Лунный зверь - Килворт Гарри - Страница 16

• Предыдущая
• 16/88
• Следующая

Надпись на дощечке, прикрепленной к клетке Камио, гласила: «Американский рыжий лис». Для него самого, впрочем, больший интерес представляла изнанка таблички: просовывая морду сквозь прутья клетки, он точил о нее зубы и начисто отгрыз один из углов. Мех у Камио был густой, необыкновенно темного, почти шоколадного оттенка, а взгляд лиса светился умом и проницательностью. По крайней мере, так было раньше, когда он жил в городском предместье, где улицы широки, а редкие дома окружены садами. Крыльцо пригородного дома вполне может служить лису пристанищем. Никто не мешает спать под ним целый день, а то и устроить нору, если только в доме нет детей. (Человечьи детеныши в чем-то сродни лисам — их влекут укромные места, полумрак, затянутые паутиной подвалы.)

Далеко-далеко отсюда прошли молодые годы Камио. Еды ему хватало — он ловил маленьких зверюшек, что в изобилии водятся вокруг человеческого жилья, и подбирал отбросы. Он был самым настоящим мусорщиком и отнюдь не считал это зазорным. Есть, конечно, звери, которые полагают, что охотиться куда благороднее, чем рыться в мусоре, но, по мнению большинства, это полная чепуха. Главное — выжить, и если можно извлечь пользу от соседства с людьми, глупо пренебрегать остатками их пищи.

Подобно многим диким зверям, нашедшим приют в городе, Камио был смел и дерзок. Ходил он всегда гордо, высоко вскинув голову. И хотя он далеко не всегда сохранял неколебимую уверенность в себе, но не видел надобности сообщать об этом всему свету. Поэтому держался он так, словно в мире для него не было тайн, всем своим видом показывая, что нечего и тягаться с ним ни в хитрости, ни в смекалке. Все окружающие так и думали, за исключением подруги Камио Роксины, которая относилась к нему более скептически, хотя, конечно, признавала и силу, и обаяние своего друга. Знала бы Роксина, как он поставил себя здесь, в зоопарке, с каким спокойным достоинством он держится, она бы им гордилась, частенько думал Камио.

Лис, как и всегда, лежал на полу своей тюрьмы, а посетители глазели на него, иные даже наставляли на Камио фотоаппараты, ослепляя его вспышками. Он оставался недвижным. Пусть обезьяны прыгают и скачут на потеху публике, выламываются, чтобы услышать довольный человеческий лай. Он, Камио, не собирается унижаться. Тем более его все равно накормят, даже если он целый день проваляется в клетке, ни разу не шевельнувшись, лишь угрюмо скаля на посетителей зубы. Повезло еще, считал Камио, что он не из редких, диковинных зверей. Будь он, к примеру, утконосом, тогда бы уж от посетителей не стало бы никакого покоя. А около клетки с таким обычным зверем, как лис, люди не толпились и долго не задерживались.

Мимо прошел служитель с двумя овчарками на поводке. По ночам эти псы охраняли зоопарк. Камио не упустил случая немного поразвлечься.

— Привет, красавчики! — насмешливо протянул он. — Как дела в Великом союзе человечьих рабов?

Один из псов рванулся к нему и прорычал:

— Заткни пасть!

— Мы хотя бы на чистом воздухе, — подхватил второй. — А не в вонючей клетке!

— На чистом воздухе? Да он весь смердит людьми, ваш воздух! Ну уж вы скажете, братцы! Вам только таким воздухом и дышать!

— Не смей звать нас братцами, — рявкнул первый пес. — Не то…

Закончить ему не удалось, потому что служитель дернул за поводок и что-то пролаял.

— Арестант несчастный, — лязгнул зубами второй пес.

— Кто бы говорил, — не остался в долгу Камио. — Всю жизнь болтаешься на цепи. Поди потаскай меня на этой удавке! Не выйдет. Да у вас, бедолаг, выбора нет. Хорошую шутку сыграли с вами предки, когда взяли и сдались людям в рабство.

Псы в ответ разразились яростной бранью, и недоумевающий служитель с визгливым тявканьем потащил их прочь, при этом он так натянул цепи, что едва не задушил собак.

Довольный Камио поскреб за ухом:

— Уж эти мне немецкие овчарки. Скверные твари. Прирожденные убийцы. Вот кого надо держать за решеткой, а не меня. Я-то, между прочим, за всю жизнь не сделал людям ничего плохого…

Так он бормотал себе под нос, пока не наступил час кормежки. По правде говоря, Камио потихоньку сходил с ума. Зоопарк был настоящим скопищем умалишенных зверей. Почти все они попадали сюда в здравом рассудке, но долго сохранить его не удавалось почти никому.

На свободе хищники вступают в контакт с травоядными, лишь когда голодны и выходят на промысел. Запах добычи приводит в движение специальные механизмы, отвечающие за скорость и ловкость, в крови происходят изменения, мозг работает быстрее, мускулы напрягаются, чутье обостряется.

Так же происходит и с травоядными: стоит им почувствовать близость охотника, как немедленно включаются механизмы самозащиты. В сознании животных мелькают всевозможные способы спасения, железы их вырабатывают адреналин, носы ловят мельчайшие оттенки запахов, приносимые ветром.

В зоопарке хищников и травоядных разделяло пространство в несколько ярдов, и они все время видели, слышали, чуяли друг друга. Беспокойство будоражило их кровь, волны ужаса накатывали на травоядных, напряжение не оставляло хищников. Леопард ощущал запах антилопы, лев — лани. Олень чуял гепарда, а кролик мог заглянуть в клетку к орлу. Сознание их мутилось, и это кончалось безумием, чистым безумием.

Добыча постоянно чувствовала присутствие охотника, охотник — присутствие добычи.

Страх ни на секунду не оставлял кроликов — они постоянно слышали вой волков, тявканье лис, пронзительный крик ястребов. Олень чувствовал запах своих смертельных врагов и представлял их крючковатые когти и острые зубы. Ледяные взгляды питонов и рысей приводили его в исступление. На пространстве меньше одной квадратной мили собрали около тысячи животных, половина из которых впадала в помешательство от близости недостижимой добычи, другая — от беспрестанного страха. Скрыться друг от друга было невозможно, пленников окружали глубокие рвы или крепкие клетки. Звери ходили и ходили кругами до полного отупления, словно связывали себя невидимыми узлами, и рассудок их слабел с каждым днем.

Но к безумию вело не только непосильное напряжение инстинктов. Узники зоопарка буквально умирали с тоски. Если один день похож на другой как две капли воды, если перед глазами одна и та же картина — три стены и решетка, — ум неизбежно начинает гаснуть. Три шага — ты на краю своего мирка, поворот, еще три шага — и ты на другом его краю, и бежать некуда, только в воспоминания.

Камио еще не утратил ясность ума, но был от этого недалек. Безысходность делала свое дело, отчаяние уже разверзлось под лисом, словно зияющая черная пасть, и он мог свалиться туда в любую минуту. В нем сохранились лишь искорки того свободного духа, что был ему некогда присущ. Эти искорки он раздувал, высмеивая овчарок-сторожей да огрызаясь на посетителей.

Наступила ночь, люди покинули зоопарк, и звери остались одни. Камио, по обыкновению, кружил по клетке и что-то негромко бурчал. На повороте он задел дверцу, и она громко скрипнула. Сначала лис не придал этому значения, но, когда он сделал по клетке еще пару кругов, его вдруг осенило: что-то не так. Дверь не скрипит, если она на запоре.

Он подбежал к двери и налег на нее всем телом. Она вновь скрипнула и приоткрылась примерно на дюйм, так что можно было просунуть в щель морду.

Камио глазам своим не верил. За время заточения он убедился в надежности своей тюрьмы.

Наконец лис решился, изогнул лапу крючком, просунул в щель и раскрыл дверь пошире. Путь на волю был открыт, ничто не мешало ему выскользнуть в темноту ночи. Как видно, служитель позабыл запереть клетку. Мгновение спустя лис, бесшумно ступая, уже крался мимо клеток, где были заперты другие животные. Чувства его были настороже. Стоило вырваться из клетки, и к нему вернулась острота слуха и обоняния, казалось безвозвратно утраченная.

Когда Камио проходил мимо клетки волка, тот окликнул его:

— Привет, брат. Выпусти и меня.

Камио замедлил шаг.

— Рад бы, но как? — ответил он. — Не представляю, как управляться с этими замками. Тут человечьи пальцы нужны. Ты уж прости.

• Предыдущая
• 16/88
• Следующая