Мы — на острове Сальткрока - Линдгрен Астрид - Страница 31

• Предыдущая
• 31/53
• Следующая

Да ей и нравилось жить на кухне.

— Одно плохо — никогда не ляжешь вовремя спать, — жаловалась Малин.

Потому что все собирались на кухне. Туда приходили поболтать и попить кофейку Ниссе с Мэртой; там Тедди и Фредди играли в карты с Никласом и Юханом, там рисовали и играли Чёрвен с Пелле, там в углу спал Боцман, там вышивала Малин, а Мелькер пел, балагурил и чувствовал себя в своей родной стихии.

На дворе стоял собачий холод. Ледяные звезды мерцали над замерзшими фьордами, а стены потрескивали от мороза. До чего же хорошо было сумерничать в теплой кухне! Пелле улыбался от радости, подкладывая дрова в плиту. Так вот и надо жить. Все должны быть вместе, все должны сидеть в тепле, петь и болтать. Но вот он незаметно начинал клевать носом, разговоры доносились до него, как мерное жужжание, и, пошатываясь, он еле добирался до постели.

Почти все свободное время Пелле проводил на скотном дворе Янсона. И не только с Йокке. Он помогал дяде Янсону убирать стойло, а когда возвращался домой, от него так ужасающе пахло навозом, что никто не хотел сидеть с ним рядом. Малин пришлось специально выделить ему для скотного двора пару старых лыжных брюк и куртку, из которой он вырос. Едва переступив порог, он должен был немедленно скинуть их в сенях.

— Перед отъездом мы их, пожалуй, сожжем, — сказала Малин.

— Не-е, я возьму их с собой в город, — неожиданно горячо возразил Пелле.

Малин пробовала отговорить его от этой блажи. И тогда Пелле, чуть смущаясь, объяснил ей, что он задумал.

— Я положу брюки и куртку в отдельный шкафик, — сказал он. — А когда уж очень соскучусь по Йокке, то подойду и понюхаю их.

Чёрвен тоже несколько раз ходила с Пелле на скотный двор к дяде Янсону, но ей там вскоре надоело.

— Одни коровы да коровы, — говорила она. — Не хочу!

То ли дело бегать на лыжах. На рождество ей подарили лыжи, и теперь она без устали карабкалась по холмам. Если ж Чёрвен падала, то без посторонней помощи подняться не могла. Лежа в снегу, она болтала ногами, как майский жук, перевернутый на спину, пока не подбегали Тедди или Фредди и не помогали ей снова встать на лыжи. Но теперь они редко оказывались под рукой. Большей частью они носились по всей округе вместе с Юханом и Никласом и снова были засекречены. У них была тайная снежная крепость, но всякий зрячий, кто бывал на Сорочьем мысу, мог видеть ее. Там они пропадали целыми днями. Подчас это им надоедало — и они отправлялись в дальние лыжные походы по льду на другие острова или удили подо льдом салаку вместе с дедушкой Сёдерманом, который поклялся, что больше ни за что не поедет в город, по крайней мере в ближайшее время.

У каждого были свои дела, а Чёрвен по-прежнему играла одна в обществе своего любимого Боцмана. Однажды в трескучий мороз, когда небесный свод зеленоватым ледяным покровом навис над Сальткрокой и боярышник в Столяровой усадьбе совсем поседел от инея, Малин возвращалась с лыжной прогулки и увидела на пригорке за домиком Сёдермана плачущую Чёрвен. Обычно Чёрвен плакала только от злости, но теперь она плакала с горя. Оттого, что замерзли ноги, что много часов кряду она барахталась одна в снегу, пока не почувствовала, как вся закоченела, оттого, что двери у Сёдермана заперты, что дома и в Столяровой усадьбе никого нет, а Тедди и Фредди позабыли о своем обещании присмотреть за младшей сестренкой в отсутствие мамы и папы, которые уехали в Нортелье. И стоило Чёрвен увидеть Малин, как она тут же заревела, и слезы, до того комом стоявшие в горле, так и брызнули из глаз. До чего же страшной, холодной и одинокой может показаться жизнь маленькому ребенку!

— Наконец-то ты пришла, Малин! Как хорошо!

А Малин подхватила ее на руки и понесла домой в Столярову усадьбу, напевая на ходу: Бедная ты крошка, Не стоишь на ножках, Пальчики — что льдинки, А в глазах слезинки…

А потом, когда они пришли на кухню, Чёрвен показалось, что Малин повела себя как-то чудно, просто невероятно чудно.

— Разве можно ложиться в постель среди бела дня? — спросила она.

— Конечно, когда надо согреть ноги малышам, лучше ничего не придумаешь, — уверила ее Малин.

Свернувшись калачиком, они лежали, прижавшись друг к другу на диване, и Чёрвен, барахтавшейся в снегу битых четыре часа, стало тепло и чудесно, как в раю. У нее заблестели глаза.

— Мои пальцы — что льдинки, верно? — спросила она.

И Малин, делая вид, что вздрагивает от холода, согласилась с Чёрвен. Что верно, то верно! Можно поклясться, что на этом диване никто еще с такими холодными ногами не лежал.

Чёрвен не переставала восхищаться выдумкой Малин и время от времени посмеивалась. Ничего такого раньше с ней не случалось.

— Разве можно лечь в постель среди бела дня? — снова повторила она.

— Когда «пальчики, что льдинки, а в глазах слезинки», тогда можно, — пропела Малин.

Чёрвен зевнула.

— Фу, не пой эту грустную песенку, — пробормотала она. — Спой такую, от которой пальцы на ногах согреются.

Малин рассмеялась.

— Такую, от которой пальцы согреются?

С дивана видны были разрисованные морозом стекла и бледное зимнее солнце, холодно светившее сквозь заиндевелые ветви боярышника. Скоро оно зайдет и оставит Сальткроку во власти темноты и трескучего мороза. Да, пожалуй, нужна песенка, от которой согреются пальцы. Дует вешний ветерок, Куковать кукушке срок… — запела Малин.

И ей вдруг горячо захотелось, чтобы настало лето! Петь она больше не могла, да и не к чему это. Потому что Чёрвен уже крепко спала.

Как-то весенним днем Чёрвен свалилась в море с пароходной пристани. Она всегда была уверена, что ей ничего не стоит проплыть несколько минут, но тут вдруг убедилась, что это вовсе не так. Однако не успела она испугаться, как вовремя подоспевший Боцман вытащил ее на берег. Когда примчался Ниссе, Чёрвен уже стояла на пристани, выжимая мокрые волосы.

— Где твой спасательный пояс? — строго спросил Ниссе.

— Знаешь что, папа, — произнесла в ответ Чёрвен, — когда Боцман со мною, мне почти что не нужен пояс.

Обвив руками шею Боцмана, она прижалась к нему мокрой головой.

— Эх ты, Боцман, — ласково сказала она, — песик ты мой паршивенький.

Боцман серьезно посмотрел на нее, и если правда, что он умел думать, как люди, то, наверное, подумал: «Ах ты, оса ты этакая, жизнь за тебя отдам, скажи только слово».

Приласкав Боцмана, Чёрвен радостно рассмеялась.

— Папа, знаешь что… — начала было она, но Ниссе перебил ее:

— Нет, Чёрвен, никаких больше «знаешь что»! Марш домой переодеваться.

— Ладно, только я хотела сказать, что упала в море уже целых три раза… ха-ха-ха, а Стина всего только два.

Насквозь промокшая, Чёрвен победоносно зашагала домой, желая покрасоваться в таком виде перед Стиной.

На обрывистом берегу, неподалеку от своего домика Сёдерман смолил лодку, готовясь спустить ее на воду. Всех жителей Сальткроки захватила великая весенняя суета. Освободившись ото льда, море вольно катило свои волны, и нужно было срочно готовить лодки. На острове стоял запах смолы и краски, и весь он был окутан дымом от тлевшей прошлогодней листвы, потому что и в усадьбах встречали весну.

Но все прочие запахи заглушал соленый запах моря. Сёдерман жадно ловил его носом, подставляя весеннему солнцу свою спину. Лодка, похоже, скоро будет что надо, и он был доволен. Но голова у него начинала побаливать. Рядом с Сёдерманом на большом валуне сидела Стина и рассказывала дедушке сказки. Бедный Сёдерман никак не мог взять в толк, какой принц обернулся диким вепрем, а какой орлом. А вся беда в том, что время от времени Стина проверяла, все ли он понял: ошибок она не терпела.

— Угадай, кого больше заколдовали? — с пристрастием допрашивала она.

Но тут перед ней неожиданно предстала мокрая как русалка Чёрвен.

— Угадай, кто упал в море? — гордо спросила она.

Стина молча уставилась на нее. Она даже не представляла себе, что этим можно хвастаться, но, увидев торжествующую мордочку Чёрвен, неуверенно, на всякий случай спросила:

• Предыдущая
• 31/53
• Следующая