Избранные сочинения. 1. Ошибка живых - Казаков Владимир Васильевич - Страница 29

— Но что же случилось?

Оба замерли. Оба — о! Это наступал рассвет. В своем величии он был неумолимо-кроток, как строки Вологдова о Петре Бромирском... И вдруг я ужаснулся! Лицо Левицкого, неожиданно ставшее жестким, медленно сползало с крыш. Все та же усмешка образовывала возле рта железные складки. Узкая железная лестница поднималась к его глазам мимо темной щеки, из которой время выкрошило несколько кирпичей. Поднялся ветер, Эвелина и фонарь стояли, сгибаясь под его напорами. Левицкий холодно смотрел на них. Боковая стена его лица выходила на пустынную площадь, стальные натянутые провода давали голосу Левицкого звук надрывный и хриплый. Он прогудел что-то Эвелине, но она не поняла его, ее глаза шатались под тяжестью светящейся фонарной глыбы. Пять или десять удивленных мгновений Левицкий ждал. Потом, увидев, что он не понят, он стал в отчаянии звать Эвелину, провода гудели, как безумные, железные брови, лязгая, взбирались по судорожному каменному лицу. Это зрелище было таким мучительным, что, казалось, целая вечность была погребена под обломками железных бровей... Эвелина и фонарь бросились бежать, железо загрохотало им вслед, и провода, лопнув, оборвали ужасный настигающий беглецов вой...

— Что это было?

— Не знаю — вот что.

— Быть в темноте в толпе очень опасно. Знаете, могут подменить лицо. Гости расходятся от хозяйки, и у двоих-троих — не свои лица. И зеркала испуганно отражают. Гость, получивший лицо Пермякова, мечется вдоль набережных, пугая камни... Есть удивительно бесстрастные люди! Я помню, Левицкий стоит в толпе и... ничего, холоден, как зеркало. Ммда...

— Его лицо было искажено. Обрывки проводов хлестали по нему, как плети... Странно, что до сих пор не измерена скорость времени!

— Какая-то бешеная неподвижность — так мне кажется. Я однажды видел, как ветер исступленно бился о полночь, но она была неподвижна. И не однажды.

— А я, наоборот, другое видел. Но что — не помню... Одни говорят, что Истленьев исчез, другие, напротив, утверждают, что он все время виден — мерцает на перекрестке ветров... Я осенью всегда начинаю тосковать по весне, сосулькам, безумию. А что Эвелина? Я уже не могу увидеть уличного фонаря без того, чтобы не вспомнить ее и не забыть все остальное.

— Их видели вдвоем с Пермяковым. У него все те же сжатые губы, она же — очень изменилась, и даже у волос появился другой оттенок, будто бродячий фонарь бросил на них юродивый свет. Они исчезли в каком-то доме — мрачное строение, каменно-этажное. Узкие низкие окна пробиты в массивных стенах...

Свет сквозь эти окна проникает в комнаты, полуживой.

— Вы знаете, с тех пор как я увидел «Городские крыши» Ольги Розановой, я не могу забыть ни себя, ни этого неба, ни этих крыш...

Темнота, испещренная молчанием и голосами гостей...

1-Й ГОЛОС

Где мы?

2-Й ГОЛОС

В сплошной темноте.

3-Й ГОЛОС

Господи! Сколько же могут длиться эти предсмертные судороги?!

4-Й ГОЛОС

Всю жизнь.

5-Й ГОЛОС

Секунда началась и не может никак кончиться.

6-Й ГОЛОС

У меня полон рот звезд! Хоть упражняйся в ораторском искусстве!

7-Й ГОЛОС

Упражняться в искусстве последнего слова?

8-Й ГОЛОС

Зачем оно, если выживут одни мертвецы?..

1-Й ГОЛОС (после паузы)

Наше молчание стоит наших слов — то же косноязычие.

2-Й ГОЛОС

2-й и последний.

3-Й ГОЛОС

Господи! Где же твое милосердие???

4-Й ГОЛОС

Милосердие??? Из этих вопросительных знаков выйдут превосходные крюки для пыток.

5-Й ГОЛОС

Пытки отменены! Разве вы не знаете?.. Я не знаю.

6-Й ГОЛОС

6-ое отчаяние!

7-Й ГОЛОС

Хорошо, что нет бога, а то было бы плохо, что он есть.

1-Й ГОЛОС

Вы меня убиваете вашим 7-ым!

2-Й ГОЛОС

Я убиваю себя своим 2-ым!

3-Й ГОЛОС

Кругом слово «смерть»! Любимое слово живых.

4-Й ГОЛОС

Любимая тайна мертвых...

Наступает пауза, окрашенная шумом ливня...

5-Й ГОЛОС

Чтобы не сойти с ума от всего этого, я напряженно всматриваюсь.

6-Й ГОЛОС

Куда?

5-Й ГОЛОС

В циферблат молчания...

Этот каменный дом поразил Истленьева своими тремя мрачными этажами. Пермяков поджидал его в холодной каменной подворотне. Вход в дом был со двора.

Двое бывших попутчиков по варшавско-московскому поезду не обменялись ни словом. Они молча стали подниматься по неосвещенной крутой лестнице.

Наконец, они оказались. Но до этого были минуты тягостного молчания, когда они медленно поднимались по выщербленным ступеням. Обветшалая сырая стена провожала незнакомца взглядом безропотного калеки. Истленьев думал:

— Как мрачно!..

Как мрачно Пермяков думал! Это тройное безмолвие — Истленьева, Пермякова и каменных стен — становилось невыносимым себе самому. Мучительный стон готов был вырваться из скрюченного железа перил...

ПЕРМЯКОВ

Ну, что? Вот и пришли... Вот здесь...

ИСТЛЕНЬЕВ

Здесь?.. Да, здесь темно...

ПЕРМЯКОВ

Присаживайтесь... Вот стул... этот, кажется, еще держится... А что, легко вы меня отыскали?

ИСТЛЕНЬЕВ

Легко... очень легко... Да я и не искал совсем. Вы ведь мне адрес сами давеча сообщили. Но я не искал. Ноги сами сюда привели. Я еще издали, как увидел этот дом, подумал: «Наверное, здесь».

ПЕРМЯКОВ

Вот ведь как... Только бледны вы очень... Говорите, что спокойны, а сами бледны, как мертвец.

ИСТЛЕНЬЕВ

Да разве я говорил?

ПЕРМЯКОВ

Что ж, мне послышалось?

ИСТЛЕНЬЕВ

Н-нет... тогда бы и мне послышалось... Я устал... да и болен был... вот и...

ПЕРМЯКОВ

Вот и дом этот, к тому же. Да?.. Я знаю... Сейчас про Эвелину хотите спросить? Я знаю...

Пермяков с кривой усмешкой глянул на стены, будто знал, о чем и они хотели спросить.

В комнате ничего, кроме койки из покрашенного железа, стола и двух стульев. Окно было пробито в толстой стене, низкое и узкое, как бойница. Свет проникал в комнату такой слабый и тусклый, что его присутствие начинало щемить душу, словно присутствие неизлечимо больного...

ПЕРМЯКОВ

Помните поэта... из бывшей компании? Я его забыл, а две строчки стихов помню:

Каково! А?.. Надо же! «насквозь себя увидел»! Ну и поэт! Ну и «силен»!..

ИСТЛЕНЬЕВ (тихо)

Да... Я помню...

Дверь, ведущая в другую комнату, была плотно затворена. Окно хрупко держало свет, словно мать — больное дитя.

Они замолчали. Истленьев вдруг вспомнил маленькую Мадлон, Швейцарию.

— Было ли это? Или никогда не будет? — подумал он.

Молчание стен и молчание этих двух людей сливалось в одно тягостно-каменное безмолвие...