Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий - Страница 78
- Предыдущая
- 78/234
- Следующая
Город не узнавал и не принимал чужака с темным буроватым загаром, с милитаристским ежиком, выцветшим под нездешним солнцем до седой белизны, с мускулатурой и уверенной, тяжеловатой повадкой леопарда. Чужак пропах раздражающими обоняние запахами корицы и шафрана, кардамона и перца, растоптанной кирзы, разогретой на солнце резиновой изоляции и цветущего тамариска… Свои – бледнокожие – пахнут демисезонным драпом, влагозащитным кремом для обуви, грубоватым одеколоном фабрики «Северное сияние», пропыленной обойной бумагой, зловонным выхлопом переполненных в половине девятого утра «Икарусов», желтым крахмалом прачечной, свеженьким, легкомысленным пятничным и тяжелым, угрюмым понедельничным перегаром… Чужак. Он – чужак. Отныне и… Навсегда?
Навсегда? Не может быть, чтобы навсегда. Он отвык – не более того. Отвык, как отвыкает от родителей маленький ребенок, отправленный на все лето на дачу с детским садом куда-нибудь на Оредеж или Черную речку. И Олег привыкал, изо всех сил старался, привыкал – бродил, плутал, мок под мелкой моросью, сидел на дневных сеансах в гулких полупустых кинозалах, старался избавиться от сложившегося за три года протяжного акцента и неожиданных скачущих интонаций, ждал, когда сойдет пустынный загар, а волосы отрастут и из бесцветных, белесых снова станут лунно-русыми, а глаза, привычно прищуренные на ярком свету, ставшие дегтярно-черными, снова распахнутся, посветлеют, приобретут зеленоватую северную прозрачность.
Возвращения Олега, то есть истинного возвращения, не только телом, но и душой, иногда не слишком терпеливо, ждали и в семье. Такая нетерпеливость, проявляемая нередко Михаилом Александровичем, тоже, а может быть, и прежде всего, служила причиной бесцельных многочасовых отлучек Олега. Что же до Авроры Францевны, то она только тихо и грустно вздыхала по вечерам, сидя в ожидании Олега в приобретенном специально для ее больной спины и ног удивительно удобном кресле-качалке с высоким подножием. Кресло это обладало особыми свойствами: оно притягивало и манило, а заманив, не выпускало из деликатнейших объятий, из микрокосма гибких сетчатых переплетений, натянутых на изогнутый ивовый каркас.
Кресло раздобыл Вадим. Однажды, возвращаясь от приятеля, застигнутый проливным дождем неподалеку от круглой мебельной комиссионки на Разъезжей, он зашел в магазин, чтобы переждать потоп, и от нечего делать принялся бродить по мебельному лабиринту, разглядывая комоды и тумбочки, шкафы, стулья и серванты. Сначала он вполне равнодушно прошел мимо пыльного, исцарапанного кресла, но, бросив на него повторный взгляд, понял вдруг, что это не просто старомодный предмет обстановки, а уникальное ортопедическое изделие, не напрасно столь любимое когда-то добрыми худенькими старушками с седыми улитками на макушке.
Образ мило улыбающейся всеми морщинками худенькой старушки в роговых очках под клетчатым пледом и с длинными вязальными спицами в руках, понятно, связан был с иллюстрацией в какой-то детской книжке и, собственно говоря, никак не соответствовал моложавому облику Авроры Францевны. Однако в Вадиме заговорил будущий врач, и, вероятно, врач довольно талантливый: юноша внезапно осознал, что ничего более комфортного, ничего лучшего для отдыха больного позвоночника человечество пока не изобрело, и по сравнению с этим точно выверенным изгибом от затылка до колен проигрывают даже эргономические изыски самолетного кресла.
Если стереть пыль… Если стереть пыль, отмыть, ошкурить ивовый каркас, заново покрыть его темно-золотистым лаком, то качалка не будет выглядеть ветхой и жалкой, более того, она вполне способна вписаться в любой, даже самый модерновый интерьер. И Вадим, тряхнув по обыкновению своей длинной, лохматой, как у пони, вороной челкой, понес в кассу чек и выложил почти всю свою «ленинскую» стипендию, которую не успел истратить на модные, широкие в коленях штаны, приобретение которых отец отказывался финансировать, так как не признавал права на существование такого рода штанов.
Доставка кресла с Разъезжей на Васильевский остров потребовала определенных усилий. Не слишком тяжелая качалка не влезала ни в трамвай, ни в автобус, а о метро и речи быть не могло, и Вадиму пришлось тащить кресло на себе, пешком, почти через весь Невский к Дворцовому мосту, а потом и через шумный, подрагивающий от движения трамваев мост, потому что на заказ машины денег не оставалось. Он и потащил, сначала обхватив руками, что было крайне неудобно, а потом – на голове, наблюдая мир сквозь мелкие, как у фехтовальной маски, ячейки сиденья. Покупка произвела в доме фурор, сравнимый с тихой паникой.
В сознании Авроры, разумеется, тоже жива была популярная ассоциация кресла-качалки с седенькой вязальщицей под пледом, у которой шаловливый котенок укатил большой клубок голубой шерсти, и ей совершенно не хотелось превращаться в такого рода очаровательную старушку, хотя бы даже и худощаво-иностранного вида. Ей, женщине в расцвете лет, далеко было еще до старушки. И Аврора, с лицемерной теплотой и сердечностью поблагодарив сына за подарок, сказала:
– Ваденька, вот мы поужинаем, я как следует вытру с кресла пыль и тогда уж сяду и буду вдоволь качаться. Совершенно по-детски. Весь вечер. А на днях обязательно запишусь на курсы ручного вязания в клуб фабрики Урицкого. Честное слово даю! И попрошу папу подарить мне большой теплый плед. Подаришь, Миша?
– Непременно, – ответил Михаил Александрович с едва заметной иронией, – и еще электрокамин в придачу, такой, где по искусственным поленьям пробегает дымный красный свет.
Первым, однако, опробовал качалку одиннадцатилетний Франик, у которого в силу его счастливого возраста и природной склонности к непредвзятому восприятию окружающего не сложилось предрассудков. Он вернулся с тренировки, как всегда встрепанный и в прекрасном настроении вопреки полученной днем двойке по истории, и, едва скинув в прихожей куртку с бездонным капюшоном и свои крошечные ботиночки, сунул веселый нос в гостиную. Завидев новоприобретенное кресло, он с размаху плюхнулся на сиденье и откинулся назад, высоко задрав ноги, с которых в разные стороны полетели тапки.
– Франц, это Вадик для мамы купил, – сообщил Михаил Александрович, со строгим намеком посмотрев на Франика, которого привела в неописуемый восторг почти безграничная амплитуда качалки. – Франц, это такое удобное специальное кресло для маминой спины, ему сто лет, наверное, и обращаться с ним следует осторожно и бережно.
Франик распахнул свои непонятного цвета котеночьи глаза, с усилием откинулся назад, перекувырнулся, ловко приземлившись на ноги, поймал убегающее по натертому паркету кресло и провозгласил звенящим голосом:
– Испытание прошло успешно. Мама, теперь ты. Давай, пробуй! Вещь надежная, не развалится.
С тех пор, с легкой руки Франика, Аврора поселилась в антикварной качалке под сенью огромной, редко и лениво цветущей китайской розы. Она проводила там вечера, и в выходные ее теперь с трудом можно было выманить куда-нибудь из ее уединения, из ее «эрмитажа», где она просиживала часами, пристроив на коленях плоскую атласную подушечку, а на подушечке – книгу, чаще всего том Диккенса, Голсуорси или Гюго.
– Аврорушка, погода установилась. Не выбраться ли нам за город в выходные? – спрашивал Михаил Александрович, которому с момента освоения Авророй качалки стало не хватать общения с женой.
– Конечно, поедем, Миша, – с фальшивым энтузиазмом отзывалась Аврора и в душе молила Господа, чтобы в субботу и воскресенье случилось стихийное бедствие, ураган с ливнем, или наводнение, или собачий холод, или хотя бы погода была такой непонятной, когда не определишь, пойдет дождь или нет, то есть когда ясно, что если куда-то выберешься, то дождь обязательно пойдет, холодный и исключительно мокрый. – Конечно, поедем, – отвечала Аврора Францевна и снова устремляла взгляд в книгу, и Михаил Александрович с тоскою понимал, что в выходные найдется тысяча вполне объективных причин, в связи с которыми поездка не сможет состояться.
Он сердился на Вадима за то, что тому пришло в голову приволочь кресло, и сознавал, что для раздражения нет никаких оснований: мальчик любит мать и заботится о ней, и, может статься, все еще чувствует себя виноватым в той ее давней травме, что на год и даже немного больше приковала ее к постели, лишила первых материнских радостей, когда в столь драматических обстоятельствах родился Франик, и оставила на память частые поясничные боли и легкую хромоту. Хромота, впрочем, как это ни странно, придавала особое обаяние Авроре Францевне, и на работе ее за глаза давно уже называли «мадемуазель де Лавальер». И действительно, сходство, подмеченное ученой публикой, было налицо: аристократизм, сапфирный взгляд, нежная кожа, пышные белокурые волосы и – хромота. Беззащитно женственная хромота. Как раз в стиле рококо, когда отрицается строгая симметрия движения форм, грубая и неизысканная. О, совсем другое дело – центростремительное движение раковинных завитков, скручивание тонкослоистой спирали, выложенной изнутри – только ради ее обитателя – драгоценным перламутром, прелестным, молочно-белым, или золотистым, или с радужной поволокой перламутром, пуговицы из которого буквально очаровывали Аврору Францевну.
- Предыдущая
- 78/234
- Следующая
