Стихотворения. Избранная проза - Савин Иван Иванович - Страница 35

Показалось на минуту, что и седой полковник, и серое боа, и мертвая Россия, и сданный вчера Ростов, все это – так, выдумка, шутка. Что вы бросите сейчас навстречу норд-осту сноп душистых, как первые цветы, стихов ахматовских. Расскажите нам о том, что радостно и благословенно. Чего не отнять. Что не умирает.

Никогда не умрет.

Помните? На харьковском вокзале арестовали белогвардейца. Был он загнан и худ, но дерзко кричал на задержавшего его матроса с рябым, простодушным лицом:

– У меня мандаты! Не видишь, балда? Я буду телеграфировать Дзержинскому…

– Это выяснится, товарищ, выяснится, – успокаивал матрос. – Чичас из отечека прыдут. Тут только одна хвармальность…

И пришли… – вы. Как и все они – в кожаной куртке, с наганом без кобуры, мягко шелестела синяя юбка да алели в ушах рубины. Кажется, те, новороссийские. Вы быстро оглядели арестованного, растолкав толпу любопытных.

– Я вас знаю, товарищ. Надеюсь, и вы меня. Вы были адъютантом полка, которым командовал мой отец, и при эвакуации Крыма оставлены белым командованием для пропаганды. В губчека!

Его увели. В углу, на коленях у растрепанной, босой бабы надрывно плакал голодный ребенок. Простуженно выл паровоз.

Вы ушли, резко хлопнув дверью с потускневшей меди дощечкой: «Зал первого и второго класса».

Вы ушли, а они остались со мной. Они – Днепр, белый пароход, Новороссийск, вытертое боа, седой полковник, мертвая моя Россия. В луже вокзальных плевков и грязи расцвел ахматовский «Подорожник». Под сизым от дыма потолком поплыла «Белая стая».

Только четки вы взяли с собой. Не книгу стихов ахматовских, прекрасных, как любовь девичья, как молодость наша расстрелянная. Не «Четки» – тоненькую книжку с черными струйками слез.

На кожаную куртку надели вы длинную связку – казалось, стучала она о наган – четок, выточенных из желтоватой, хрупкой кости, по обряду ордена, всосавшего вас в свое безумие. Четки из человеческой кости.

(Наш огонек. Рига, 1925. № 51).

В конце июня сего года в Финляндию прибыли из Северного лагеря особого назначения пять человек: четыре бывших офицера и один солдат, совершившие почти легендарный, длившийся тридцать пять суток путь из Кеми к финской границе. Бежавшие некоторое время находились, до выяснения их личности, под стражей. Вчера трое из них — бывший лейб-драгун Б-пов, бывший казачий офицер М-ов и солдат С. — впервые за много лет очутились на свободе.

В Русском клубе — кстати, совсем недавно открытом усилиями общества «Русская Колония в Финляндии» и Особого комитета по делам русских в Финляндии — меня познакомили с бежавшими. Вот что рассказал мне г. М-ов:

— Последнее время мы находились в кемском концентрационном лагере. Кемь — это филиал Соловков. Расположен этот лагерь на Поповом острове, верстах в пятидесяти от Соловков. Жили мы в бараках, выстроенных еще англичанами. С лесом остров соединялся железной дорогой. Мысль о побеге волновала нас давно. 18 мая нас погнали в лес собирать метелки для лагеря. Охрана — два красноармейца с винтовками, а нас — пять человек. Решили в этот день попытаться бежать.

Утром, часов около восьми, представился к тому благо приятный момент. Б-нов поднял воротник — это был условный знак. Мы сзади набросились на пашу охрану, отобрали винтовки. Один из стражников вздумал сопротивляться, я ударил его штыком. Мы погнали наших пленников впереди себя, на запад, по направлению к Финляндии. Прошли верст 12, отпустили одного. Если он и нашел дорогу обратно, то, вероятно, очень не скоро: местность страшно дикая. Другого вели еще с час, затем и его отпустили с миром, приказав ему идти в противоположную сторону.

К огромному для нас счастью, у нас был компас. Его долгое время берег один из наших спутников в куске мыла.

Двигались с большим трудом. Местность — болотистая, вода часто до колен, непроходимые леса. Порой мы окончательно выбивались из сил, хотелось лечь в воду, заснуть, умереть. Но Б-нов — он у нас был «диктатором», его беспрекословно слушались — приказывал идти, и мы шли.

Где, в скольких верстах была Финляндия? Никто не знал наверняка. Один говорил — в трехстах верстах, другие — в пятистах. Мы шли на запад по компасу. Благодаря компасу же узнавали более-менее, который сейчас час. Было у нас и нечто вроде дневника, в самом узком его смысле: Б-пов вел счет дням, занося их в свое Евангелие. Записал он тридцать три дня, а оказалось, что шли мы шли тридцать пять дней. Уж по одному этому можно судить, что это были за дни.

Внимательно осмотрев весь ближайший район леса и болота, мы на несколько минут заходили в редкие избы карел. Это необходимо было для закупки хотя бы ломтя хлеба — деньги у нас, к счастью, были, удалось скопить. Часто мы делали большой круг, только бы обойти какой-нибудь хутор, казавшийся нам подозрительным в смысле присутствия там чекистов, а ими наводнена вся местность. Даже буквально падая от голода или усталости, мы заходили далеко не в каждую, изредка встречавшуюся на пути, избу. Приходилось несколько часов, а порой и дней вести наблюдение запей, присматриваться, прислушиваться: нет ли засады? Население, правда, нам сочувствовало, но оно запугано администрацией Северного лагеря особого назначения. Карелы широко оповещены, что, во-первых, за помощь хлебом или приютом бежавшим виновный десять лет проведет в Соловках, а во-вторых, за задержание беглеца обещалось крупное вознаграждение натурой — мукой.

Много страданий причиняли нам полчища комаров. Мы распухали, как от водянки. Несмотря на лето, стояли все время, в особенности, по утрам и ночью, большие холода, морозы, несколько раз выпадал снег. Однажды нас настигла метель, окончательно выбившая нас из сил. Я настолько отморозил себе ноги, что с пальцев слезли ногти.

В общем, нам везло. Иногда все мы невольно думали о чуде. Так набрели мы как-то на полуразрушенную избу. Давно уже, видимо, здесь живой души не было. Ни одного следа, а к следам мы внимательно приглядывались. Галлюцинируя от голода, обошли мы избу, заглянули осторожно внутрь — пусто. И вдруг, у забора, нечто высокое, черное, похожее на гриб. Заглянули под гриб — а там сто хлебов. Круглые, с отверстием посередине, висят под навесом. Так и не поняли — не то тут какой склад для советских постов был, не то для сенокоса заготовили карелы: во время разлива из избы не выбраться. С такой жадностью набросились мы на хлеб!

Путешествие, может быть, не продолжалось бы столько дней, если бы ежедневно не приходилось обходить непроходимые болота, леса, реки. Вода до колена — идти можно, выше — трудно. Попадались и речки без броду. В одной речонке, но с сильнейшим течением, мы чуть было не утонули.

Конечно, все эти трудности были пустяком по сравнению с опасением попасть я чекистские объятия. Из Кеми дали знать о нашем бегстве во все приграничные пункты. Ловили нас, очевидно, очень усердно. Сколько раз Бог спасал нас! Близ деревни Поддюжено, по Кеми, нашли мы избушку. На этот раз, колоссально устав, не выслали вперед разведчика, не прислушались. Б-нов открыл дверь. И вдруг из избы крик «Руки вверх!» и дула десятка винтовок. Мы захлопнули дверь, бросились к лесу и скрылись. Затем нас, в трех-четырех шагах, обстреляли беглым огнем человек восемь—десять красноармейцев. В бой вступать было бы глупо: мы имели всего только две винтовки и двадцать шесть патронов. Пришлось снова спешно ретироваться и идти; безостановочно, постоянно меняя курс, двенадцать суток.

Надежда сменялась отчаянием. Грязные, изможденные и оборванные, мы шли на запад, не зная, перешли ли мы уже финскую границу. Момент, когда выяснилось, что мы уже вне пределов проклятого СССР, навсегда останется в памяти. Представьте себе болотистую равнину, лес справа и слева, а впереди — движущиеся точки. Кто они — чекисты или финны? Идти мы уже не в состоянии. Войдя в болото, не так скоро оттуда выберешься. Мы долго всматривались в движущиеся точки. Люди были в чем-то черном, красноармейцы должны были бы быть в серых, шинелях. Перекрестившись, двинулись вперед. Оказалось — финны. Мы перешли границу. По реке сплавлялся лес. Мы долго не понимали друг друга. В конце концов, сдав винтовки рабочим, мы поплыли в лодке к ленсману 1. Силы упали. Мы были живыми трупами 2.