Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович - Страница 68
- Предыдущая
- 68/99
- Следующая
Подошел милиционер; потребовал документы, внимательно изучил, потом, смущаясь, протянул уважительно:
— Вага-а-анов! Из газеты? — и немедленно вернул документы.
Я поблагодарил, но большой или даже ощутимой радости не почувствовал. Это надо объяснить: меня никогда не привлекала собственная подпись, учиненная машиной, не трогал вал поздравлений, мне казалось, объясняется это жестким принципом: «Что сделано — умерло!» Однако эскулапы с лысинами и залысинами впоследствии объявили, что было это результатом огромного нервного напряжения. За полгода до объявления о приходе сухорукой сволочи я пойму, в чем дело: мне было плевать на имя, я жил всей газетой, начиная с первоколонной «шапки» и кончая какой-нибудь пустяковиной вроде: «Лось вышел на трамвайные рельсы, но его торжественно увели…» Слава газеты для меня была превыше всего! Если вы думаете, что я оправдываюсь, пудрю вам мозги, позвольте послать вас к черту, а коли вам услышится: «Посочувствуйте!» — я ваш жестокий враг. Не служил же я химере? Невозможно подумать…
III
Илья Гридасов медленно и верно приближался к ведомственному журналу с заковыристым названием, и, как вы понимаете, из двух слов «верно» и «медленно» мне не нравилось второе. Пришлось запускать машину, созданную и обкатанную мной в «учебные» годы работы в сибирской газете «Знамя». Было два пути: сделать что-то такое сильное, чтобы очередная встреча редактора «Зари» с Никитой Петровичем Одинцовым кончилась такой примерно фразой последнего: «А молодец наш Никита. Перспективно мыслит!»; второй путь — подвести Гридасова под монастырь, так сказать… Первый путь не вязался с уроком, данным мне Иваном Мазгаревым, второй путь… В нашем отделе полтора года работал очень молодой литсотрудник Виктор Алексеев. За полтора года он опубликовал в «Заре» десяток информации и небольшой очерк о водолазах — это меня насмешило, ибо история с Виктором Алексеевым была повторением моей истории, когда Гридасов браковал лучшие очерки, а посредственные шли в печать. А парнишка-то был с дарованием, судя даже по «Водолазам». Я нарушил молчаливое согласие: попросил Виктора показать забракованные материалы. А через два часа сидел в кабинете Игнатова; шел первый час ночи, но я не мог ждать до утра.
— Ты только посмотри, что делается! — искренне говорил я. — Ты посмотри, какие очерки Виктора Алексеева зарезал на корню Гридасов… Ты понимаешь…
Он почти грубо прервал меня:
— Очерки — на стол! И хватит краснобайства!
Когда Игнатов читал, он упрямо наклонял голову, свободной рукой проделывал какие-то манипуляции, но сам был неподвижен, как сфинкс, — минуты полнейшего отключения от внешней среды, это было профессиональное чтение, когда читающий брал на себя полную ответственность за все последующее: публикацию и результаты публикации. Такова редакционная жизнь: прочел материал — значит дал оценку, значит включился в число тех, на кого можно указать пальцем: «Тоже читал!» После третьего очерка Игнатов поднял на меня карающие глаза, словно это я гробил материалы. Он медленно спросил:
— И этот мальчишка больше никому очерки не показывал?
— Нет, только Гридасову!
— Тогда хватит тебе разгуливать по чужим кабинетам, вычитай внимательно очерк «На коне» и сдавай в набор.
Четыре очерка он вложил в папку, аккуратно выровнял страницы и поднял на меня взгляд:
— Я, кажется, просил вычитать очерк и сдать его в набор…
Через сутки в редакции праздношатающиеся устраивали маленькие летучки в коридорах и кабинетах: «Клевый очерк! Этот Алексеев покажет»; «Ой, братцы, представьте, что будет петь Главный Гридасову! Не хотел бы я быть на его месте!» Редакционный народ кость обгрызает до блеска, как молодой пес, но вот на редакторской половине было тихо, хотя я знал, что Игнатов четыре ненабранных очерка отдал Главному. Реакции на рукописи не было до очередной летучки, и за это время я понял, какой сильный человек Илья Гридасов — он вел себя так, словно ничего не произошло и происходить не могло.
… Он был редактором заковыристого ведомственного журнала, когда навестил меня в больнице. После его ухода я почувствовал прилив сил: он вел себя так, точно я был совершенно здоров.
… Я не умру в такой палате, я хочу умереть дома, в обстановке, приближенной некоторым образом к редакционной… Илья Гридасов ушел только тогда, когда лечащий врач закричал:
— Вы не можете понять, что ухудшаете состояние Никиты Борисовича!
Я горячо сказал:
— Он — единственный человек, который положительно действует…
— Позвольте вам не поверить… До свидания, товарищ!
Из пяти очерков Виктора Алексеева были опубликованы четыре, два из них премированы, один долго висел на доске «Лучших материалов месяца». Виктор Алексеев оказался благодарным человеком — улучал каждую минуту, чтобы повидаться со мной, понемножку влюблялся в заместителя редактора промышленного отдела, привез мне из командировки в Архангельск роскошный подарок — гигантского омара, засушенного, специально обработанного и пригвожденного к твердому картону. Непонятно, из какого источника это стало известно, но Илья Гридасов имел беседу один на один с редактором, а рассказывали об этом так, точно подслушали:
ИВАНОВ (бодро, весело). Ну и как идет жизнь молодая? Материал по КамАЗу был весьма!.. Чего же ты молчишь, Илья, я же спросил, как идет жизнь молодая?
ГРИДАСОВ (обычным пастозным голосом). Текучка заедает, Иван Иванович.
ИВАНОВ. Ну, ты скажешь! В газете не бывает текучки: она вся — текучка.
ГРИДАСОВ. Я не в том смысле…
ИВАНОВ. В том, в том… Но как же с молодой жизнью?
ГРИДАСОВ. Хм!
ИВАНОВ. Хм! Но твой промышленный отдел не радует молодым духом и комсомольским задором, хотя в этом месяце вы отхватили первое место и по количеству опубликованных материалов, и по качеству.
ГРИДАСОВ. Спасибо!
ИВАНОВ. Своих молодцов благодари… Слушай, Илья, я с тобой, как со старым дружком, хочу посоветоваться, и-и-и… посплетничать… Как думаешь, потянет Ваганов отдел писем? Он у нас не забюрократился?
ГРИДАСОВ. Можно… Работоспособен, словно доменная печь.
ИВАНОВ. Не понял сравнение.
ГРИДАСОВ. Доменная печь, если ее лишить топлива, навсегда выходит из строя. Это называется — закозлиться…
ИВАНОВ. Ишь ты, что знает!.. Так смотри, насчет отдела писем не проболтайся… С Вагановым-то ты не собачишься?
ГРИДАСОВ. Как можно!
ИВАНОВ. Вот это хорошо! А теперь прости: убегаю! А ты не забывай меня, старика, заходи, как выдастся свободная минутка.
Кроме главного смысла этого разговора, меня поразила точность сравнения Никиты Ваганова с доменной печью. Ах, какая же ты умница, Илья! И значит, малости не хватало, чтобы чаша весов склонилась в мою сторону… Я же говорил вам, что путь от заместителя редактора отдела до редактора — самый трудный, решающий, долгий, но у меня теперь в отделе был помощник, приятель, чуть ли не кровный брат — Виктор Алексеев, со временем он станет одним из лучших очеркистов страны.
Выжидать, терпеть, чтобы не «закозлиться», мне помогала на тайной квартире Нелли Озерова, на которую Москва оказала молодящее действие — она стала выдающейся красоткой, сама над собой посмеивалась: «Вот что может сделать салон красоты!»
Мы лежали с ней на предельно широкой тахте, лениво смотрели в потолок и вообще на какой-то срок не нужны были друг другу до противности. Поэтому Нелька делала из меня «мокрую обезьяну» — из ее лексикона!
— Гигант! — говорила она. — Титан! Пермитина стер в порошок, а теперь… В кого ты превращаешься, Ваганов? И это что такое? — Она больно схватила меня за жирок на животе. — Да с кем я разговариваю? С человеком, который должен был стать редактором, а удовлетворился замишком редактора отдела… Не смей меня гладить, Ваганов, я сейчас тебя не люблю… Нет, вы посмотрите на эту самодовольную рожу!
- Предыдущая
- 68/99
- Следующая
