Яд Борджиа [Злой гений коварства] - Линдау Мартин - Страница 65

• Предыдущая
• 65/132
• Следующая

– Успокойся, дочь моя, он не в состоянии будет исполнить свое поручение, – нежно и тихо проговорил отец Бруно.

– А вы прощаете меня, отче? – спросила Лукреция и, встретив взгляд духовника, отшатнулась в ужасе – так необычно было выражение его лица. Монах молчал.

– Да говорите же, вы пугаете меня! Пресвятая Дева, он умер!.. Биккоццо, Биккоццо!

– Тише, тише, дочь моя, – слабым голосом остановил ее отец Бруно. – Я немного ослабел от поста и бессонных ночей, но теперь уже все прошло. Уходи отсюда, прекрасный дьявол! Как ты смеешь так искушать меня своим сладострастием! – вдруг хрипло закричал монах.

– Простите меня, отче, иначе я навсегда лишусь спокойствия! – просила Лукреция ласковым, умоляющим голосом, по-видимому, не подозревая истинной причины волнения отца Бруно и приписывая все своему проступку.

– Тебя простить, дорогая, дивная Лукреция? О, Боже, спаси меня, дай мне какой-нибудь знак, что Ты здесь, что Ты существуешь! Пусть разразится гром, или я с ума сойду...

Альфонсо невольно сделал резкое движение, отчего камень с разрушенной стены скатился в отверстие окна кельи монаха и с шумом упал на пол посреди комнаты.

Доминиканец быстро оттолкнул Лукрецию в сторону и бросился на колени перед алтарем.

– Да благословенно будет имя Господне во веки веков! – в экстазе воскликнул он, и начал горячо молиться.

Лукреция с удивлением смотрела на монаха. Когда он поднялся с колен, то был поражен, каким чистым, невинным созданием казалась эта женщина!

– Забудь все, что я говорил, дочь моя! – смущенно пробормотал доминиканец. – Твоя душа так дорога мне, что я в отчаянии забыл свою обязанность духовника. Иди с Богом, а я пока придумаю для тебя достойное покаяние.

– А вы исполните просьбу, отче?

– Да, я повторю свое предостережение. Жизнь этого иоаннита имеет и для меня значение! – изменившимся голосом прибавил монах. – Однако, не забывай, дочь моя, что этот феррарец выказал тебе презрение при всем народе, а теперь всеми силами старается найти какие-нибудь доказательства, чтобы покрыть твое имя позором навеки.

– Да, я возненавижу его так же, как он ненавидит меня! – со вздохом ответила Лукреция, закутываясь своей мантильей. – Я никогда не забуду своей собственной глупости и той бессердечной жестокости, с которой он выставил меня на позор перед всеми окружающими. Я его так же презираю, как он презирает меня.

Отец Бруно с горькой улыбкой взял лампу и пошел провожать свою духовную дочь. Все это было сделано так быстро, что Альфонсо еле успел спрятаться.

На следующий день на площади Равона, в своем дворце, Орсини устраивали бой быков. Вокруг всей площади были устроены сиденья, покрытые дорогой материей и украшенные флагами. На возвышении стояла палатка, предназначенная для папского двора. Она была сделана из пурпурного шелка, а внутри обита такого же цвета бархатом и белым атласом. Чтобы скрыть папу от взоров любопытной толпы, открытая сторона была завешена золотой сеткой.

Альфонсо, не желая принимать участие в празднике в качестве гостя, последовал за толпой, стремившейся посмотреть торжество. Он был в мрачном настроении, не хотел, чтобы его видели, и все время прятался среди народа. Когда он подошел к площади, почти все места для сидения были уже заняты. Свита папы в блестящих мундирах заняла приготовленные для нее ложи. Через золотую сетку павильона Альфонсо увидел папу рядом с Лукрецией, окруженной своими фрейлинами. Из мужчин был лишь один – англичанин Лебофор. Альфонсо спросил стоявших около него людей, почему рыцарь солнца не принимает участия в бое быков, и ему ответили, что англичанин не обладает нужной для этого ловкостью, а потому отказался от турнира. Этот ответ поразил Альфонсо. Он знал, что Реджинальд отличался необыкновенным искусством в этом деле, и ничего так не любил, как опасную борьбу и триумф после победы.

Арена была усыпана белым песком. Из большого фонтана все время лилась струя розовой воды и смачивала песок для того, чтобы не было пыли.

Среди всадников, сидевших на горячих лошадях, находились герцог Романьи и Паоло Орсини. На Цезаре был черный бархатный костюм с огненно-красными бантами, а на Орсини – белый (цвет Лукреции), отделанный ярко-красным (цвет дома Орсини) и зеленым. Эти цвета должны были служить символом любви и надежды.

Маршал турнира представил Лукреции шестнадцать всадников и попросил у нее разрешения начать бой быков. Лебофор откинул в сторону золотую сетку, и Лукреция вместе со своими фрейлинами приветствовала героев. Альфонсо заметил, что молодая женщина холодно отнеслась к Орсини, отчего лицо англичанина засияло радостью.

– Разрешаю вам вступить в борьбу, рыцари, и от души желаю полного успеха, – с обворожительной улыбкой проговорила Лукреция, подавая Орсини большой железный ключ. – Однако, почему среди вас нет рыцаря святого Иоанна? Может быть, он боится в борьбе с быками потерять ту славу, которую приобрел во время охоты на буйволов?

– Вам, донна, вероятно, это лучше известно – мрачно ответил Паоло, – что касается меня, то я мало интересуюсь тайными побуждениями иоаннита.

Лукреция высокомерно поклонилась, а Паоло передал маршалу ключ от конюшни, в которой находились быки. Для большего удовольствия публики на арену сразу выпустили четырех быков, самых бешеных. Раздался громкий шум труб и литавр, и со страшным ревом по арене завертелись четыре черных, как уголь, быка. Зрелище казалось настолько интересным, что даже папа высунул голову вперед из палатки, и напряженно следил за борьбой.

Альфонсо не принимал никакого участия в этом зрелище. Он стоял равнодушно, когда публика громко выражала свои восторги по адресу Орсини, который, несмотря на страшную опасность, схватил быка за рога и обмотал их белыми лентами в честь Лукреции. Он смотрел безучастно, когда толпа зааплодировала Цезарю, снесшему одним взмахом кинжала голову самого бешеного животного.

В конце боя трудно было решить, кому принадлежит пальма первенства – Паоло или герцогу Романьи. Цезарь поспешил великодушно отказаться от награды в пользу своего друга Орсини. Приз состоял из великолепного меча, и, держа этот приз в руках, Паоло опустился на колени перед дамой своего сердца.

Александр VI удостоил похвалой храброго рыцаря, а Лукреция приняла подарок с более благосклонной улыбкой, чем обыкновенно. Протянув свою руку, чтоб взять подарок Паоло, она взглянула с чарующей улыбкой на Лебофора, и перевела затем свой взгляд на толпу. На одно мгновение ее взор встретился с взглядом Альфонсо, но последний поспешил скрыться среди публики.

– Завтра я буду сражаться этим мечом с теми рыцарями, которые не отдают дани богине любви, в особенности с самым упрямым из них, рыцарем святого Иоанна, – весело сказала Лукреция, обращаясь к Паоло. – Но, так как этот меч слишком тяжел для того, чтобы я могла прикрепить его к своему поясу, а вы очень устали, я отдам его на сохранение сэру Реджинальду Лебофору.

С этими словами Лукреция передала меч англичанину и держала его при этом таким образом, что Лебофор должен был вместе с мечом взять и ее руку. Так, по крайней мере, думал Альфонсо, видевший эту сцену.

По окончании боя быков на арену вышли четверо герольдов в ярких костюмах, и объявили всему народу, что завтра, в честь юбилейного торжества и дня рождения донны Лукреции, будет турнир в Колизее. Приз его святейшества состоит из бриллиантового венка, стоящего пятнадцать тысяч золотых дукатов. Этот приз получит тот рыцарь, которого признают победителем все дамы, герцог Романьи в качестве председателя турнира, герольды и маршалы.

После этого торжественного сообщения пришли два других герольда с гербами герцога Романьи и пригласили всех жителей Рима, а также приезжих гостей, на праздник во дворец к герцогу, где дано будет блестящее представление. После этого толпа разошлась, а двор отправился в палаццо Массими, где Орсини устроили парадный обед.

Альфонсо в удрученном настроении вернулся в свою гостиницу. Всю прошлую ночь он думал о событиях дня. Его мучила мысль, что он жестоко оскорбил Лукрецию, но он старался успокоить себя тем, что, хотя многие его подозрения оказались неосновательными, все же красавица не могла оправдаться в том обвинении, которое, главным образом, позорило ее. Он припоминал выражение ревности у Цезаря, упреки монаха по адресу молодой женщины, рассказ еврейки об убийстве Джованни Борджиа, который, вероятно, погиб от руки ревнивого Цезаря, и его озлобление против Лукреции заглушило чувство раскаяния. Кокетство молодой женщины с англичанином заставляло сердце Альфонсо сжиматься от какого-то горького и неприятного чувства.

• Предыдущая
• 65/132
• Следующая