Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович - Страница 42
- Предыдущая
- 42/99
- Следующая
Когда он произносил это, Никита Ваганов чувствовал на своей прямой спине взгляд редактора Кузичева, так благодарного недавно ему за то, что за статьей «Былая слава» стоит еще ряд грозных непробиваемых фактов. А мистер Левэн все ходил вокруг да около:
— Методы советской журналистики… Совместимость методов советской журналистики с творческим методом товарища Ваганова…
… Дурак — это всерьез и надолго, дурак — это должность, с которой сместить невозможно, и, как это ни странно, Никита Ваганов на всю жизнь под дураком будет подразумевать и видеть Василия Семеновича Леванова, но дурака высшей кондиции, то есть умного дурака. Никита Ваганов всю жизнь будет цитировать из Чехова: «Теперь у кажинной дуры свой ум есть!», а видеть будет и слышать мистера Левэна, как он ходил вокруг да около цели, чуть не поразив ее рикошетом. Дело в том, что сам-то Никита Ваганов знал о передержках и недодержках, которые он допускал в статьях и очерках, и о вранье, которое по жестокой необходимости жизни ходит рядом с правдой. Ну, это уже материи высокого, не левановского порядка! В них и сам Никита Ваганов не всегда разбирался…
— Я воздержусь при голосовании! — печально закончил мистер Левэн. — Это единственное, что я могу сделать с чистой совестью.
И сел, подлец этакий! Сел демонстративно рядом со своей Викой Бубенцовой, чтобы все думали, что они друзья, а не любовники. А собрание вновь притихло, так как председательствующий Иван Иосифович Мазгарев не призывал выступать других, а поднимался для выступления сам, собственной персоной. Умный и добросовестный, доброжелательный и серьезный, терпимый и принципиальный, он ничего никогда не делал, как говорится, с кондачка, во всех жизненных ситуациях был верен правде, своей, мазгаревской, правде. Помолчав, сосредоточившись, собрав на себе внимание — без желания делать это, — Иван Иосифович Мазгарев произнес такую речь, которая навеки запомнилась Никите Ваганову, научила его, как жить дальше, потому что для него лично решился вопрос: «талант и серость». Иван Мазгарев сказал:
— Я не подвожу итоги. Я не выступаю как секретарь первичной партийной организации. Я просто размышляю о природе партийности и необходимости партийности. — Пауза. — Товарищ Вагаиов, несомненно, яркая и одаренная личность. Товарищ Ваганов, несомненно, имеет право на вступление в рады партии как искренний сторонник коммунистической доктрины. Товарищ Ваганов, несомненно, имеет право на партийность, как сын члена партии, наконец, как внук политкаторжанина Никиты Ваганова, известного под партийной кличкой Светлый. Товарищ Ваганов значительно вырос за год пребывания в кандидатах в члены партии, вырос во всех отношениях. — Пауза. — Все вы знаете, как я не терплю злополучное «но»! Я его ненавижу! — Пауза. — Однако мне не обойтись без «но», просто не обойтись! — Пауза. — Товарищ Ваганов, кажется, имеет все, чтобы стать членом партии, но тот же товарищ Ваганов — в этом диалектика — права на вступление в партию не имеет, как выяснилось за год его кандидатства…
После этих слов живой и еще дышащий Никита Ваганов полетел в пропасть, полетел, полетел, полетел. Он ощутил именно чувство пропасти, разверзшейся под его обыкновенным учрежденческим стулом; пропасти черной и глухой. Летело все, летело вверх тормашками: его приезд в Сибирск, его работа в «Знамени» и для «Зари», его борьба с Пермитиным, мечты о близкой Москве. Кому он был нужен в роли беспартийного журналиста, чего он мог добиться без партийного билета, за которым, в частности, и приехал в Сибирск, в провинцию, в Тмутаракань. Что такое? Не прочел ли мысли Никиты Ваганова секретарь партийной организации Иван Мазгарев, тот самый Мазгарев, который льдистым весенним утром не подал Никите Ваганову руки? Он по-прежнему говорил с паузами:
— Несомненно, что стимулом для работы товарища Ваганова является стимул карьеристский, выдвиженческий, яческий. — Пауза. — Несомненно, половина работы товарища Ваганова — показуха, вторая половина — ловкое лавирование на вкусах и вкусовщина. — Пауза. — Жаль также, что товарищ Ваганов ведет непонятную и, видимо, нечистую закулисную возню, которую ему бы хотелось назвать борьбой. — Пауза. — Несомненно также и то, что моральный облик товарища Ваганова нуждается в серьезнейшей корректировке. До сплетен не унизимся, но очевидное есть очевидное! — Пауза. — И последнее, товарищи, последнее! Несомненно, что товарищ Ваганов приехал в Сибирск не работать, а наживать чины и партийность, чтобы вернуться победителем в Москву. Тише! Это можно доказать, анализируя его повседневную работу. Он больше уделяет внимания центральной печати, чем родному нашему «Знамени»! Разве это не так? — Пауза. — Здесь товарищи поступали ошибочно, призывая голосовать или не голосовать за товарища Ваганова. Это дело совести каждого. Пусть коммунисты сами решат, как поступать!
После этого Иван Мазгарев не выдержал — поплыл точно так, как «плывет» магнитофон, если в нем неисправен лентопротяжной механизм.
— Парторганизация у нас зрелая, коммунисты — люди ответственные, сугубо партийные, принципиальные. Они сами примут правильное решение! Они…
В зыбком болоте отчаяния и одиночества Никита Ваганов сейчас не находил крошечного, самого крошечного островка спасения, хотя последний эмоциональный взрыв секретаря партийной организации Мазгарева, казалось, немного разрядил обстановку публичной гражданской казни. Целую геологическую эпоху спустя, наяву и во сне вспоминая партийное собрание, он будет понимать, что его спасло чудо, маленькое чудо, которое сотворят три человека — заведующий промышленным отделом Яков Борисович Неверов, маленькая женщина с волнующими бедрами Нелли Озерова и сам редактор Кузичев — член бюро обкома партии. Как только Иван Мазгарев закончил свою уничтожительную речь и в кабинете воцарилась — именно воцарилась тишина гильотинирования, раздался хлюпающий звук. Это, забыв о всех и всем, плакала Нелли Озерова; она не рыдала, не плакала громко, а только всхлипывала, вздрагивала, давилась горькими слезами. Видимо, она, как и Никита Ваганов, прощалась со светлыми мечтами, ставила крест на лучезарном будущем, отказывалась от лазурных морских берегов, бесшумных автомобилей, Калининского проспекта, теплой хлорированной воды бассейна «Москва», пахнущих французскими духами удобных душных постелей, отказывалась от самого Никиты Ваганова, шепча его имя мокрыми губами. И вдруг раздалось:
— Товарищи, товарищи!
Это вскочил с места маленький и упругий, как теннисный шар, Яков Борисович Неверов, размахивая руками и заикаясь отчего-то, прокричал с душевной болью, с тоской и печалью, с отчаянием и таким же, как у Никиты Ваганова, чувством одиночества.
— Товарищи, товарищи, опомнитесь! Что вы делаете? Коммунисты — это добро, коммунисты — это гуманизм, коммунисты — это хорошая жизнь! Что вы делаете, товарищи, с молодым, талантливым, умным молодым человеком? Опомнитесь! Вагановы на улице не валяются! Кто сказал, что таким людям надо ломать хребет? Где это написано? Отвечаю: нигде это не написано! Неужели можно не принимать в партию человека, если он ярок, ироничен, заметен? В партии должны быть личности — без них нет партии! Опомнитесь, товарищи!
Он упал на стул, снова стало слышно, как тихонько плачет Нелли Озерова, плачет по себе самой. И когда тишина сделалась невыразимо трудной, когда Никита Ваганов подумал: «Кина не будет!», поднял скромно руку редактор Владимир Александрович Кузичев, член партийной организации и член бюро обкома партии. Он веско и очень тихо сказал:
— Три четверти предъявленных обвинений, в сущности, правильны. Как редактор, могу сказать, что товарищ Ваганов на «Зарю» работает достаточно много для того, чтобы этого не заметить. Но, Иван Иосифович, у меня как редактора нет претензий к товарищу Ваганову по объему его работы в «Знамени». Товарищ Ваганов для нашей газеты дает так много материалов, что мы их просто не можем опубликовать. — Редактор Кузичев по-стариковски пожевал провалившимися губами. — В свете этого понятна активность товарища Ваганова в центральной печати. Это во-первых! Во-вторых, товарищ Мазгарев, не вижу ничего плохого в том, что товарищ Ваганов стремится вперед и вверх. От каждого по его способностям — каждому по его труду.
- Предыдущая
- 42/99
- Следующая
