Тень мечей - Паша Камран - Страница 4

• Предыдущая
• 4/111
• Следующая

Маймонид наблюдал за своим повелителем, пока тот осматривал лагерь крестоносцев. Брови султана изогнулись, когда его взгляд наткнулся на темно-красный шатер в центре лагеря. На ветру горделиво развевался флаг с вышитым золотым крестом.

— Наконец-то! Сам король Ги[13] почтил нас своим присутствием, — с удивлением заметил он.

Не скрывая изумления, Маймонид повернулся к султану: новость действительно была неожиданной.

— Поразительно, что этой трусливой собаке хватило храбрости ступить за ворота Иерусалима, — заметил раввин.

Аль-Адиль вытащил из ножен ятаган и поднял его высоко над головой, показывая свою силу и вызывая противника на бой.

— Я с превеликим удовольствием сниму голову с плеч этого Ги, — заявил он. — Если только ты, брат, не потребуешь этой чести для себя.

Саладин, привыкший к вспышкам аль-Адиля, улыбнулся.

— Королям негоже рвать друг друга на части и вести себя подобно бешеным собакам, — ответил султан, хотя в голосе его звучало сожаление, что он, как и его советник-раввин, не может уступить собственным демонам.

Аль-Адиль фыркнул. Он считал, что в мире крови и меча не место идеализму.

— Его рыцари в пылу сражения вряд ли окажут тебе такую милость, — возразил он.

— Именно поэтому мы лучше, чем они, брат мой, — напомнил ему Саладин. — Наше самое грозное оружие — сострадание. Состраданием мы ломаем сопротивление в людских сердцах и подавляем в них ненависть. Если победишь злобу, то и враг станет другом.

Аль-Адиль покачал головой и отвернулся — он не разделял идеалистической философии брата. Маймонид, наоборот, улыбнулся: таких людей, как Саладин, раввин никогда в жизни не встречал. Мусульманин, обращающий взор к Мекке, он тем не менее воплощал в себе лучшие учения Талмуда. Если бы такие люди стояли во главе всех народов, то, возможно, Мессия пришел бы скорее.

Старик всматривался вдаль, пытаясь разглядеть лагерь крестоносцев, с которым их разделяло пустынное поле. Своими глазами, видевшими уже не так хорошо, как раньше, он мог различить только расплывчатые очертания шатров. Поспешное приготовление рыцарей скорее походило на копошение насекомых. Но он понимал, что, как бы ни были настроены воины, исход сражения неизвестен. На войне много неожиданностей. Однако, независимо от хода сражения, раввин знал: конец близок. Он вознес тихую молитву за тех, кто в последующие несколько часов простится с жизнью. В молитве Маймонид заставил себя упомянуть и тех, кто находился в стане франков и кому судьбой тоже было назначено погибнуть сегодня. Но в эту часть молитвы он не вложил душу.

Рено де Шатильон чувствовал, как в нем нарастает раздражение. Его солдаты были готовы столкнуться лицом к лицу с врагами-язычниками, но руки им связывал нерешительный, слабовольный болван, именующий себя королем. Рено смотрел на столбы дыма, вздымающиеся вдалеке, в лагере мусульман, и едва сдерживался, ибо кровь в его жилах начинала закипать. На левой щеке запылал шрам — так происходило всегда, когда сердце его было охвачено гневом.

Он бросил взгляд на строй закованных в латы воинов на могучих конях: копья подняты, воины готовы устремиться вперед по его приказу. Рыцари-тамплиеры и их братья-госпитальеры, будучи самыми дисциплинированными бойцами в этой бесконечной войне, без колебаний жертвовали собственной жизнью во имя победы над врагами Господа Бога. Ему стало еще горше, когда он подумал о том, что с каждым часом, пока они с противником разглядывают друг друга у подножия Хаттина, их стратегическое преимущество тает. Безрассудный монарх погубил всю операцию, а его решение обойтись без дополнительных повозок с водой и вовсе стало роковой ошибкой. Король предполагал, что их войска достигнут Тивериадского озера задолго до того, как столкнутся с армией Саладина, но безбожники неожиданно преградили им путь. Запасы пищи и воды были на исходе, солдаты стали поддаваться отчаянию, особенно когда увидели, как мусульмане, издеваясь, со смехом выливают ведра воды себе под ноги. Вид драгоценной живительной влаги, которая по прихоти врага уходит прямо в выжженные пески, оказался сильным психологическим оружием, и боевой дух, и без того невысокий, упал ниже некуда.

Рено понимал: еще один день в пустыне под беспощадным палестинским солнцем ослабит их до того, что единственным выходом станет отступление, хотя он сделал все, что мог. Многие из его солдат набросили цветные накидки, чтобы доспехи не так накалялись (этой уловке он научился у мусульман за годы войны). Но у Рено накидок оказалось недостаточно, их не хватило большинству воинов — в основном тем, кто недавно прибыл сюда из Европы. В отличие от местных христиан эти солдаты оказались полностью неподготовленными к особенностям климата и местности, у них очень быстро наступало обезвоживание.

Рено обернулся; он был готов выместить свою злость на этом так называемом короле, который будет повинен в их поражении. Он вошел в королевский шатер и отмахнулся от стражи, стоявшей у входа во внутренние покои. Увиденное так распалило его гнев, что жарче мог быть разве что адский пламень.

Король Ги сидел с похожим на крысу советником за изящным столиком слоновой кости и играл в шахматы.

Тяжело дыша, Рено прошел вглубь покоев и навис над тщедушным регентом. Сам король при входе рыцаря даже не отвел взгляда от шахматной доски, но перепуганный советник уставился на Рено, как будто перед ним стояла сама смерть, пришедшая по его зажившуюся на этом свете душу. Ги поднял костлявую руку и передвинул ладью, забрав слона советника.

— Сир, тамплиеры ждут вашего приказа, — доложил Рено. В словах — почтение, в тоне — презрение. — Нельзя колебаться, ваше величество, пробил наш час.

Ги помолчал, потом наконец поднял голову и взглянул на дерзкого дворянина. Его редкие седые волосы едва прикрывали покрытый оспинами череп. Несмотря на весь свой гнев, Рено на мгновение не сдержал злобной усмешки, когда невероятно густые брови монарха, услышавшего слова рыцаря, поползли вверх. Рено почти не сомневался, что даже вши запутывались в лабиринтах густой растительности, нависшей над глазами короля. Сколько раз он представлял себе, каким изощренным пыткам подвергнет этого стареющего монарха, когда свергнет его с трона! И во всех своих фантазиях (весьма подробных, надо сказать) Рено начинал с густых зарослей бровей Ги.

— Мудрость состоит в осмотрительности, Рено! — после долгой паузы изрек король Ги своим звучным басом. — Жаль, что ты до сих пор этого не понял. Возможно, тогда мы сегодня не стояли бы здесь.

Рено больше не мог сдерживать ярость. Слишком, слишком долго он был вынужден притворяться, будто Ги нечто большее, чем номинальный правитель. Этому дураку подарили трон в Иерусалиме — после того, как от проказы умер король Балдуин, — ради компромисса, чтобы не допустить схватки между враждующими группировками знати, готовыми перегрызть глотку друг другу. Рено знал, что душа Иерусалимского королевства — это он сам и его братья-тамплиеры. В то время как мелкие политические фигуры, подобные Ги, занимались своими придворными интригами, его солдаты находились в самой гуще сражений, рисковали жизнью, а иногда даже рассудком, чтобы отогнать орды язычников. И пока Ги нежился в ванне с розовой водой, священная война оставляла свои шрамы на лице Рено, а еще более глубокие — в его сердце.

— Речи труса, — заявил Рено в лицо своему формальному сюзерену.

Советник короля побледнел. Рено отбросил всю придворную любезность — холодная ненависть, снедающая его душу, угрожающе прорвалась в словах, будто сталь клинка. Король же, напротив, оставался невозмутимым. Он выпрямился, чтобы посмотреть в глаза своему вассалу, и на долю секунды царственная осанка Ги показала, каким человеком он мог бы стать, сложись его жизнь по-иному. Проживи король другую жизнь, он, вероятно, стал бы правителем, достойным преданности своих воинов, но в этой жизни (тут уж нет сомнений) он оставался лишь тенью монарха.

• Предыдущая
• 4/111
• Следующая