Право первородства - Олди Генри Лайон - Страница 21

Александр Петрович едва не выронил клюку. Сглотнул. Дожил, педагог! Уговаривать на коньяк — и кого? Ещё бы лет пять назад… А уж десять!.. «Арарат», «Дагвино», «Три звёздочки», «Пять звёздочек», «Ангара», «Камю» из валютного магазина, «Курвуазье» на защите у однокурсника… А коктейли с коньяком? «Огни Москвы»! «Белый медведь»! «Русский флаг»!..

Были когда-то и мы крысаками!

— Спасибо, но я воздержусь… Какой у вас коньяк? Нет-нет, не говорите!

Хорошо, ночь скрыла предательский румянец.

— Шамиль Рустамович скоро обещался?

— Здесь я! — глухо ответила темнота.

— Знаете, Сан Петрович, как шулера поездные работают? Карты сдают, игру начинают, а потом по ходу правила меняют.

Во мраке депутат и чемпион походил уже не на сейф. Куда там сейфу! Гора не гора, но утёсу подстать.

— С практикой не знаком, — осторожно ответил учитель. — Слыхать приходилось. Кто правила поменял?

Совсем близко загудел мотор. Звук был серьёзный. Не грузовик, но и не затрапезная легковушка.

— Мэнты! — разбойничьим басом сообщил Шамиль. — Наряд из города с каким-то майором-шмайором. Вы меня уму-разуму учите, а кто-то за нас всех решает. Меняет, понимаешь, правила…

Выдохнул — тяжело, с хрипом:

— С майором Дорфман приехал, секретарь горсовета. Я — простой депутат, а он — очень не простой. Большой человек, со связями. Он мне сейчас так сказал: «Уважаю я тебя, Шамиль! Поэтому даю тебе час, чтобы ты с братом всё ваше говно разрулил. Не разрулишь — прости, я уж своими методами. У меня тоже братья есть. На хера мне твои проблемы?»

Извиниться за грубость Шамиль забыл. Или решил, что мат большого человека Дорфмана извинений не требует.

— Такие вот дела. Понимаете, Сан Петрович?

— Нет, — честно признался старик. — Но это и не нужно.

Чего мы здесь стоим, Чисоев? Вперёд!

Шагалось быстро, легко. Клюка мешала, путалась в ногах — не глядя, он швырнул глупую палку на самое дно хлебного моря, расступившегося в обе стороны, открывшего дорогу из рабства. Солнце припекало, жгло синюю ткань кепки. Серая пыль занавесом стояла на пути.

Сверху, из глубины небес, он казался точкой: бесцветной, почти неподвижной. Слишком длинна была дорога, слишком широким казалось поле. Но всякий путь однажды кончается, особенно если идти никуда не сворачивая и без остановок.

— ТЫ ВСТАЛ И ПОШЁЛ. СДЕЛАЙ ЖЕ. ЧТО ВЕЛЕНО!

Точка в центре жёлтой нивы на миг замерла. Не иначе, гордец в кепке показал Небу язык. Или кулаком погрозил. Или изрёк запретное. Или все вместе.

Люди-человеки, как же вы предсказуемы!..

Беги, обезьянка!

Дневной мент-полковник был толст. Ночной майор походил на жердь, на швабру, наряжённую в мундир. Зато голосистый, хоть в хор Пятницкого бери.

— Артур Рустамович! Сегодня, в ходе оперативного мероприятия, сотрудниками «Беркута» на вашем дачном участке был замечен гражданин Пашин Валентин Иванович, что зафиксировано в протоколе…

За забором молчали. Майора это совершенно не смущало.

— Мы получили сведения, что гражданин Пашин удерживается вами насильно. Более того, ему угрожает опасность…

— Друг у него есть, у художника, — гулко шепнул Шамиль. — А у друга брат — советник губернатора. Позвонили, сказали: резать лысого будут. В ритуальных, понимаешь, целях…

— Предлагаю недоразумение разрешить. Сейчас вы отпустите гражданина Пашина, а всё прочее будет зависеть от его показаний.

Молчание.

Жердь качнулась к Чисосву-старшему:

— Попробуйте вы. Шамиль Рустамович. Если и вас не пустят, буду решать вопрос радикально.

Депутат и чемпион шагнул к калитке. Внезапно ночь пахнула бензином. Бесформенная тень, похожая на пятно, вставшее ребром, заступила путь:

— Видкрыють! Видкрыють зараз!

Тень плясала, требовала:

— Тилькы пэрэвэртня не беры! Без него разбэрэмося!..

Александр Петрович улыбнулся:

— Я на твою должность не претендую, Коля. Кстати, — в глазах старика сиял отсвет спелых колосьев, — когда в следующий раз станешь в милицию звонить, чужим именем не прикрывайся. Скверно это. И люди могут ни за что пострадать.

В ответ зашипели — тихо, но выразительно.

Тем временем Чисоев-старший уже стоял у ворот. Костяшки пальцев сухо ударили в металл:

— Эй! Это я, Шамиль! Не время показывать характер, брат!

Мне не откроешь, ворота взорвут. О себе не думаешь, об отце вспомни. Род наш вспомни! Разве Чнсоевы разбойники?

Убийцы? Магiарулаз кидаго кiудиязул хiурмат гьабулаан! Или ты уже не аварец?

— Цодагьалъ лъалхъе, — откликнулась темнота. — Заходи, брат.

Калитка открылась без скрипа, словно ночь растворила металл.

— Вы, Александр Петрович, прямо Красная армия из «Мальчиша-Кибальчиша», — художник поморщился, растирая запястье. — Хреново, знаете ли, когда проводами вяжут.

Он оглянулся, скользнул взглядом по бревну — вкопанному на греть, еле заметному в густом мраке.

— Кстати, будет возможность, полюбуйтесь. Один в один рожа получилась. Громовержец Бечед, чтоб он пропал! Хоть сейчас в Эрмитаж… Нет, заявление писать не стану. Почему? Из пошлых меркантильных соображений. Заплатили отменно, а под суд наш горный орёл всё равно не попадёт. Откупится — и меня вспомнит.

Одёрнул мятую штормовку, наклонился к самому уху:

— В сарае у них парень связанный, охранник. Меня-то освободить обещали, как всё кончится, а его, Васю, чуть ли не съесть собираются. Блин, народные обычаи!

Во двор пустили троих — старшего Чисоева, учителя и майора. Коля-псих, просочившись непрошеным, со всех ног устремился к валуну, утонувшему во тьме. Взвизгнул отчаянно, вернулся, врезал пяткой по равнодушному бревну:

— Идолы! Кумиры! Горе вам, гришныкы!

Психа трясло:

— Зныщыть, спалыть! Инакше вас пэрэвэртэнь внзьме!

— Что делать будем. Сан Петрович? — Шамиль не слушал Колю. Стоял растерянный, поникший. — С ментами я договорился, уедут. Если, конечно, уважаемый Валентин Иванович…

Лысый художник, фыркнув, отвернулся.

— Эх, нехорошо вышло, совсем нехорошо. Но вроде не пострадал никто, да? Все живые, все здоровые…

Из темноты донестось возмущённое «бе-е-е-е!».

И баран жив-здоров. Уходим, Сан Петрович, дорогой?

Учитель глянул вверх, в синюю бездну неба. Напоролся на солнечный луч, зажмурился. Бывает так, что ночью солнце видишь. Когда старый, всякое бывает.

«Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца…»

— Позови брата, Шамиль.

С высоты идол-кумир казался вкопанной в землю спичкой. Жертвенник-валун походил на стёртую пемзу. Люди же, едва заметные, оставались самими собой — упрямыми, своевольными грешниками. Таких ничего не стоит раздавить, вмять в сухую землю, смешать кровь с пылыо.

Убедить — труднее.

— Я отниму у вас не слишком много времени, Артур Рустамович…

Лица человека, стоявшего перед ним, учитель не видел — в глазах плескалась синева. Синева и золотое солнце. Зато он слышал дыхание — хриплое, больное. А ещё — стук собственного сердца.

— Мне поручено передать вам следующее. Вы недовольны тем, как с вами поступили. Это ваше право — быть недовольным. Вы обвинили во всём Творца и решили оставить Его. Это тоже ваше право. Свободу воли никто не в силах отменить. Но вы должны учесть ряд обстоятельств…

Чужое дыхание загустело, стало чаще. Сердце отозвалось дальним эхом боли.

— Ваша задумка с идолом и жертвой может не иметь никаких последствий — если, конечно, дело ограничится бараном. Над вами посмеются, и всё. Но может быть иначе: накажут вас, и многих вокруг вас. Как именно, нам знать не дано. Поверьте, Чернобыль разверзся не только из-за технической ошибки…