Глухая Мята - Липатов Виль Владимирович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/47
• Следующая

«Ничего! — думает Григорий. — Посмотрим, механик Изюмин, посмотрим, что ты дальше будешь делать, как поведешь себя! Сам хотел идти за бобиной — интересно! Очень интересно!»

Живчик у подбородка замирает.

«На дочери знаменитого профессора женаты, механик Изюмин? Интересно! Очень интересно!»

Федор Титов и Георгий Раков работают до поздней ночи — создают запас древесины на утро. Трелюют хлысты одним трактором, так как чокеровать некому — нельзя же держать вальщиков в лесосеке больше полусуток.

Споро работают трактористы. Всего час прошел, как ушли в барак товарищи, а уж гора леса громоздится на эстакаде. Поздняя ночь в Глухой Мяте, но Федор не устал, он весел и подвижен. Давно так хорошо не было ему, как в этот длинный, суматошно-радостный весенний день, а в мускулы словно вставлены маленькие пружинки, от которых каждое движение доставляет удовольствие. И еще больше повеселел Федор, когда вспомнил, что в будке механика Изюмина еще с того памятного раза сохранилась водка. Хоть и сильно он был пьян тогда, а все-таки запомнил, что на дне литровки немного — пальца на два — осталось водки. Вспомнил о ней, обрадовался Федор, решил приложиться вечерком, с устатку, чтобы еще больше ощутить радости; и от этого весь день нет-нет да и вспомнит о бутылке и еще больше повеселеет. Правда, после сытного обеда, вспомнив о водке, тревожно подумал: «Что это я — ровно алкоголик!», но потом тревога прошла, и уже через час после обеда опять удваивалась радость весеннего дня от мысли о литровке, лежащей в будке электростанции.

Они кончают работу в час ночи, зная, что завтра могут выйти позднее.

— Хватит! — говорит Георгий и тяжело вываливается из кабины. Первые мгновения он не может ни выпрямиться, ни шагнуть — тело и ноги затекли от неподвижного сидения в машине.

— Хватит так хватит! — соглашается Федор, хотя мог бы работать еще.

Не сговариваясь, они достают тряпки, подходят к машине с двух сторон и начинают протирать ее — теплую, еще немного вздрагивающую, дышащую — маслом и бензином. Они — знающие, любящие свое дело трактористы. Пусть небо обрушивается на землю, пусть Обь выходит из берегов — не уйдут водители от заглушённой машины до тех пор, пока не пройдутся мягкой тряпкой по металлу, не спустят воду из радиатора, не подкрутят гайки.

Иногда руки Федора и Георгия встречаются, и Титов не отдергивает свои. Размягчил его весенний день, раздобрил, и злость на Ракова прошла бесследно, как будто и не было ее никогда. Федор человек незлопамятный, отходчивый; как прежде, хорошим, правильным и большим человеком представляется ему Георгий Раков. Но порой, когда их руки встречаются на теплом металле, ему хочется в чем-то извиниться перед Георгием, признаться в нехорошем поступке, который Федор совершил по отношению к Ракову. В чем извиняться, он не знает, но чувствует себя виноватым перед Георгием. А бывает и другое — Раков вдруг скажет что-нибудь или повернется так, что у Федора начинает кружиться голова: ведь так говорит и так делает Лена! И Федор долго не может прийти в себя.

— Прикрой, Федя, радиатор! — просит его Раков, залезая в кабину. — Я мотор почищу.

— Хорошо, Гоша! — И немного погодя, прикрыв радиатор, сообщает: — Я плотно закрыл, Гоша!

— Спасибо, Федя!

Попроси Раков, гору для него сейчас свернет Федор, невозможное сделает, чтобы услужить трактористу.

Тропинка, ведущая к бараку, проходит мимо будки электростанции, и, чтобы пройти, они должны подняться на бугорок, спуститься, на спуске срезав угол возле станции. Когда Раков и Титов проходят будку, они почти задевают ее плечом.

«Зайти или нет? — колеблется Федор. — Скажу Георгию, что забыл топор!» Раков быстро шагает впереди, размахивает руками. «Нет, пожалуй, не буду заходить! Завтра!» — думает Федор, и в это время тропинка ведет под уклон. Ноги сами бегут по ней, он тоже, как Раков, размахивает руками, боясь поскользнуться на дорожке, которую от блеска луны почти не видно, и только черная будка впереди помогает ориентироваться. Федор успевает замедлить бег как раз к изгибу тропинки рядом с электростанцией. Он даже схватывается за нее руками, чтобы не упасть.

— Я забегу на станцию! — кричит он Ракову. — Топор забыл! Ты не жди меня!

— Ладно! — несется снизу.

«Не хозяин я над собой!» — думает Федор, а сам открывает дверь будки. Здесь темно, как в подвале, но вместе с Федором заглядывает луна, свет ее ложится стремительной дорожкой на кругляшки меди, приборы, мазутный пол. Федор не знает, куда спрятал бутылку механик, и сомнение охватывает его: «А вдруг выпил?» Но тотчас же представляется лицо Изюмина. «Такой не станет один пить. Это я могу! Эх, Федор, Федор!» Но раздумывать некогда — торопливо тянется к контактам выключателя, боясь, что ударит током. От этого его движения делаются вкрадчивыми, воровскими. Федор шарит боязливо, точно опасается наткнуться на острое. Когда, наконец, контакт нащупан, он резко отдергивает руку — бьет током, — но все же успевает накинуть проводок на штырь. Однако лампочка не зажигается.

Федор длинно и затейливо ругается — нужно надевать еще один проводок, а спичек у него нет. Не от удара током — он слаб — ругается Титов, а оттого, что вором лазит по станции, что победило в нем желание выпить, и еще оттого, что он немного боится тишины, возвращения Ракова и чего-то непонятного, сумрачного. Ему представляется, что в станции затаилось живое, испуганное им существо.

Он набрасывает второй контакт. Вспыхивает маленькая лампочка, освещает станцию. Здесь чисто, уютно, хорошо пахнет маслом и бензином. На столе, развернутая, лежит книга с картинкой: полуголая женщина тянется губами к мужчине в жокейских сапогах.

Под столом бутылки нет, он перекидывает лампочку на проводе за мотор — тоже нет, затем в другую сторону — тоже нет. Стараясь сообразить, где водка, он постепенно обносит лампу по всем углам станции и сердито решает: «Выпил! Вот тебе и механик!», и в это время лампочка освещает пол, а особенно ярко одну из половиц, прибитую непрочно.

«Здесь!» — радуется Федор и приподнимает половицу, сует под нее руку.

Пальцы натыкаются на что-то мягкое, продолговатое. Федор машинально схватывает предмет и вытаскивает из-под половицы большой брезентовый сверток. Развернув, тихо ойкает:

— Вот это да! Откуда у него?

На брезенте лежит целое богатство — два провода высокого напряжения, несколько запальных свечей, поршневые кольца, части магнето, ротор и еще что-то, завернутое в отдельную тряпочку.

— Запасливый мужик! — с восхищением восклицает Федор, развертывая тряпочку. — Ого! — шепчет он.

Покачиваясь маятником на тонком проводе, висит бобина. Точно такая бобина, за какой ходил Григорий Семенов в леспромхоз. Она поблескивает свежей краской, она новенькая, точно сейчас привезена с завода. Бобина все покачивается в руке, и ее колебания сначала затихают, но потом она снова начинает раскачиваться — все сильнее и сильнее. Это происходит оттого, что рука Федора вздрагивает. Он бросает бобину. Она глухо ударяется об пол. И ему думается, что то страшное, что испуганно поеживалось и сжималось в электростанции, — это и есть бобина… Федор садится на пол, упирается руками позади, и от этого кажется, что он готов в любое мгновение сорваться с места, чтобы отпрянуть от бобины, если она оживет.

Так, молча, напряженно, он сидит несколько минут, потом срывается с места, ударяется о низкую будку и, весь искривившись от боли, оседает на пол. Во второй раз он выпрямляется осторожно, берет бобину за кончик провода и тихонько выходит из станции, запирает тщательно дверь на щеколду.

Он несет бобину за проводок так, как носят убитую змею: за кончик хвоста.

В вечернем бараке весело. Никита Федорович Борщев — босоногий, в распахнутой нижней рубахе — сидит на табуретке посредине комнаты и кажется мохнатым с ног до головы: так много на нем волос.

Лесозаготовители хохочут. Борис Бережков совсем посинел от хохота, икает и просит заморенным голосом:

• Предыдущая
• 44/47
• Следующая