил кислую гримасу Михаил. – Все эти штучки. Любой современный грамотный технарь вычислит на раз.
– Какое счастье, что я не грамотный технарь, а физик-теоретик. Якобы. А на самом деле, скорее, отдельская секретарша-машинистка. И еще самоотверженная мамаша двоих детей. Поэтому Кио посмотрю с удовольствием. А ты потерпишь, – веселилась Аврора.
– Ладно, ради клоунов. Кто там нынче?
– Карандаш с Манюней из Москвы приехали. Как тебе?
– Уже хорошо. Он очень славный, и Манюня тоже. А Олег Попов?
– Ну ты и жадина. Всех тебе подавай. Будут еще двое разноцветных коверных, чтобы создать контраст черному, как грач, Карандашу.
– Что ж, в цирк так в цирк, – вздохнул Михаил, а потом добавил, удивленно посмотрев на Аврору: – А знаешь, какая мне мысль пришла сейчас в голову? Я с того момента, как с тобой познакомился, сам снова стал ребенком, начал жить заново. Нет, ты не смейся. Я не в том смысле – метафорическом. Я. Нет, ты смеешься все-таки! Я в буквальном смысле. Я словно родился в том столкновении на горке, мир перевернулся, когда мы все полетели кубарем, и мы попали совсем в другой мир, где мы – другие. И вот скоро мне исполнится три года.
– Мне, знаешь ли, тоже, – подхватила Аврора и загрустила: – Нам бы еще маму, сиротинушкам. Только ты мальчишкам не говори, что нам всем по три года. Может быть, они и поверят, что мы с тобою неразумные трехлетки, и тогда станут воспитывать. А что касается их, то – дудки. Они не позволят записывать себя в ясельники. Второклассники как-никак. Взрослые октябрята, смелые ребята.
* * *
Руки у Антоши Фокусника, то есть Антуана Ришаровича Баду, были золотые, на удивление ловкие, а язык длинный. За что и пострадал в свое время, как он говорил. «Казус», – говорил он и разводил руками. Он, правда, на всякий случай умалчивал о деталях казуса.
Ровесник века, петербуржец-петроградец-ленинградец Антуан, сын французского повара, имевшего ресторацию в Петербурге, давно, сразу после первой и последней в своей жизни отсидки, на всякий случай затаился в уральском городке да так и остался там. Он уже лет тридцать числился завхозом в городской больничке, а на самом деле выполнял обязанности слесаря, электрика, водопроводчика – кого придется – под крылом многотерпеливой Ксении Филипповны Долинской, главврача и заведующей в одном лице. А на войну его не взяли в связи с болезнью почек, заработанной в лагере.
У завхоза-слесаря в трехэтажной больничке не слишком маленького и не слишком большого районного центра под названием Среднехолмск работы было не особенно много, поэтому он подрабатывал везде, куда звали, а также служил порученцем у Ксении Филипповны. Многотерпеливой, как уже говорилось. Потому что творческое начало у Антуана Ришаровича непрерывно бунтовало, требовало выхода. Энергией он был наделен – на троих бы хватило. А выливалось все это в «казусы».
Понаделал, например, Антоша на досуге бумажных цветов, сплел из них веночки и украсил ими больничные стерилизаторы. И если б просто возложил веночки, а то ведь припаял к никелированным ящичкам, похожим, по его мнению, на гробики, по четыре петельки и продел веночки и еще закрепил проволокой. «Казус вышел, Ксения Филипповна! Я же от всей души. Кгасота, как сказал Лев Маггагитович, актгиса Ганевская, – великая сила!»
Антоша Фокусник не был бы фокусником, если бы и то, что поручено, делал бы без фокусов. Поручают ему, например, приделать деревянное сиденье к унитазу в туалете для персонала. Он добросовестно приделывает сиденье, правда усовершенствованное, с пружинками, как в коридоре купейного вагона. А зачем пружинки, сказать стесняется. «Антуан Ришарович, мон ами, это чтобы сиденье по заднице давало, когда встаешь?» – «Казус, Ксения Филипповна. Пгосчитался. Я сниму, ей-богу». И снимал пружинки – вместе с сиденьем.
Но Ксения Филипповна прощала ему пионерские шалости, так как он был незаменим, если случалось что-то действительно серьезное. Например, если вдруг гас свет в операционной, в то время как на столе лежал взрезанный в связи с перитонитом пациент. Или если лицо с неустойчивой психикой, коему самое место в психиатрической лечебнице, а не на отделении общей терапии, разобидевшись на храпящего соседа по палате, проникало ради спокойного сна в рентгеновский кабинет и захлопывало за собою дверь, а потом выло из-за двери, убоявшись интерьера.
В таких случаях призывался Антоша. Он скашивал глаза к переносице, поджимал губы и показывал фокусы. «Он, дё, тгуа! Вуаси, медам и мсье. Сегодня на агене великий и непгевзойденный Антуан Ангелини! Ми показывайт вам ле пти кунштюк! Атансьон! Иллюзьон!» Короткое замыкание устранялось в доли секунды, неподдающийся ключу замок рентгеновского кабинета открывался в мгновение ока с помощью шпильки из прически Ксении Филипповны.
Именно Антошу, несмотря на его фокусы, а не бухгалтершу Анну Ивановну и не своего малахольного зама, анестезиолога по специальности, Гешу Акулова Ксения Филипповна решила командировать в Ленинград на фабрику медицинских инструментов, чтобы закупить там по безналичному расчету кое-что необходимое. Командировка эта, впрочем, служила прикрытием для одного чрезвычайно важного, пожалуй, кое для кого даже жизненно важного, дела. Ксения Филипповна ни минуты не сомневалась, что без фокусов в этом деле не обойдется, но «казусов» в связи с серьезностью поручения Антуан Ришарович не допустит. К тому же, вероятно, он рад будет на казенные деньги повидать город своей молодости.
Антоша сказал, что будет «чувствительно гад» и что ни под каким видом не подведет Ксению Филипповну, благодетельницу («пожалуйте гучку, благодетельница»). Ручка пожалована не была, зато были выписаны командировочные, а что до гостиницы, то Ксения Филипповна выразила надежду, что Антуан Ришарович как-нибудь уж сам разберется.
В Ленинграде Антоша Фокусник поселился на южной окраине, чуть ли не в Красном Селе, в гостинице под названием «Золотое поле», в недавнем прошлом известной как Дом колхозника. Мест, разумеется, не было в связи с наплывом колхозников. Но для Антуана Ришаровича место нашлось, так как он моментально исправил электроплитку у главной горничной. Поэтому покрытая дерматином банкетка из вестибюля перекочевала в одиннадцатиместный номер на втором этаже и стала числиться койкоместом за гражданином Баду А. Р. Гражданину Баду выдали также плоскую подушку и половину шерстяного одеяла, аккуратно подшитого на месте отреза.
- Предыдущая
- 51/234
- Следующая
