Журнал «Если», 2008 № 02 - Бейкер Кейдж - Страница 34

«Николай Геннадьевич знал, конечно, о семинаре».

«Он мой доклад и в план поставил».

«Значит…»

Я не стал продолжать, тетя Женя прекрасно ухватила мысль:

«Ты хочешь сказать, что Коля это заранее спланировал?»

Получалось, что так, но я не стал продолжать разговор, который мог вывести нас неизвестно в какие прерии и пампасы. Я и по дороге в Питер старался не задавать вопросов, которые могли быть тете Жене неприятны, но слушал ее очень внимательно.

— …А в позапрошлом году, — говорила тетя Женя, провожая взглядом проплывавшие мимо окна деревья, — как его назначили редактором журнала, он вообще перестал телевизор смотреть. Раньше хоть новости, а теперь говорил: «Надо еще три статьи прочитать, в статьях мысли есть иногда, а в этом ящике мыслей давно не наблюдается». А мне хотелось, ну, ты понимаешь, невозможно жить, когда только наука и ничего, кроме науки. Мы раньше с Колей часто в кино ходили. Все премьеры смотрели, особенно любили кинотеатр «Мир». Помню, мы там «Конец Вечности» смотрели по Азимову, наш фильм, не американский. Мне не понравилось, а Коля так радовался! К нам гость приезжал из Баку, мы вместе ходили. Коля потом Мураду объяснял, что в фильме очень важная вещь сказана — про минимальное воздействие. Переставил предмет с полки на полку, и история пошла по другому пути. Мурад спорил: мол, минимальное воздействие потому и минимально, что после него все быстро возвращается на круги своя. История — штука очень инерционная, как авианосец. У Азимова тоже об этом сказано, но Коля романа не читал. Когда Мурад уехал, Коля еще долго про минимальное воздействие вспоминал. Он тогда работал над моделями поздних стадий расширения, ну, как тебе объяснить… Космологи набросились на ранние стадии, первые минуты после Большого взрыва, теория инфляции… Линде тогда еще молодой был, но с Андреем Коля никогда не спорил. Ранние стадии Колю не интересовали: там, мол, слишком много предположений. Он занимался поздними временами, а тут важно знать, какая у Вселенной средняя плотность. Если больше предела, то тяготение в конце концов остановит расширение, и мир начнет сжиматься, а если плотность меньше предела, то расширение получится бесконечным, и материя рассеется… через сто миллиардов лет.

— Нам бы до восьмидесяти дожить, — пробормотал я.

— Что? Да, конечно. Вот, а по тогдашним наблюдениям средняя плотность во Вселенной получалась очень близкой к пределу. Коля тогда ездил в КрАО, сам кое-что измерял, но очень тогда его эта идея азимовская вдохновила насчет минимального воздействия. Это как с критической плотностью: чуть больше, чуть меньше, и получаются совсем разные Вселенные.

— Ага, — сказал я.

— Сейчас, — сказала тетя Женя, — все это кажется романтикой. Тогда все выглядело просто. Потом обнаружили темное вещество, потом еще темную энергию, и плотность оказалась на самом деле раз в сто больше, чем тогда получалось.

О чем-то ей эти слова напомнили — тетя Женя неожиданно прижалась лбом к стеклу, губы ее мелко задрожали, нужно было что-то сказать или сделать, чтобы отвлечь ее от ненужных мыслей, и я предложил пойти в вагон-ресторан выпить кофе.

Кофе оказался отличным. И настроение у меня стало получше, потому что на мой мобильный позвонил из Питера Боря Немиров, с которым мы когда-то учились на милицейских курсах, и сказал, что данные о Черепанове разосланы по всем отделениям, по больницам, вокзалам и в аэропорт «Пулково». Если кто-нибудь видел там прилетевшего из Москвы человека, похожего на Н.Г., то, надо полагать, сообщит, куда следует.

Пока я разговаривал с Немировым, кто-то позвонил и тете Жене. Слушала она, по-моему, невнимательно, то и дело отводила аппарат от уха, думая о своем, но когда разговор закончился, я заметил в ее глазах если не радость, то ощущение чего-то обнадеживающего.

— Это Мирон, — сказала она. Мироном называли Антона Мирошниченко, академика, директора Астрономического института. Для всех он был Антоном Анатольевичем, большим человеком, а для тети Жени и Николая Геннадьевича — просто Мироном, потому что учились они на одном курсе, вместе ходили в походы и ездили в экспедиции. Карьера у всех сложилась по-разному, в начальники ни Н.Г., ни тем более тетя Женя никогда не стремились, а Мирон поднимался быстро, и, по словам тети Жени, в этом была жизненная справедливость, какой не так уж много в нашем мире.

— Мирон говорит, — сказала тетя Женя, — что подключил к поискам питерских коллег. Если Коля поехал в Питер, то наверняка с какой-то идеей. Хочет с кем-то обсудить. Логично?

— Логично, — пробормотал я, ничего логичного в этом странном предположении не увидев. Допустим, возникла у Н.Г. идея, которую он решил обсудить с питерским коллегой. Что он сделал бы прежде всего? Естественно, позвонил товарищу и для начала обсудил идею по телефону. Разговор кто-нибудь да слышал бы. Логично? Даже если никто ничего не слышал, какой смысл делать вид, что едешь в один аэропорт, а сам… Что за тайны мадридского двора? Если бы Н.Г. не к коллеге в Питер собрался, а к любовнице… Нет, и тогда его поведение нельзя было назвать логичным. Должен же был понимать, какой поднимется переполох. Да и откуда у Н.Г. любовница, тем более в Питере, где он в последние годы не был ни разу? При такой супруге, какой была тетя Женя, иметь любовницу — чистое самоубийство. Ревнивый характер тети Жени мне прекрасно известен, года четыре назад был случай… Долго описывать, да и не люблю я перемывать косточки… в общем, скандал был страшный. Не знаю, сколько посуды тетя Женя перебила, а потом оказалось, что ни причины, ни даже сколько-нибудь убедительного повода для такой экспрессии не было в помине — с кем-то Н.Г. слишком долго разговаривал, а потом еще и домой заезжал… за книгами, естественно, за чем еще?

Если за дело взялся Мирон, то при его энергии наверняка все питерские астрофизики уже были опрошены с пристрастием. А Немиров, понятно, не только в больницах шуровал, но и морги не обошел вниманием. Зачем же мы едем в Питер, что мы там сможем сделать такого, чего уже не было сделано?

Странная картинка мне представилась вдруг: сходим мы с поезда, а на перроне стоит, прислонившись к столбу, Николай Геннадьевич со своим рюкзаком, смотрит на нас и спрашивает задумчиво: «Это что за остановка, Бологое иль Поповка?»

А если у него отшибло память? Могло случиться? Могло. Запросто.

— Нас в Питере встретит Костя Крымов, — сказала тетя Женя. — Это завлаб по внегалактической астрономии, старый наш знакомый. Мирон ему передал…

— Вот и хорошо, — сказал я. — Пока мы едем, Николай Геннадьевич сам объявится.

— И пусть объяснит, что за секретность, — сказала тетя Женя, и по ее тону легко было понять, что сумеречное беспокойство о муже начинает уступать место столь же сумеречной и неоправданной ревности. Мысль о любовнице, похоже, пришла наконец и ей в голову.

— Раньше, — продолжала она, — он так не поступил бы. Позвонил бы или записку оставил. А после того случая… У него бывают провалы в памяти. Правда… Почему он выключил телефон?

Путный ответ ей в голову не приходил. Она молча водила пальцем по скатерти, рисуя, по-моему, график какой-то сложной функции. Может, это была функция их отношений: по горизонтали ее постоянная любовь к Коле, а по вертикали взлеты и падения, взлеты и падения…

— Если у него возникла идея, — осторожно сказал я, — то к кому в Питере он бы прежде всего обратился? И еще: если раньше, уезжая, он писал записки, то теперь мог оставить сообщение или электронное письмо.

— Я ждала, когда ты об этом спросишь, — сказала тетя Женя. — Все-таки из тебя пока еще плохой сыщик. Ты не просчитываешь все варианты.

— Спасибо, — пробормотал я.

— У нас, — продолжала она, — есть общий ящик для электронной почты. Адрес и пароли знаем только мы с Колей. Я проверяла: там пусто.

— Когда вы проверяли в последний раз?

— Перед тем как мы поехали на вокзал.

В это время Н.Г. давно был в Питере. Действительно, сто раз мог отправить сообщение, если хотел. И если мог.