Глухая Мята - Липатов Виль Владимирович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/47
- Следующая
Через день стал бриться Георгий, чтобы хоть немножко походить на синий портрет; потом завел толстую общую тетрадь, автоматическую ручку и стал записывать, сколько отработал на машине без ремонта, сколько подтрелевал леса, сколько ребят обучил сложному мастерству; и со временем убедился Раков, что не набрехал корреспондент — он действительно работал хорошо. Это принесло успокоение: при встрече с товарищами не избегал прямого взгляда, обилия синих портретов не смущался и к тому времени, когда облиняла на них краска, когда дожди и время превратили портреты в клочки, хорошо вошел в роль передового, знатного человека. Частое бритье, стремление походить на того Ракова, что глядел со стен, не прошли даром — стал походить на портрет: так же высоко и гордо задирал подбородок, покровительственно, надменно щурил глаза. Уши теперь не походили на громкоговорители — пополнел лицом Раков.
Совсем таким же, как на портрете, стал он.
На втором году славы Георгий женился и тоже долго не верил, что это случилось, — неприступной красавицей была раньше Лена Стамесова, самая завидная невеста в поселке. Долго сомневался он, хотя Лена пошла за него с охотой. Верной, домовитой женой стала она, но он все-таки иногда косился на нее — да так ли это: брало сомнение — действительно ли похож на синий портрет? Успокоение пришло вместе с маленьким попискивающим комочком — сыном Мишкой, а год спустя дочерью Еленой. Как помидор солнцем, налился Раков верой в правильность своей жизни, уверенностью; стал чаще думать о жизни, о товарищах, о той перемене, которая произошла в нем. Понимал Георгий: славу, жену-красавицу, крестовый дом под железной крышей, десять тысяч на книжке дал ему немудреный старенький трактор КТ-12. Он пуще прежнего холил машину, обхаживал и берег.
Надменная, гордая поза стала привычной Ракову, как ватник и кирзовые сапоги…
Георгий ведет машину по кочкастому узкому волоку. Ругается — плохо вычищен волок, и поэтому машина металлически крякает, жалуется на дорогу. Впереди, в рассветной тайге, качается сигнальный огонек титовского трактора — то припадет вниз на метр, то взлетит выше тонких елок; зло гонит машину Федор, рывками, словно пинает ее ногой, нажимающей акселератор.
Георгий вылезает из кабины, выбирая тропочку получше средь кочек и пней, заметенных снегом, вразвалочку идет к машине Титова.
— Почему рвешь машину? — тихо спрашивает Раков.
Титов молчит. Из-под высокой шапки крендельками лезут вьющиеся рыжие волосы, папироса переломлена в губах.
— Почему рвешь машину?
— Больше не буду, Гоша!
— Вернись, выбери тонкомерные хлысты!
— Ладно! — кивает Титов и прячется в кабину. Мотор машины чуть напрягается, позади струйкой бьется дымок выхлопа — трактор плавно трогается с места, но в это время по лесосеке разносится басовитый голос:
— Стой, Титов!
Из расщелины трелевочного волока выходит бригадир Григорий Семенов, спешит навстречу Титову. Их пути пересекутся на повороте волока в первую лесосеку, где вчера Федор оставил тонкомерные хлысты, но Семенов, видимо, думает, что трактор раньше проскочит сверток, и поэтому бежит:
— Стой!
Машина замирает.
«Сейчас схлестнутся!» — думает Георгий Раков и спешит к ним.
— Говоришь, хлысты надо выбрать! — Федор перекатывает папиросу из угла в угол губ, ухмыляется. — А если не схочу, тогда как?
— Выбери тонкомер, Титов!
— Погоди, Григорий Григорьевич! — торопливо говорит Раков. — Ты, Федор, поезжай своей дорогой!
Титов лязгает рычагами, сцеплением — машина рывком поворачивается, дергается, ошалело задрав мотор, точно с высокой горы, кидается вперед. Не по волоку, а по целине, по пням и сухостойным сосенкам ведет трактор Титов.
— Федор! — кричит Раков, но Титов не слышит его и все жмет и жмет ногой на газ, хрустит шестернями передач. В эту минуту Георгию кажется, что сквозь толстый металл блока видно, как слились в темную линию поршни, как шатуны мнут, терзают мягкую оболочку подшипников, как судорожно цепляются друг за друга шестерни дифера. Стонет, корчится двигатель, загнанный злой рукой Федора. Раков, срывается с места, через пни, сухостой, глубокий снег бежит к трактору, остановившись, поворачивается к нему лицом. Машина на предельной скорости приближается к нему; она сейчас катится под гору, и гусеницы слились в сплошную снежную полосу, а по бокам снег дыбится двумя фонтанами, и сухой, жесткий треск сливается с воем мотора — трактор ломает старые деревья, небольшие пни. Георгий крестом раскидывает руки, прищуривается, но стоит неподвижно, высоко вскинув голову. Титов затормаживает в метре от Георгия, но Раков все не двигается.
— Убавь газ, выключи сцепление!
Раков открывает дверь кабины, следит за тем, как Федор снимает ногу с акселератора, как хрумкает сцепление, и только после этого говорит:
— Жалко, что некем заменить! Тебя нужно снять с машины! Предупреждаю: если еще повторится это, сам поговорю с директором по радио!
Федор по-прежнему молчит, по он замечает, что бригадир Семенов торопливо идет к машине и просит Ракова:
— Пусти, Георгий!
Трактор уползает на волок. Раков и Семенов долго смотрят на уходящую машину. Бригадир жадно курит, глубоко затягивается дымом, а выпускает через ноздри, долго задерживая в легких. Он курит так, слоило боится, что папиросу отнимут. Раков недовольно косится на него:
— Куришь! Не выдержал!
— Курю, Георгий!
— Слабак! — говорит тракторист.
Тайга полнится светом, воздухом, лучи солнца, как в сито, просеиваются сквозь сосны; зеленой, яркой становится тайга, а снег на ветках — голубой снизу, синий посередине, розовый сверху — напитывается запахом весны.
Протяжный, зычный крик «Бойся!» несется по тайге. Кричащий тянет последние буквы; оборвав, начинает опять и поет еще протяжнее. Это кричит вальщик леса Борис Бережков. Солнцу, тайге, всему миру с вызовом кричит юноша: «Бойся!» — предупреждая, что через мгновение вздрогнет земля от тяжелого и хрусткого удара подрезанной Борисом сосны. Припадет дерево к земле, и долго-долго будет стонать, перекатываясь, эхо.
— Бойся!
Кричит юноша, и в крике — смелое предупреждение миру: уважай Бориса Бережкова! Крепки его мускулы, остры глаза, сердце как мотор трактора — быстро гонит оно кровь по толстым, здоровым артериям, напитывает каждую клеточку тела здоровьем, энергией. Уважай, земля, Бориса Бережкова! Не отдашь сама — руками, молодым умом возьмет то, что даровано человеку на земле. Уважай, земля! Такими же руками, как у него, заброшен с твоей груди кусочек металла на Луну.
— Бойся!
За городьбой сосняка все выше и выше лезет солнце. Желтые полосы, квадраты, круги заплатками ложатся на чистый снег. Трактор Георгия Ракова рвется к многоводью солнечных лучей, повстречавшись с ними, заливается светом от гусениц до крыши кабины. Фары озорно подмигивают клетчатыми, как у стрекозы, глазами. Праздничное ликование переполняет водителя.
— Готовьсь! — отвечает он на призывный крик Бережкова.
Из переплетения густых ветвей выскакивает Борис. Канатоходцем, балансируя руками, бежит по сосновому стволу, повисшему высоко над землей; сияет, хохочет, машет руками. Совсем молод он — мальчишка мальчишкой.
— Молодец, Борис! — кричит ему Раков и колобком выкатывается из кабины.
Не только Бориса хвалит он за силу и ловкость, за улыбку, а и себя, счастливого погожим утром, работой, солнцем. Слышится в крике тракториста: «Молодец, Борис!» — «Я тоже молодец! Разве не видишь, как я ловко выбрался из кабины, как бросился к соснам, как проворен и силен!»
— Чокеруем!
Сильными руками в брезентовых рукавицах они распутывают склубившийся колкий трос, потом, приглядевшись в неразберихе веток, стволов, пней, ныряют в колючие иглы, накидывают петли-удавки на горловины сосен. Лабиринтно сложна чокеровка тракторного воза, неопытный человек и за час не разберется, где и за что цеплять тросы, но Борис Бережков и Георгий Раков понаторели — пяти минут не проходит, как весело обмениваются они:
- Предыдущая
- 7/47
- Следующая
