Избранные сочинения. 1. Ошибка живых - Казаков Владимир Васильевич - Страница 4

МАРИЯ

Странно вы рассказывали... почти вслух.

Ночь не заметила, как подошел Пермяков. Он наступил внезапно, как утро. Тот же холодный свет, тот же навстречу окнам.

1-Й ГОСТЬ

Свечи из стройных девушек превратились в горбатых карлиц. Мы превратились тоже.

2-Й ГОСТЬ

В богов, кажется.

3-Й ГОСТЬ

Я — в 3-его бога.

4-Й ГОСТЬ

Со мной уже однажды был такой случай. Даже не такой...

Истленьева, как только он проснулся, кольнула мысль: «Уже утро. Я могу опоздать». И он торопливо стал собираться. Четыре стены, окно, железная койка и стол. Истленьев наскоро выпил чай и вышел.

На улице было рано, часы на башне хмуро показывали половину шестого. Истленьев шел быстрым шагом по одной, потом по другой улице, потом по третьей. Улиц было много, они были еще безлюдные.

Потом стали появляться люди. Истленьев был уже далеко.

Вот, наконец, и то место. Это был переулок, который одним концом выходил на набережную. Истленьев подошел к условленному (с кем? с самим собой?) месту и остановился. Он ждал. К нему никто не подходил.

Переулок был пуст. Со стороны реки прогремело железо. Мимо Истленьева прошла женщина, но ничего ему не сказала.

Оглядев переулок в последний раз, он стал торопиться в обратный путь. Быстро пошел, удаляясь от набережной. Вслед ему на реке еще раз прогремело железо.

Истленьев шел не оборачиваясь, думая только о том, чтобы скорее поспеть домой. Обратный путь занял немало времени.

Наконец, он поднялся на свой этаж, подошел к двери и легонько ее открыл. В комнате никого не было, и все в ней оставалось без изменения. Истленьев присел на железную койку, по вдруг вскочил и стал приводить в порядок табуретку и стол. На это ушло не много времени. Истленьев остановился в задумчивости среди четырех стен. «Что ж, пожалуй, надо опять идти. Я могу не успеть». Он подошел к двери и повернул железную ручку.

Здравствуйте, многоуважаемый Александр Григорьевич!

Долго Вам не писал потому, что не имелось никаких новостей. Наконец, вчера я смог предпринять то путешествие, о котором мы с Вами уговорились. Начал я его таким ранним утром, что была поздняя ночь. Долго пришлось идти по улицам вдоль стен домов, вдоль стен темноты. По мере того как я приближался к окраине, стены ветшали. Набережная и мосты остались уже далеко позади, я стал внимательно всматриваться в номера домов, но, странное дело, ничего похожего на тот номер не было. Много часов прошло в поисках, я совершенно выбился из сил и уже было потерял надежду, как вдруг... Я увидел его. Он (этот номер) висел на стене каменного трехэтажного дома. Справа и слева стояли такие же дома, но этот из них выделялся чем-то, был странным, неизвестно почему. Пропорции окон и стен? Годов и молчания? Не знаю... Я стоял в каком-то оцепенении, и если бы меня в это время спросили о чем-нибудь, то я не смог бы даже сказать: «Что?». Этот номер, нарисованный черной краской на жести, имел надо мной необыкновенную власть. Я стоял очарованный... Ко мне подошла женщина. У нее были темные волосы (не та ли это женщина?) и такие странные глаза (да, это была она), что. Мы стояли друг против друга. Два молчания. Окна начинали рассвет. Черные цифры на жести. Бледное лицо и темные волосы — казалось, сами часы забыли о времени. Не знаю, сколько времени прошло так. Час? Год? Бог? И вдруг она назвала Ваше имя. Странно оно прозвучало... Женщина и молчание, я и я. Я хотел начать говорить, но она, оказывается, уже давно меня слушала. «Да» — кивнула она. Я сказал ей все, о чем Вы меня просили. Крыши забарабанили. Дождь был без стрелок и цифр...

(Окончание письма утеряно)

Истленьев неподвижно смотрел в окно. Разрубленное крышами, сверкало ночное небо.

МАРИЯ

Смотрите — Истленьев так глубоко задумался, что это передалось часам.

ЛЕВИЦКИЙ

Ах, Мария! Мария, ах! Если бы вы мне позволили написать вам!

МАРИЯ

Что ж, пишите.

ЛЕВИЦКИЙ

Здравствуйте, Мария! Сегодня я наблюдал начало рассвета: тонкие часовые стрелки легко сдвигали темные груды домов...

МАРИЯ

Вы начитались Куклина.

ЛЕВИЦКИЙ (шокирован)

Да, я прочел... Но что же из этого... Кажется, во мне вас раздражает все... даже сходство с Куклиным...

Тут неожиданно раздался беспорядочный стук в дверь, и вскоре вся пермяковская компания ввалилась в гостиную. Все были пьяны, веселы и настроены угрожающе. Присутствие юных девиц незваных гостей ничуть не смутило. Правда, первое время они еще старались держать себя в рамках приличия. Рамки были хрупкие, тесные, позолоченные. Боксер что есть силы пытался казаться порядочным человеком, выглядывая из рамок, как оживший портрет (кисти Рафаэля?). Геркулес шевелил плечами, руками, успокаивая собственные порывы. Рамки жалобно потрескивали под напором могучей шеи. Поэт много выпил И чувствовал вдохновение. Он стал читать, размахивая животом:

Екатерина Васильевна посмотрела на него с достоинством, и он осекся. Тут и там просовывался лиловый нос (Куклина). Владелец носа то и дело похихикивал, потирал руки, подмаргивал, а то, просто, владел своим лиловым носом, что получалось у него довольно нагло и вызывающе. Пермяков был грозен. Увидя Левицкого, он нахмурился и коротко бросил Куклину: «Кто такой?». Куклин стал угодливо ему шептать что-то на ухо, то и дело посматривая на Левицкого. Увидя Истленьева, Пермяков сначала удивился, потом как-то досадливо повел плечами. Остальных он просто не различал. Остальные были для него безразличной массой.

Между тем, скандал назревал. Окна попятились. Боксер, вперив взор в Марию, думал о том, как бы занять у Левицкого. Левицкий, в свою очередь, был так холоден, что самым теплым в нем было его ледяное молчание. Между тем, боксер мысленно примеривал сумму. «100!» — вдруг выпалил он. Левицкий сделал вид, что не слышит. «100» с наглой усмешкой приблизилось. Неизвестно, что бы тут могло произойти, как вдруг кем-то было произнесено слово «Кант». Может быть, и не Кант, а другое, но Куклину послышалось именно Кант. И вот его (Ку, а не Ка) тщедушная фигурка привлекла к себе внимание всех. Он торопливо заговорил своим слабеньким голоском, обращаясь почему-то именно к Геркулесу: «Каким образом можем мы познавать находящиеся вне нас и от нас не зависимые вещи или предметы? Каким? Этот вопрос, не существующий для наивного, непосредственного сознания...» «Но составляющий главную задачу всякой философии», — холодно, не обращаясь ни к кому, произнес Левицкий. — «Да, да, именно! — обрадовался Куклин, — именно! Этот вопрос ставится и разрешается Кантом с особым глубокомыслием и оригинальностью! Наш ум может познавать предметы потому, что все познаваемое в них создастся тем же умом, по присущим ему правилам и законам...». Неожиданно для всех Геркулес раскрыл рот и резюмировал: «Другими словами, познание возможно потому, что мы познаем не вещи сами по себе, а их явление в нашем сознании, обусловленное не чем-нибудь внешним, а формами и категориями нашей собственной умственной деятельности...».

Философский разговор вдруг стал оживленным и общим, но... избавим от него читателя.

В комнате темно. Только по блеску стекол можно различать окна, зеркало и часы. Сколько присутствует людей — неизвестно. То один, то другой голос звучит. Иногда слышно исчезновение одних и появление других.

1-Й ГОЛОС

Надо же! Вчера за обедом я ел мясо, хороший кусок телятины, и вдруг несколько волокон попали в дыхательное горло. Я закашлялся, зачертыхался. Понимаете? Жена мне говорит: «Ты что, Федор, подавился, что ли?»