Монстры - Джонс Стивен - Страница 22

— Проклятие, черт вас побери! — ругнулся Шеридан, но его возмущение не оказало никакого видимого воздействия на священнослужителя, и тот с энтузиазмом развивал тему:

— Соответственно, мок — это плод союза шедди и мэдди, а в некоторых случаях рэдди, который, как легко догадаться, происходит от скрещивания вервама и вамвура…

— Но этот молодой человек, — прервала его Кэролайн, страх, недоверие и, господи прости, растущее сомнение которой были вытеснены неистребимым любопытством, — этот хорошенький мальчик — он, конечно же, не может оказаться монстром?

Преподобный Джон Баркер выпрямился на стуле и ухмыльнулся до ушей, словно вурдалак:

— Нет уж, моя дорогая леди, он, если позволите мне образно выразиться, вишенка, венчающая десерт. Если мои расчеты верны, этот молодой человек — если только он действительно молодой — является отпрыском мока и мэдди, а следовательно, самым ужасным, жутким монстром — шедмоком.

Шеридан опустил голову и презрительно усмехнулся, отвергнув неуместный энтузиазм священнослужителя:

— В этом множестве чудищ, то есть монстров, явно и выбрать-то нечего. Среди всех этих зевающих, лижущих, дующих и черт знает что еще делающих не остается занятия для молокососа. Какая у него специальность? Плеваться?

Мистер Баркер укоризненно покачал головой:

— Умоляю вас, не относитесь к этому так легкомысленно, мой дорогой сэр. Шедмок принадлежит к младшей ветви рода монстров, а потому лишен привилегий, от рождения данных более грозным представителям, каковыми являются его родители, — например, рогов, которые скрываются под взбитым коком его папеньки, — но зато он обладает даром, как говорят, самым опасным в целом семействе. Он свистит.

— Свистит! — отозвался Шеридан.

— Свистит, — мечтательно произнесла Кэролайн.

Мистер Баркер попытался воспроизвести свист, но плохо подогнанные вставные зубы подвели его.

— Н-да, свистит. Ни в одном из трудов, проштудированных мной, не раскрывается ни характер свиста, ни его воздействие, но все настаивают на том, что он до крайности опасен. Позвольте-ка, я припоминаю один старинный стишок, где об этом говорится. — Он закатил глаза и вскоре процитировал следующее произведение:

Кэролайн слабо вскрикнула, а Шеридан разразился проклятиями.

Гнев Шеридана еще не улегся, когда они отправились спать.

— Старый болван совсем выжил из ума. Подумать только, подобный псих по воскресеньям лезет на кафедру и читает проповедь простодушным, неотесанным мужланам. Я чуть сам не спятил. Ты когда-нибудь слышала такую чушь? Шедди, моки и — что там еще? — шемроки?

— Шедмоки, — поправила Кэролайн. — Но, Шеридан, на самом деле эта троица — настоящие чудища.

— Девяносто девять процентов представителей рода человеческого — настоящие страшилища. Ладно, ради бога, выкинь весь этот бред из головы и ложись спать. Я приехал сюда для того, чтобы расслабиться, а вовсе не для того, чтобы выслушивать бредни какого-то старого придурка.

Шеридан вскоре заснул. Кэролайн лежала на спине, глядя в потолок и прислушиваясь к отдаленным звукам, слабым настолько, что их было трудно различить, но не настолько, чтобы списать все на воображение. Далекое протяжное завывание, вопль, внезапно оборвавшийся, тихий топот бегущих ног — уже гораздо ближе.

Не сразу, но все же Кэролайн набралась храбрости, встала с постели и подошла к окну. Причем двигала ею скорее необходимость, чем любопытство. Воображение рисовало ужасные картины того, что происходит в залитом лунным светом и заросшем сорняками саду, и она испытывала потребность убедиться, что все в порядке. На самом деле, когда Кэролайн выглянула из окна и увидела обширное, покрытое травой пространство, оголенные деревья, похожие на гигантов-часовых, пейзаж производил впечатление полнейшей безмятежности. Лунный свет бросал на каждое дерево, куст и травинку серебристые блики, а в местах, недосягаемых для света, таились легкие, словно привидения, тени, вздремнувшие в ожидании зари. Между деревьев брела крупная полосатая кошка. Метрах в двадцати от дома она уселась и принялась вылизывать шерстку. Кэролайн наблюдала за ее плавными движениями, мельканием розового язычка, за лапой, согнутой над заостренными ушками; серая взъерошенная шерсть поблескивала, как полированная сталь в холодном лунном свете. Внезапно кошка замерла и превратилась в изображение на натюрморте. Голова склонена набок, желтые глаза неподвижно уставились на подозрительные деревья, лапа все еще поднята, уши торчком, спина выгнута, хвост свернулся, как тугая серая пружина. Затем над садом что-то неясно полыхнуло, и безмятежность кончилась, а вместе с ней и несколько меланхоличная неподвижность, что царит в местах, где уснуло все живое. Страхом повеяло над травой и над домом.

Старик-привратник — шедди — вышел из-за деревьев на середину сада. На плечах он нес убитую овцу, обернув ее вокруг шеи наподобие чудовищного воротника, по рубашке спереди стекала кровь, капая на траву, и капли посверкивали в лунном свете, как рубины. Он остановился, повернулся, и Кэролайн услышала низкий гортанный смех, когда из-под деревьев на лужайку вышел Грантли, он нес в руках связку кроликов. Кэролайн тихо взвизгнула, разглядев их сморщенные головки: шерстка обуглилась, ушки свернулись в хрупкие завитки, зубы почернели. Отец с сыном стояли плечом к плечу: двое искусных охотников только что вернулись с охоты с добычей — оба ждали появления третьего.

Марвин бегом пересек сад, и Кэролайн затаила дыхание, упиваясь замедленными, грациозными движениями и диковатой, почти звериной красотой лица и фигуры. Жаркая волна желания подавила чувства ужаса и омерзения по отношению к древним созданиям, заставив ее стискивать оконную раму, пока не закоченели пальцы.

Марвин тащил корзинку, полную неведомых белесых овощей.

Ну чем не прекрасный Авель, торопившийся домой к парочке зловещего вида Каинов? Он протянул им корзинку для осмотра, и старик рассмеялся хриплым клекотом, от которого у Кэролайн заломило уши, а Грантли замотал головой так сильно, что кок волос разметался и в лунном свете блеснули черные, словно полированные, рига. Марвин склонил голову набок и раздвинул пухлые губы — и смех внезапно оборвался, закончившись подавленным бульканьем. Старшие мужчины, точнее, существа замерли, словно пораженные болезнью деревья, и оба уставились на прекрасного юношу, будто на кобру, готовую к броску. Марвин дернул головой по направлению к дому резким, повелительным жестом, и они покорно потрусили перед ним, словно две дворняжки перед породистым псом.

Кэролайн вернулась в огромную двуспальную кровать и, полежав несколько минут неподвижно, с отчаянно бившимся сердцем, потянулась и затормошила крепко спавшего мужа:

— Шеридан.

Он с трудом стряхнул с себя сон, проснулся и раздраженно пробурчал:

— Ну что там? В чем дело?

— Шеридан… Я не могу заснуть.

— Что?!

— Я не могу заснуть.

Наступило ясное морозное утро, тучи в небе рассеялись, и холодным светом засияло солнце. Голые деревья гнулись под напором резкого восточного ветра, а твердая, как железо, земля представляла собой кладбище мертвой листвы, которая шуршала и шелестела, словно оплакивала давным-давно ушедшее лето, полное пышной зелени. Кэролайн наблюдала, как старый привратник наверху чистил пылесосом ковер.

Во время работы рот в обрамлении бороды то открывался, то закрывался, а исчерна-красный язык дрожал и дергался, словно жало, напомнив Кэролайн язык змеи, охотящейся на мух. Когда она шла мимо него к лестнице, старик ухмыльнулся, обнажив отвратительные черные десны, и пробулькал что-то; Кэролайн предпочла думать, что это означало "доброе утро".