Лихорадка - Де Стефано Лорен - Страница 13

Тем не менее расположение мадам лишним не будет.

– Просто поцелуй меня, – говорю я, закрывая нашу клетку на защелку и пятясь к центру.

Я совершенно выжата. Заползаю под одеяло в нашей зеленой палатке. Здесь нет дыма, хотя я уже привыкла и к постоянному мареву от опиатов мадам, и к духам, которыми себя поливают девицы.

Габриель сидит рядом, вынимая крашеные перья из моих волос, разбирая «корону» на отдельные фрагменты. Он аккуратно втыкает их в земляной пол. Смотрит.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Уже очень поздно. Или очень рано. Когда мы вышли из клетки, на темно-синем небе уже проступали полосы рассвета.

– Они на тебя пялились, – говорит он. – Все мужчины.

Я стараюсь не думать об этом.

Я не позволила себе смотреть на то, что происходило за пределами моей клетки. Чтобы не слышать шорохов и бормотания, сосредоточилась на веселой музыке, звучавшей вдали. Спустя какое-то время все слилось воедино. С прутьев клетки свисали шелковые шафры, касались нашей кожи. Габриель поцеловал меня, а я приоткрыла губы и опустила веки. Все превратилось в один короткий темный сон. Несколько раз Габриель шепотом призывал меня проснуться, и, открывая глаза, я читала в его взгляде мрачную тревогу. Помню, как повторяла: «Все хорошо».

Эти же слова вырываются у меня и сейчас. «Все хорошо» превратилось в мантру.

– Рейн, – шепчет он, – мне тут все не нравится.

– Ш-ш, – отвечаю я. Веки у меня слишком тяжелые. – Просто немного полежи рядом со мной.

Он не ложится. Я ощущаю легкие прикосновения к своей спине и понимаю, что Габриель откалывает от моего платья перья, по одному.

Дни пролетают мимо – в пурпуре, зелени и шелушащейся позолоте, которая осыпается с покрашенных прутьев, словно гибнущие империи с древа истории. Вокруг меня сплошная темнота. Я будто нахожусь в каком-то туннеле, бездумно двигаюсь во времени между сном и ежедневными представлениями.

Где-то далеко встревоженный голос любимого произносит, что пора убираться, что это надо прекратить. Но в следующую секунду Габриель целует меня, подхватывает под мышки, и я проваливаюсь в него.

Чертово колесо вращается, оставляя в небе полосы света. Девицы кудахчут и блюют. Дети снуют, словно тараканы. Охранники держат свои пистолеты на виду в качестве предостережения.

Холодная вода бьет мне в лицо, пенистая и громкая. Я отфыркиваюсь.

– Ты меня слушаешь? – сурово шепчет Габриель.

Мы в нашей зеленой палатке. Вокруг нас полно перьев.

– Нам надо уходить. Немедленно, – говорит он. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на его лице. – Ты становишься одной из них.

Я несколько раз моргаю, пытаясь проснуться.

– Одной из… кого?

– Одной из этих ужасных девиц, – отвечает он. – Разве ты не видишь? Пошли!

Он тянет меня за руку, заставляя встать, но я сопротивляюсь.

– Но мы же не можем! – возражаю я. – Она нас поймает. Она тебя убьет.

– Знаешь, а Златовласка права, – говорит Сирень. Девушка стоит у входа, скрестив руки на груди. Свет раннего утра сияет у нее за спиной, превращая ее в изящную черную девушку-ленту. – Лучше не делайте глупостей. У мадам глаза повсюду.

Габриель смотрит на нее и ничего не отвечает. Когда она уходит, он подает мне лоскуток ткани, чтобы я вытерла лицо.

– Это надо сделать как можно скорее, – настаивает он.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Как можно скорее.

Несмотря на навалившуюся тяжесть, заставляю себя не спать. Мы с Габриелем шепотом обсуждаем наши возможности – они безнадежно малы. Все наши мысли возвращаются к ограде. Как через нее перелезть? Как под нее подкопаться? Габриель рассказывает, что будет с несколькими охранниками перекрашивать карусель и тогда постарается осмотреться получше.

В конце концов мы засыпаем. Солнце уже высоко, и мы в своей палатке оказываемся словно в центре большого изумруда. Проваливаясь в сон, я ощущаю на губах поцелуй Габриеля. Он уверенный и искренний, и я отвечаю тем же. В груди становится тесно, и мне хочется большего, но я заглушаю этот порыв. Не могу избавиться от ощущения, что за нами наблюдают.

Во сне я следую за той самой розовой пилюлей, которую мадам заставила меня проглотить. Я соскальзываю по языку, уходящему в темную пещеру. Падаю с громким всплеском и изумленно растворяюсь.

Сирень дергает меня за волосы, резкая боль заставляет проснуться.

– Спишь на работе? – спрашивает она.

Я открываю глаза, и вокруг меня снова только запахи дыма и разнообразных духов мадам. Сирень завивает мне волосы. Похоже, я задремала.

Девушка хватает меня за запястья, рывком ставит на ноги, продолжая взбивать мне локоны.

– Мадам хочет тебя видеть, – говорит она.

– Сейчас?

– Нет, завтра, когда у нее будет ломка, а все клиенты уйдут. Надевай.

Она сует мне в руки ком солнечно-желтой ткани и даже не дает себе труда отвернуться, пока я надеваю платье.

Оно оказывается слишком длинным и волочится по земле. Сирень помогает мне перекинуть шлейф через плечо.

– Это называется «сари», – объясняет девушка. – Поначалу в них странно, но можешь мне поверить, мадам разрешает девице надеть такое лишь тогда, когда хочет ее продемонстрировать.

– И кому именно она хочет меня продемонстрировать?

Сирень молча улыбается, расправляет ткань, свисающую с моего плеча, и, взяв за руку, выводит меня из палатки.

Выволакивает в ночь. Воздух настолько холодный, что оставляет ощущение пощечины. Снег вокруг закручивается вихрями, не задерживаясь на земле. Очень правильно, что снег не лежит спокойно – здесь никогда ничего не останавливается. Девицы вечно в движении; все обитатели парка – винтики одной машины, колесики гигантского часового механизма.

Мадам бежит ко мне, протягивая руки. Ее шарфы и пышные рукава летят позади нее полосами оранжевого, лилового и шелковисто-зеленого.

– Вот теперь у тебя вид настоящей леди! – говорит она.

Джаред стоит позади нее, суровый и замкнутый. Вокруг шеи у него намотан оранжевый шнурок, в руке зажата лампа. Он в футболке, поэтому видны его руки – мускулистые и покрытые смазкой. Днем я видела, как он лежал под огромным устройством, издалека похожим на кое-как свинченную и вибрирующую модель странного автомобиля, на которую натянули гирлянды фонариков. Несмотря на холод, у него на лице блестят капли пота. Глаза его темны и бесстрастны.

Мадам щиплет меня за щеки, с силой прихватывая их пальцами. Я вздрагиваю, но не пытаюсь отстра-ниться.

– Тебе нужно побольше румянца, – заявляет она с резким смехом. – Пошли, пошли.

Она ведет меня, схватив за запястье, а Джаред следует за нами. Я ощущаю, как его взгляд сверлит мне затылок.

При каждом шаге в ноги больно впиваются камушки. Вот еще одна странность этого места – тут никто не носит обувь.

Мы минуем чертово колесо; оно еще работает, но людей в кабинках нет. Проходим мимо палаток, которые шуршат, хихикают и светятся мерцающими огнями. Холодный ветер бормочет слова – их не удается разобрать. Пепел от сигареты мадам летит мне в глаза. Кто-то шуршит в зарослях мертвых подсолнухов, преследуя нас. Поначалу я думаю, что это какое-то животное, но вдруг замечаю белое платье Мэдди. Странный ребенок! Даже Сирень это признает. Говорит, что она безумная, гениальная и чудесная. Говорит, что она была предназначена для лучшего мира.

Мы доходим до самой ограды, через которую когда-то нас с Габриелем затащили внутрь. Краем глаза замечаю, как Мэдди раздвигает сорняки руками. В темноте ее глаза похожи на угольки. Она ведет указательным пальцем по воздуху, рисуя буквы, но мне не удается сложить их в слова.

Джаред открывает проход в ограде и при этом неотступно наблюдает за мной, будто дразня. Словно говорит: «Давай, попробуй!»

Но, как и тогда, когда Линден вывез меня из особняка на выставку, я не пытаюсь бежать. Что-то не дает мне этого сделать. Мэдди яростно рисует по темноте.