Полынь: Стихотворения и поэмы - Друнина Юлия Владимировна - Страница 28
- Предыдущая
- 28/43
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
28
МОСКОВСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Хоть небоскребы жадно душат
Ее в объятиях своих,
В глаза бросается церквушка —
Веселый теремок, игрушка,
Меж громких од негромкий стих.
УКОРОМ ВСЕМ
И вышел на трибуну как-то боком
С немодною бородкой человек.
Поправил микрофон, потом заокал,
Как спринтер, прямо с места взяв разбег.
Его в пол-уха слушали вначале,
Но очень скоро стало ясно мне,
Что людям нес он не свои печали —
Его душа болела о стране.
О тех краях, что росчерком единым
Хотят на растерзание отдать
Не ведающим жалости машинам —
Заставить реки повернуться вспять:
Опять природу жаждем покорять.
Опять стада бульдозеров покорных
Рванутся в деревеньки на таран.
Морей нам, что ли, мало рукотворных,
Что превратились в лягушачий стан?
Зачем, кому такое было надо?
Иль родина иным не дорога?..
Укором всем — затопленные грады,
В болота превращенные луга.
Нет зарослей веселых, камышовых —
Они, кормильцы рек, осушены.
Теперь там свалка, целлофана шорох —
Пейзаж луны, захламленной луны…
Природа! Ты отплатишь нам жестоко.
Не постоишь ни за какой ценой…
Ушел с трибуны человек, что окал,
Как весь мой Север окает родной.
Ушел ершистый и не горбя плечи.
Как бы на марше, сдержан и угрюм.
Но тут же встал товарищу навстречу
Другой поэт, другой «властитель дум».
И столько было в голосе накала,
В глазах такая затаилась боль…
О, как внимали рыцарю Байкала!
Байкал, Байкал, мы все больны тобой!
Мы все болеем родиной, Россией,
С нее влюбленных не спускаем глаз.
Когда земля защиты попросила,
Забыли, что уволены в запас
Фронтовики — святой эпохи дети.
Им, все познавшим, с теми по пути,
Кто хочет от грядущего столетья
Лавину равнодушья отвести.
У КОСТРА
Хороводились звезды. Трещали поленья.
Отступил в темноту энтеэровский век.
— Жаль мне ваше наивное поколенье! —
Очень искренне вдруг произнес человек.
То выглядывал, то в тучу прятался месяц.
Наши спутники спали и видели сны.
Был моложе меня лет на восемь, на десять
Собеседник и, значит, не видел войны.
Он во всем преуспел. А какою ценою?—
Для иных не имеет значенья цена…
Кто умение жить посчитает виною?
(Если только наружу не выйдет она…)
Насмешила меня суперменская жалость,
Я с полслова ее поняла до конца —
Только вера в людей мне в наследство досталась
От хлебнувшего лиха работяги-отца.
По горящей земле пол-России протопав,
Отхлебнув свою толику в общей беде,
Я, как ценный трофей, принесла из окопов
Только веру в людей, только веру в людей.
Жить бы дальше без драки. Не тронешь — не
тронут
Те умельцы, кому помешать я могу,
Те, что жаждут занять всевозможные троны,
С исполинскою плошкой спеша к пирогу.
Но не стану молчать! Это сердца веленье.
Поднимаюсь в атаку опять и опять.
Жалко тех мне из вашего, друг, поколенья,
Кто умеет на подлость глаза закрывать…
«Пусть больно, пусть очень больно…»
Пусть больно, пусть очень больно —
И все же круши, кроши:
Стучит молоток отбойный
В запутанных шахтах души.
Стучит он и днем и ночью —
Хватает тревог и бед.
Проверка идет на прочность,
Конца той проверке нет.
И что же здесь скажешь, кроме
Того, что твержу весь век?—
Надежней всего в изломе
Обязан быть человек…
«Нужно думать о чем-то хорошем…»
Нужно думать о чем-то хорошем,
Чтоб не видеть плохого вокруг.
Верю — будет друзьями мне брошен,
Если надо, спасательный круг.
Нужно верить в хорошее, нужно!
Как молитву, твержу не впервой:
Есть одна лишь религия — Дружба,
Есть один только храм — Фронтовой.
Этот храм никому не разрушить,
Он всегда согревает солдат,
И в него в час смятения души,
Как замерзшие птицы, летят.
ИЗ СЕВЕРНОЙ ТЕТРАДИ
В ТУНДРЕ
Ни кустика, ни селенья,
Снега, лишь одни снега.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
Смирны, как любое стадо:
Под палкой не первый год.
И много ли стаду надо?
Потуже набить живот.
Век тундру долят копытцем
И учат тому телят…
Свободные дикие птицы
Над ними летят, летят.
Куда перелетных тянет
Из тихих обжитых мест?
На северное сиянье?
А может: на Южный Крест?..
Забывшие вкус свободы,
Покорные, как рабы:
Пасутся олени годы.
Не зная иной судьбы.
Возможно, оно и лучше
О воле забыть навек?
Спокойней. Хранит их чукча —
Могущественный человек.
Он к ним не подпустит волка,
Им ягель всегда найдет.
А много ль в свободе толка?
Важнее набить живот.
Ни кустика, ни селенья.
Сменяет пургу пурга.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
И вдруг, не понять откуда,
И вдруг, неизвестно как,
Возникло из снега чудо —
Красавец, дикарь, чужак.
Дремучих рогов корону
Откинув легко назад,
Стоял он, застыв с разгону,
В собратьев нацелив взгляд.
Свободный, седой и гордый,
В упор он смотрел на них.
Жевать перестали морды.
Стук жадных копыт затих.
И что-то в глазах мелькнуло
У замерших оленух.
И как под ружейным дулом
Бледнел и бледнел пастух.
Он понял: олени, годы
Прожившие, как рабы,
Почуяли дух свободы,
Дыханье иной судьбы…
Высокую выгнув шею,
Откинув назад рога,
Приблизился к ним пришелец
На два или три шага.
Сжал крепче винтовку чукча
И крикнул: «Назад иди!»
Но вырвался рев могучий
Из мужественной груди.
Трубил он о счастье трудном —
О жизни без пастуха,
О том, как прекрасна тундра,
Хоть нет в ней порою мха.
О птицах, которых тянет
Из тихих обжитых мест
На северное сиянье,
На призрачный Южный Крест.
Потом, повернувшись круто,
Рванулся чужак вперед.
Олени за ним. Минута,
И стадо совсем уйдет.
Уйдет навсегда, на волю…
Пастух повторил: «Назад!»
И, сморщившись, как от боли,
К плечу приложил приклад…
Споткнувшись и удивленно
Пытаясь поднять рога,
Чужак с еле слышным стоном
Пошел было на врага.
Но, медленно оседая,
На снег повалился он.
Впервой голова седая
Врагу отдала поклон.
Не в рыцарском поединке,
Не в битве он рухнул ниц…
А маленький чукча льдинки
С белесых снимал ресниц.
И думал: «Однако, плохо.
Пастух я, а не палач…»
Голодной лисицы хохот,
Срывающийся на плач.
Сползает на тундру туча.
А где-то светло, тепло…
Завьюжило. Душу чукчи
Сугробами замело…
Назад возвратилось стадо
И снова жует, жует.
И снова олешкам надо
Одно лишь — набить живот…
Ни кустика, ни селенья,
Снега, лишь одни снега.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
28
- Предыдущая
- 28/43
- Следующая
