В плену у мертвецов - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 40
- Предыдущая
- 40/75
- Следующая
Лиза, помнишь, я приехал к тебе утром, зимой. Ты впустила меня в квартиру, сонная, и улеглась додрёмывать в халатике, тёплая, и я улёгся с тобой. Я лежал и рассматривал тебя. У тебя были раздражённые, как бы зацарапанные губы, подбородок, и я сказал: «Что, всю ночь целовалась с бородатым?» Ты застеснялась и заулыбалась виновато, потому что я угадал: ты действительно целовалась с бородатым. Другого объяснения быть не могло, не щётку же ты целовала… Он не так давно ушёл на свою службу, этот анонимный, бородатый тип. Он пил у тебя весь вечер коньяк, он купил три сорта рыбы горячего копчения (я знал этот магазин, мы туда ходили с тобой за продуктами, он рядом, там продают такую рыбу, как раз эти три сорта). Он пил коньяк, а для тебя он купил несколько бутылок сухого красного вина.
«Целовалась с бородатым? Ну что ты, милый, здесь никого не было, – с удовольствием солгала ты. – Никого». И ты вытаращила на меня свои фиолетово-синеватые гляделки. Тебе всегда нравилось лгать, и выставлять, невинно выпучивать глазки: «Ну что ты, милый!»
Я решил проверить, и влез в тебя. Катулл, или кто там, помню что древнеримский поэт, кто написал, что невозможно обнаружить след корабля в воде, был прав. Воистину так. Но не был прав, сказав, что невозможно определить следы пребывания мужчины в женщине. После ночи, проведённой с бородатым, его семенная жидкость впиталась в стенки, твои стенки, и теперь клейко липла к моему члену. Удовлетворённая и сонная, ты отзывалась на мой член слабо.
Непоёбанная некоторое время, ну, сутки женщина выделяет горячую и нелипкую жидкость, она как бы «писает кипятком» ещё неутолённой страсти. Утолённая страсть – липнет внутри. Твоя маленькая, узенькая манда – липла.
Мои воспоминания растаивают на моих очках, зимние, далёкие как времена Карфагена. Это было в далёкое, ветхое время зимы, в последнем нашем совместном году, в 1998-ом, и прекратилось в конце марта. Ты устроилась (самое уродливое, что это я, я тебя устроил туда через моих знакомых американцев), устроилась в богатый иллюстрированный журнал «Ночная жизнь» и ты стала работать на Большой Никитской. Напротив или почти напротив Большого зала Консерватории – в розовом переделанном под евроремонт здании, с охранниками у входа. Ну и ты спуталась с боссом всей этой затеи, с главным редактором или с художественным редактором или хер его знает с кем, с обоими вместе, как потом я себе воображал, мастурбируя на твою тему.
Всё так лихорадочно в несколько дней тогда кончилось. Я улетал 24-го в Новосибирск, таким образом двадцать третьего ты должна была прийти ко мне вечером: ебаться, спать, жить на Арбат. Но не пришла и к ночи. Твой домашний телефон безмолвствовал. К утру ты нашлась, ты смеялась по телефону и сказала: «Вот верь не верь, но честное слово, мы всё ещё работаем, мы не закончили номер. Но мы его сдадим всем коллективом, правда, девочки и мальчики?» И там сзади дружным усталым фоном выкрикивали девочки и мальчики. Я верил, что ты, Лизка, в «Ночной жизни», что именно работаешь. У вас первый аврал нового коллектива, первый общий номер журнала. И вы его сдадите к утру. Верил. Но знал и то, что там уже есть самец, перед которым ты ходишь по-особенному, виляя своей жопочкой и мелкой мандой. И жопочка твоя много обещает, предчувствуя как ей вставят. Потому что я помнил, как нашим первым утром в 95 году ты сказала по-деловому, проснувшись: «Слушай, если ты хочешь меня пользовать туда, ну в это, в попу, то можешь. Я этим занимаюсь».
Секретутка, программистка, дизайнер, дочь художника, девчушка из рок-магазина, выросшая в тонкую, пустую, бесплодную стерву со стрелками бровей. Ты была равнодушна как время, как песочные часы. Тоненькая, с восхитительными сиськами как удлинённые тыквочки на теле скелетика в 177 сантиметров. Особенно лиловые, большие женские соски с прожилками сводили меня с ума… О, Лиза! Клочьями, неровно, как консервная банка вскрытая пиздёнка (бывает, когда на слишком толстой жести открывающий нож заносит не туда, он идёт прямо), ах Лизонька, тебе уже 29 лет!
Я уехал тогда в аэропорт, как будто мне воткнули иголки в яйца. Я полетел по приглашению Ассоциации Прессы, но сделал и свои дела. Проверил организацию НБП во главе с долговязой девицей Викой Поповой с голыми локтями. С повязкой НБП, как пионерка, девица 18 лет, ещё выше тебя, Лизонька! Но рядом с нею ходил её пацан, а я всегда был порядочным вождём, я не клал глаз на девочек партийных товарищей. Я вернулся в Москву 26-го и лишь к ночи отыскал тебя на работе. Часов в половине двенадцатого. «Сейчас поищу» – сказал меланхоличный дежурный и было ясно, что это уже не аврал.
«Алё,» – сказала ты отсутствующим голосом и стало ясно, что ты уже набухалась. Ты любила набухиваться к ночи.
«Это я, я прилетел, – сказал я, – приходи, я соскучился».
«Я не могу, – сказала ты, – у меня срочная работа».
«Тогда я сейчас приду -, сказал я зло. От Арбата до Большой Никитской мне было добираться минут десять. – Приду и поедем к тебе».
«Нет, не смей, не смей! – в панике сказала ты. („Срочная, срочная работа“ – пробухал где-то за Лизонькой мужской голос.) – не смей, не смей, у меня срочная, строчная работа,» – послушно повторила ты. Послышался звук явственно разливаемого в сосуды вина.
«Я выхожу,» – сказал я.
«Не смей, не смей!» – слезливо закричала ты.
Я положил трубку.
И никуда не пошёл. I got enough. Ну да, я поимел достаточно всего этого. С другими, теперь вот с ней. Я приходил, кричал, скандалил, дрался, однажды вскарабкался по трубе в квартиру на крыше в Париже. О, каких только безумств я не творил в этой жизни ради обладательниц мокрых горячих дыр между ног. На сей раз я сказал себе «Хватит!»
Впоследствии я не раз мысленно конструировал продолжение той сцены. Ты запаниковала: «Он сейчас придёт. Нужно уйти до его прихода. Он достаточно безумен, чтобы натворить здесь дел. Будет скандал. Нужно уходить. Схожу в нужник и бежим отсюда».
Ты встала. Тебя чуть бросило. «Ох», – прошептала ты, улыбнулась и поправив юбчонку, ушла. У двери ты ещё раз улыбнулась…
Олег вошёл, когда ты расставив ножки промокала себе письку. Он прижал руку к твоей голой дырке и отёр с твоих неудачно разрезанных половых губ последние капли. В этот момент ты стояло к толчку лицом, задом к двери. Юбка была задрана высоко на животик, а колготки висели у колен. Другой рукой он залез тебе под свитер и вытащил сиську из ячейки лифчика. «Э-э-э, товарищ.., – сказала ты, закрывая глаза. – Что это вы делаете?»
«Нас тут двое товарищей. – сказал Давид, запустив руку и схватив вторую сиську. – И сейчас мы тебя отделаем как стая кобелей последнюю суку». Толстый Давид расстегнул брюки, брюки упали к туфлям, обхватив задик моей подружки, он сел на толчок и опустил её себе на колени. Олег целовал её в это время в губы и обеими руками мучил лиловые соски.
«Прекрасная жидовочка» – простонал Давид и сунул указательный палец Лизоньке в прямую кишку. «Осторожнее, рыцарь», простонала Лиза, «будь благоразумен, и прежде чем вставить свой горящее копьё, смочи отверстие жидкостью из обильно текущей манды прекрасной дамы…»
Над дверью в камеру – карцер №13, где я лихорадочно нацарапываю эту порносцену, в фальшивую якобы решётку вентиляции встроена видеокамера. Настоящая решётка настоящей вентиляции установлена над туалетной вазой. Облегчиться? Но как… Я встаю, подхожу к туалету, открываю воду, поворачивая кран над вазой, снижаю крышку, достаю красный набрякший член и быстро мастурбирую над вазой. Мне 58, скоро будет 59 лет, а член доставляет мне множество хлопот. В тюрьме ебаться хочется ещё больше, чем на воле. Две третьих моих дней я встречаюсь с Суккуб, – так зовут симпатичную девочку без головы, точнее с размытыми чертами лица. Суккуб – девочка-толстушка. А ведь всем сведущим людям хорошо известно, что девочка-толстушка – это женщина.
Суккуб, девочка-толстушка, начинает соблазнять меня тем, что сидит, не замечая меня на полу ванной комнаты на корточках. Сунув руку между ног, она мастурбирует. Нечистые трусики упали ей на щиколотки.
- Предыдущая
- 40/75
- Следующая
