Прекрасные тела - Каннингем Лора - Страница 73

• Предыдущая
• 73/77
• Следующая

Тогда Нина намылила тарелки и сложила их в одной половине мойки, а потом — в другой половине — стала ополаскивать их под струей горячей воды. Удивительно, как много посуды они уже использовали, а ведь еще оставались тарелки от десерта.

Возясь с посудой, Нина раздумывала, не позвонить ли матери. Конечно, за ней присматривают Фло и Бася Беленкова, и Нина велела им обязательно сообщить, если маме станет хуже или пульс будет ниже пятидесяти пяти. Но вдруг они просто не хотят беспокоить Нину? Вдруг положение настолько ухудшилось, что звонить уже нет смысла? Словом, Нина почувствовала острую необходимость связаться с матерью.

Весь день она мысленно бранила себя за то, что позволила себе эту маленькую сексуальную передышку с Дондоком. Что если бы мама умерла или, как говорят в «Объединенном проекте», «скончалась», пока у Нины было это дурацкое свидание? Она ведь могла потерять единственного любящего ее человека, проводя время с тем, кому не было до нее никакого дела. И все-таки, собираясь к Дондоку, Нина чувствовала, что это свидание ей необходимо: оно должно спасти ей жизнь, а вернее, что еще важней, сохранить смысл жизни. Будущее без мужчин, без плотских утех ей вовсе не улыбалось. Ну что хорошего в такой жизни? А так Нина по крайней мере знала, что имеет для нее значение, — жизненная сила в самом любимом ею проявлении. И мама одобрила бы это решение.

— Ты бы хоть немного развеялась, дочка, — то и дело повторяла Мира. — Ты так добра ко мне. Чем я это заслужила?

— Уж и не помню, — шутливо отвечала Нина, хотя на самом деле прекрасно помнила.

За всю свою жизнь она не видела от матери ничего, кроме доброты. Да, материнскую любовь она получала в избытке, без каких-либо ограничений или условий. Но теперь, соскребая подливку с фарфоровых тарелок Джесси, Нина задумалась, почему же ей не довелось испытать любви другого рода.

Мать с отцом любили ее и считали милой и привлекательной. Однако ни один мужчина не говорил, что влюблен в Нину. Никто не предлагал ей хотя бы какое-то время пожить вместе. Мужчины, с которыми она была, желали ее и, возможно, даже восхищались ею в течение нескольких минут, но никому из них и в голову не пришло сделать ей предложение или «поставить вопрос ребром», как говорят в «Объединенном проекте».

Самая продолжительная ее связь была с пожилым мужчиной из Аризоны, занимавшимся продажей нижнего белья. Два раза в год он приезжал в Нью-Йорк за товаром. Два раза в год в течение последних шести лет он спал с Ниной и после каждого свидания награждал ее шлепком пониже спины, как добрую пони, приговаривая:

— Вот это мне нравится.

Но даже он не сказал ей «люблю».

Нет, вся любовь, что-то значившая для Нины Московиц на этой планете, была сосредоточена в слабеющем теле женщины, давшей ей жизнь. «Боже мой, вдруг она умерла?» — подумала Нина, выронив губку. Она представила себе трех женщин, собравшихся в высотном здании в Ривердейле, и в ту же минуту бросилась к телефону.

Трубку сняла Фло. На заднем плане послышались латиноамериканские ритмы.

— Ах, да. С вашей мамой все в порядке.

— Можно мне ее на минутку? — спросила Нина.

Она представила, как красивая чернокожая Фло встает, идет в комнату Миры, величаво покачивая бедрами, и передает той радиотелефон.

— Вообще-то, — в голосе сиделки послышалась усмешка, — сейчас она говорит с каким-то Саулом…

Нина вцепилась в трубку. Саул. Ее отец. Умерший четыре года назад. В сознании Нины мгновенно всплыла брошюра «Признаки приближения смерти» — так отчетливо, что она даже увидела шрифт названия. В разделе пятом — «Посещения» — рассказывалось, что умирающему могут являться дорогие ему люди, уже покинувшие этот мир, что он может «видеть» и «слышать» умерших родственников.

— Саул у вас? — спросила Нина.

— Ну, я-то его не вижу, — ответила Фло, — но Мира очень рада, что он пришел. Она улыбается и смеется. Так что вы не волнуйтесь.

Нина тут же попросила, чтобы сиделка передала трубку Басе.

— Бася, — взмолилась Нина, — пожалуйста, скажи мне правду. Что, мама умирает? Сегодня… сейчас?

Ответом ей было молчание. Пока длилась пауза, Нина представила Басю в домашнем наряде — в клетчатой кофте с огромной молнией спереди и косынке (выходя на улицу, Бася меняла косынку на вязаную шапочку с блестками). Ее толстые узловатые руки не знали покоя — она то вязала, то помешивала суп, то массировала ноги Миры, пытаясь ускорить замедлившееся кровообращение и заставить кровь быстрее бежать вверх, к усталому сердцу.

— Прошу тебя, Бася, — настаивала Нина, — я должна знать… правду. Я могу приехать домой… Я не хочу, чтобы она умерла в мое отсутствие.

Опять молчание. Что-то случилось. Что-то ужасное. Если Бася не решается сказать, значит, дело плохо.

— Сегодня твоя мать путешествовала, — заговорила наконец старушка. — Она закрыла глаза и покинула нас, но…

Сердце Нины замерло.

— …потом вернулась и с тех пор беседует с Саулом и своими родителями.

— Какой у нее цвет лица? — стала выспрашивать Нина. — А пульс?

Ответ: «Цвет лица хороший, пульс пятьдесят семь» — звучал слишком неопределенно.

— Пожалуйста, дай мне ее на минутку, — попросила Нина. — Я хочу сама с ней поговорить.

Наступило долгое молчание. Неужели Мира умерла или не приходит в сознание? Может, Бася сказала неправду?

Наконец прозвучало признание:

— Теперь она говорит только по-русски.

Значит, мама Нины действительно ушла, но не в другой мир, а в свое одесское прошлое…

— Дай ей трубку, — потребовала Нина. — Я должна слышать ее голос.

Послышался шум — это Бася тяжело шлепала по паркету, потом шуршание — она передала трубку Мире.

— Мамале?

Ответом было молчание. Нина судорожно рылась в памяти, пытаясь вспомнить несколько известных ей русских выражений, но в голове вертелось только «до свиданья», совершенно неуместное в этой ситуации.

Наконец она вспомнила еще одно русское слово и гордо произнесла его, словно посылая некий сигнал из Нохо в другой конец города:

— Мороженое. Я приду домой, — пообещала она матери, — и принесу тебе мороженого.

Теперь Нина была уверена, что мама уже не отправится «в путешествие», не дождавшись ее. И действительно — Мира услышала ее и даже высказала пожелание:

— Ванильное.

Нина с облегчением повесила трубку и почти бросилась в объятия Джесси, только что вошедшей с черного хода, когда у той за спиной появилась Лисбет, бледная и замерзшая, и с неожиданной бодростью предложила:

— Давайте уж доедим этот торт, а?

Нина покосилась на стол и ужаснулась: оказывается, она слопала целых два куска.

Вошла Клер. Женщины заметили, что спину она держала как-то по-другому.

— Слушайте, мне действительно лучше уйти сейчас, пока еще не слишком поздно.

— Но уже очень поздно, — ответила Джесси. — Вы все должны остаться… Смотрите.

Она сделала жест в сторону своих гигантских «видовых» окон. Мимо пронеслось нечто бесформенное. Лисбет тут же вспомнила ураган, описанный в «Волшебнике из Страны Оз». Женщины были так высоко, что чувствовали себя как на борту самолета, и любой объект, пролетающий за окном, казался им вражеским снарядом.

— Это мусорный смерч, — объявила Марта. — Ветер разносит всякую дрянь по округе.

Джесси коснулась окна — стекло было холодным и каким-то ненадежным, словно могло в любую минуту дрогнуть и сдаться на милость стихии.

— Такое ощущение, что ветер продувает стекла, — сказала она подругам.

Она потуже обмоталась шерстяным платком и подбросила дров в камин. Полено треснуло, и оранжевые языки пламени взмыли вверх, готовые рассыпаться искрами по ледяному ночному небу над Нохо.

Прохаживаясь у камина, Джесси вспомнила нечто, о чем, казалось, давно забыла.

— Знаете, когда я была маленькая, в такие вот зимние вечера мой отец разжигал камин и ложился на пол у огня. Мама ложилась к нему на спину, а я… забиралась на спину к ней. Это была наша семейная пирамида. Мы могли провести так весь вечер. Тишина была… Когда я об этом думаю, то понимаю, что у нас царили мир и покой.

• Предыдущая
• 73/77
• Следующая