Пой вместе с ветром - Линдхольм Мэган - Страница 43
- Предыдущая
- 43/62
- Следующая
– Змея, – принялся объяснять Вандиен, – как видно, доползла досюда вдоль внешнего края дороги. А в этом месте, руководствуясь какой-то причиной, нам неведомой, предпочла середину. Если встать во весь рост на сиденье… – что он и сделал незамедлительно, – …можно убедиться, что горб так и тянется ровно посредине, докуда хватает глаз. А впрочем, начинает темнеть, так что глаз хватает не особенно далеко. Заметно, однако, что ни по ту, ни по другую сторону горба фургону не поместиться. Таким образом, делается ясно, что в фургоне перевала не одолеть. Тем не менее, для мужчины или женщины верхом на коне это не составит большого труда. Как уже и доказывал один из нас другому несколькими днями ранее…
– Заткнись! – оборвала его Ки с такой бешеной яростью, что даже кони дернулись в сбруе. Повернувшись спиной к Вандиену и серым, она молча разглядывала безнадежно испорченную дорогу. Все правильно: она стояла на гигантском ледяном валу, который – тут Вандиен был прав – так и тянулся вдаль, извиваясь посредине дороги. Ветер летел ей в лицо, шевеля одежду. Усилится ли он настолько, чтобы обезопасить ее от гарпии?..
– Поднимается ветер, – словно прочитав ее мысли, проговорил Вандиен. – Как бы нас тут совсем снегом не замело. Небо, может, и ясное, но наверху, в горах, снега более чем достаточно, чтобы засыпать нас с головой…
– Я сказала, заткнись, – повторила Ки, хотя уже и не так резко. Застарелая усталость навалилась на нее, мешая соображать. Тени скал вдруг показались ей еще темней прежнего, а Сестры – еще величественней и угрюмей. Она посмотрела на тяжеловозов, устало свесивших головы. Новых подвигов от них требовать сегодня нельзя.
– Заночуем здесь, – наконец сдавшись, сказала она.
Ночью она обязательно что-нибудь придумает, но сейчас им всем нужен был отдых. Тяжело ступая, Ки вернулась к фургону и потянула к себе сложенные попоны. Но Вандиен, сидевший на них, не пошевелился. Он хмуро посмотрел на нее, и лицо у него было белое.
– Ки, – выговорил он почти умоляюще. – Мы не должны устраиваться здесь на ночлег. Сюда как раз падает тень Сестер. Даже те, кто просто проезжает мимо, навлекают на себя их немилость. Любой сказитель по ту сторону гор рассказал бы тебе про них такое!.. Помнишь, я как-то упоминал эти легенды? Так вот, я клянусь тебе, что это не выдумки, а сущая правда. Остаться здесь на ночь – это верная смерть!
– Ну да, смерть, если замерзнуть. Или вовремя не закутать коня попоной, чтобы он простудился и стал кашлять. Не удивлюсь, кстати, если окажется, что другие люди помирали здесь от болтовни…
– Ки… – Вандиена так и трясло, наполовину от холода, наполовину оттого, что он сам чувствовал тщету своих уговоров. Он крепко прижимал локти к бокам: сдерживал то ли дрожь, то ли желание огреть ее по лицу. – Еще раз прошу тебя…
– Мы поедем дальше В ФУРГОНЕ, – резко перебила Ки.
Она видела, как округлились его глаза, а по углам рта напряглись мышцы. Вконец обозлившись на него, она изо всех сил рванула попоны, но выдернуть их не удалось, она свирепо вскинула глаза… и увидела сжатый кулак Вандиена, падавший ей на темя. Синяя молния взорвалась у нее в голове. Некоторое время она еще слышала затихающий голос Вандиена, доносившийся откуда-то издалека:
– Что случается с часовым, когда больше нет нужды охранять? Что бывает со сторожевым псом, чьи хозяева переехали в другой дом, а его так и позабыли на цепи? Кто-то умрет от одиночества, кто-то разорвет цепь и станет жить сам по себе. Но тот, кто знает только одно: сторожить, чьи предки бессчетными поколениями только ради этого и существовали, тот, чье сознание исчерпывается единственной мыслью – защищать проход… такое существо останется на своем посту и будет стеречь, столетие за столетием, хотя бы в веках истерлась даже и память о народе, который он когда-то охранял. Такой страж будет караулить и караулить, сам не зная кого и от чего… или два таких стража…
Голос Вандиена перешел в неразборчивое извиняющееся бормотание, а потом и вовсе умолк. Глубокие воды сомкнулись над головой Ки. Она утонула в них. Глубокие, темные воды, населенные знакомыми ужасами, бурлили кругом. Она хорошо знала каждое жуткое воспоминание, проплывавшее перед нею. В некотором смысле она словно бы попала домой, но это был дом с привидениями. Ки плыла по течению. Она знала, что все эти сны уже снились ей раньше. Когда-то, в другое время, в другом месте ей уже случалось застревать здесь. Только на сей раз она знала, как выбраться. Нужно было просто открыть глаза. Просто открыть глаза. Но голова болела и кружилась, вдобавок Ки упорно казалось, что глаза у нее и так открыты. Она все глубже уходила во тьму, во мрак и безвременье. И там-то, наконец, она открыла глаза…
Ки проснулась, когда вокруг было еще совершенно темно. Слишком рано, чтобы вставать. Она прислушалась: все в доме до сих пор спали. Некоторое время Ки неподвижно лежала в постели, с большим облегчением разглядывая клочок звездного неба, видимый в распахнутое окно ее комнаты. Шевельнувшись, она поняла, что простыни совсем отсырели, и стала нехотя вспоминать сны, вогнавшие ее в пот.
Она сумела припомнить лишь какие-то бессвязные обрывки, пронизанные ужасом и виной. И еще: за ней все время наблюдал Нильс. Нет, она не могла его видеть, но чувствовала его взгляд, его руки, силившиеся ее удержать. Помнится, она отшвырнула его и удрала, пробежав мимо каких-то развевавшихся занавесей. Она мчалась по длинному темному коридору, с треском захлопывая за собой многочисленные двери. Когда же за ней затворилась последняя дверь, она увидела, что снова стоит у подножия утеса, того самого, где гнездились бирюзовые гарпии.
И вновь она упорно карабкалась вверх по скале, несмотря на то что откуда-то появилась Кора и стала хватать ее за ноги, рыдая и умоляя не делать ЭТОГО. Ки лягнула ее, и Кора покатилась вниз, расшибаясь о камни. Ки расхохоталась, но вместо смеха из горла вырвался свист гарпии. Она добралась до гнезда, и снова был огонь и яйца, лопающиеся в пламени. Но вместо нерожденных птенцов гарпии из-под скорлупы вывалились Свен, Рисса и Ларс – скорченные зародыши, омытые влагой и кровью. Пораженная ужасом, Ки так и не прикоснулась к холодным, мокрым тельцам, которые сперва корчились перед ней в темных лужах среди ошметков скорлупы, а потом умерли один за другим, задыхаясь и тихо крича. Это она, Ки, убила их всех. Прилетела мать-гарпия, уселась на карнизе повыше Ки и стала голосом Ки оплакивать их смерть. Ки хотела крикнуть ей, что сожалеет, так сожалеет… и вновь издала все тот же свистящий хохот, хохочущий свист. И сквозь весь этот ужас она явственно слышала шаги и тяжелое дыхание Нильса, разыскивавшего ее в темноте коридора. Он, впрочем, так ее и не отыскал. Когда Ки почувствовала его приближение, когда начала открываться последняя дверь, она заставила себя пробудиться. Она все-таки победила. Одержала горькую маленькую победу…
Поднявшись с постели, Ки кое-как натянула на себя одежду и сунула ноги в поношенные башмаки. В сознании разгоралось свирепое пламя. Предчувствие тяготило ее, предчувствие, с которым нельзя было не считаться. Старик таил в себе угрозу, смертельную угрозу для Ки. Чем скорее она окажется как можно дальше от него, тем лучше. Она заходила по комнате, собирая одежду и те мелочи, которые ей здесь принадлежали. Побросав вещи на смятую постель, она завязала их в узел. Хафтор был прав: пора уносить ноги. Прямо теперь. Она не взялась бы объяснять, что ее гнало, не взялась бы назвать разумную причину для своего беспокойства. Просто готовилась к бегству, и все.
Тише мыши пересекла она общую комнату; там было темно. Ки миновала ритуальную спальню, где ей пришлось спать в ночь Обряда… Оттуда доносилось бормотание старика, разговаривавшего во сне. Ки только ощерила зубы. Она добралась до наружной двери и тихо прикрыла ее за собой.
В сарае тоже царила кромешная тьма. Ки ободрала голени о деревянный угол, споткнулась, но продолжала двигаться дальше. Ощупью она нашла свой фургон, забралась в кабинку. Разыскала на знакомой полочке трутницу и огарок свечи. Она бросила на спальную лавку свой узел и стала высекать огонь. Потом принялась приводить в походный порядок кабинку, и ее движения были точны, хотя и проникнуты лихорадочной спешкой. Она вытирала пыль, вытряхивала одеяла и шарила по сусекам, определяя, какая часть припасов еще не успела испортиться. В муке еще не завелись долгоносики, но травы для заварки пересохли, превратившись в безвкусную труху. Ки безжалостно выбросила их. У нее не было ни вяленого мяса, ни корешков, ни соленой рыбы, ни меда, ни сала, ни сыра… У Ки екнуло сердце, когда она мысленно составила список всего, чего ей не хватало в дорогу. Сразу разболелась голова, в ушах зашумело. Ей потребовалось почти физическое усилие, чтобы отбросить страхи и сомнения. Она уезжает, это решено. Ничего. Уж как-нибудь она выкрутится…
- Предыдущая
- 43/62
- Следующая
