Собрание стихотворений 1934-1953 - Томас Дилан - Страница 23

Звезда потерянных соответствует форме их глаз.

От имени всех не имеющих отца, от имени

Неродившихся, не желающих утренних

Акушерских инструментов и рук.

О! От имени ни-кого сейчас, 

Ни-кого сущего, от их имён

Я молюсь, чтоб

  Багровое 

Солнце совсем отвернулось

От серой могилы, и серый свет глины 

Заструился бы над местом его мучения

В ясном вечере над нестрашною тьмой земли. Аминь.

Я переворачиваю страницу молитвы и вот сгораю

В благословении внезапного солнца. 

От имени (и во имя) проклятых

К спрятанной от меня земле 

Я ударяюсь в побег,

Но луч солнца

Крестит

Небо.

Я 

Найден.

О пусть только Он  

В ранах мира своего

Опалит и утопит меня.

Его молния ответит моему крику, 

Мой голос испепелится в ладони его,

И теперь когда я затерян в нем слепящем,

Солнце ревом своим завершает молитву мою.  

Скользнул скрипящей шаланды нос,

Берег черен от птиц. Прощальный взгляд 

Провожает копну разметавшихся волос,

Булыжники истоптанного города звенят:

«Желаем удачи! Твой якорь свободен,

Как сухая  птица, сидящая на мачте,

Как взгляд рыболова бирюзово-китовый,

Прощай, суденышко, желаем удачи»

Это песок прошуршал ему, это

Земля, отраженная водой, говорит:

«Не оглядывайся! Ради меня – парус к ветру!»

Волнолом, ослепленный закатом, горит.

Паруса пили ветер, и молочно-белый

Полетел он  в эту пьющую темноту,

А солнце-корабль разбилось, очумелое, 

Наткнувшись на жемчужину, прикрывшую ту

Дыру, где луна из облачных обломков, где мачты...

Прощай, кораблик, вот воронка-водоворот,

И ты прощай, который на палубе – враскачку –

Золотистая блесна на леске поёт.

«Да, мы видели: девушку, вместо наживки  

С поплавком он в море забросил, и

Был крючок в губе и в крови были рыбки!» –

Так рассказывали ушедшие за горизонт корабли.

Прощайте, дымы труб городских,

Прощайте, старые жены, прядущие нити, 

Был он слеп к туманным зрачкам свечек еле живых,

В окнах волн, приготовившихся к молитве.

Только слышал, как его наживка отбивалась

От налетавших стай –  за любовью любовь –

Опусти удочку, ведь не такая уж малость –

Если море всхолмилось от несчетных китов! 

Она тоскует среди ангелов, морских коней и

Рыбой радужной извивается в радостях снов,

И качаются в волнах звоны утерянного 

Собора, перемежающиеся со звяканьем буйков.

Там где якорь взлетал, как черная чайка,

Над шаландой, ударенной луной в бока,

Шквалы  птиц падали, вопия отчаянно,

И дождь из глоток выдували облака.

Он видел, как шторм-убийца дымился 

Таранами торосов в туманах беды.

Был фонарь на борту звездным светом Иисуса,

И ничто не светилось на лике воды,

Разве капли елея лунными пузырями – 

Этот, опыта жизни набегающий вал...

Из-под пены рыбины то выскакивали, то ныряли, 

За ними наблюдал он, их целовал.

Просыпаясь, больные волны моря вздувала

Стая китов, – словно мысы тянулись в простор,–

А в глубине наживка, то золотая, то в цвет коралла,

С дождевыми губами ускользала от тех горбатых гор,

Убегая от плавников, от их любви в  ткущиеся узоры погруженья

(От рева в их легких рушился Иерихон), 

Она ныряла, кусалась, сдавленная любовями, и было ее вращенье,

Словно в воронку воды мяч длинноногий вплетен.

Пока не проревел в развороте каждый зверь длиннохвостый,

И каждая черепаха не выломилась из панцыря, чтоб заорать,

И каждая кость из распахнувшейся земли погоста

Не вскочила, не проорала свое и не упала опять  –

Удачи руке с удочкой пожелаем безмолвно,

Ибо не удилище под пальцами его, а гром,

Золотая блесна становится нитью молнии

Оттого, что яростная леска поет огнем!

Шаланда  в водовороте, в горении его крови

От сетей до ножей взревывает, а над 

Птицы морские, с птенцами, мощные, как здоровье, 

Как быки Бискайи с сонмами их телят

Сотворяют под зеленой зыбью стекляруса 

Длинноногие наживки из прекрасных жен,

К черту черные вести! Пусть на полотнище паруса 

Ритуал вселенской свадьбы в волнах будет изображен!

Над радужными вспышками брызгающегося утра,

Над лязганьем подводных садов встающего дельфиньего дня,

Бей в колокола, не умолкая ни на минуту,

Мачта моей шаланды, колокольня моя! 

Через нос перекатывается вода, пой сквозь нее неустанно,

Ты, осьминог, колокол, идущий на всех ногах,  

Бей, сглаживай волны!  Палубы –  гудящие барабаны.

И хоть поступь полярного орла теряется где-то  в снегах,

Но от солоногубого клюва до удара в корму – всё – песня,

И о том, как тюлень целовал своих мертвых в задубевший рот,

И о том, что каждая оплодотворенная минута-невеста

В жесткую койку старости все равно вплывет.

Над подводным кладбищем под горами и галереями

Соловей ли, гиена одинаково рады той

Будущей смерти, наплывающей по волнам быстрее,

Чем  наползает песок, издающий свирепый вой

Над  тем песком ли, над анемоном, не зная меры,

Над пустой раковиной, из которой была рождена –

(Вечный враг его!) – желанная плоть Венеры,

Которая под видом девы-наживки в море погружена.

Проста как угорь она и стара как вода.

Как хлеб раскиданная по всем по его путям,

Вечное прощай тебе, длинноногая нужда,  

Соленые птицы едят – взмахи крыльев навстречу волнам, 

И в их клювах пенятся колосья земных растений,

Вечное прощай и вам, изменчивые огни лица:  

Ведь крабоспинные предки с их морской постели 

Встали и промчались путем, которому нет конца! 

Когтистый взгляд мертвых холодней снега,

Соблазнитель, что под ресницами показывает спящим,

Одолеваемым желаньями, что такое нега,

Показывает белолунных голых баб над мачтой:  

И ходят по влажному воздуху прелестные тени,

Ибо стыд растворился в невестинских огнях,

И Сусанна утонула в бородах как в пене, 

И около Вирсавии никто не вспомнит о стариках, 

Кроме голодных морских королей, чьи короны – прибои,

Грех в соблазнительном бабьем облике спит, пока

Гребни вод взлетают под небо дневное,

Спит, пока молчание раздувает облака.

Люцифер, эта падающая камнем птица,

С пределов севера прилетевшая, как беда,–

Растаял, потерялся и больше не шевелится,

Сводами ее дыханья  раздавленный навсегда! 

Венера лежит, звездным ударом ранена,