Заповедное место - Варгас Фред - Страница 37

Парень разлил кофе по кружкам. С того момента как он заявил о своем происхождении, обстановка разрядилась. Револьвер был небрежно засунут в задний карман джинсов, кобура лежала на полу возле стула. Противостояние закончилось, напряжение спало мгновенно, как стихает ветер в море. Оба они не знали, что делать дальше, и без конца размешивали сахар в кофе. Кромсатель, наклонив голову, закладывал пряди волос за ухо, они снова падали на лицо, и он снова отбрасывал их назад.

— Может, ты и правда из Беарна, — произнес Адамберг. — Но поищи себе другого папашу, Кромс. У меня нет сына, и я не жажду его иметь. Где ты родился?

— В По. Мать приехала рожать в город, чтобы в деревне никто не узнал.

— Как зовут твою мать?

— Жизель Лувуа.

— Это имя мне ни о чем не говорит. А ведь я знаю всех, кто живет в наших трех долинах.

— Ты трахнул ее только один раз, ночью, у мостика через Жоссену.

— Все парочки ходили к мостику через Жоссену.

— Потом она написала тебе письмо, просила помочь. Но ты не ответил, потому что тебе было наплевать, потому что ты трус.

— Не получал я этого письма.

— Ну ясное дело, не хватало еще, чтобы ты помнил по именам всех девчонок, которых ты трахал.

— Во-первых, я помню их по именам, а во-вторых, не так уж часто мне тогда доводилось этим заниматься. Я не умел охмурять девчонок, и у меня не было мопеда. Если бы речь шла о таких ребятах, как Матт, Пьеро, Маню, Лулу, у тебя были бы основания предполагать, что один из них — твой отец. Они-то могли подцепить любую. Но только девчонки потом об этом помалкивали. Такое приключение считалось позором. Ты уверен, что мать не солгала тебе?

Парень порылся в кармане (его густые брови еще ниже нависли над глазами) и вытащил пластиковый мешочек, сначала поболтал им перед носом у Адамберга, а затем швырнул его на стол. Адамберг достал из мешочка старую фотографию, на которой все краски приобрели фиолетовый оттенок: молодой человек стоит, прислонившись спиной к огромному платану.

— Кто это? — спросил парень.

— Может, я, а может, мой брат. И что?

— Это ты. Посмотри на обратную сторону.

На обратной стороне фото круглым почерком была сделана карандашная надпись: «Ж.-Б. Адамберг». Его имя.

— Пожалуй, он больше похож на моего брата Рафаэля. Не припомню, чтобы у меня была такая рубашка. Это доказывает, что твоя мать плохо знала нас обоих, что она навешала тебе лапшу на уши.

— Заткнись, ты не знаешь мою мать, она никому лапшу на уши не вешает. Раз она сказала, что ты мой отец, значит, так и есть. Да и зачем ей выдумывать? Тоже мне повод для гордости.

— Как сказать. В деревне у меня репутация была получше, чем у Матта или Лулу, которых называли хулиганьем, крысятами и задрыгами. Душными ночами, когда все окна оставались открытыми, эти парни залезали в дома. Хозяйка продуктового магазина — ее в деревне не любили — получила по полной программе. Я уж не говорю о том, что вытворяла шайка Люсьена. В общем, так: хоть это и не повод для гордости, все же легче было назвать мое имя, чем признаться, что тут поработал задрыга Матт. Я не твой отец. Я не знал девушки по имени Жизель ни у нас, ни в соседних деревнях, и никакая Жизель не писала мне писем. Первое в моей жизни письмо от девушки я получил, когда мне было двадцать три года.

— Врешь.

Парень стиснул зубы: неколебимая уверенность, служившая ему опорой, вдруг дала трещину. Мифологический отец, его извечный враг, его мишень, хотел ускользнуть от него.

— Кто бы ни врал, я или она, давай решим, Кромс, что нам делать дальше. Нельзя же всю оставшуюся жизнь сидеть тут и пить кофе.

— А я с самого начала знал, чем кончится наша встреча. Ты отпустишь меня на все четыре стороны. А сам останешься здесь, с этими вонючими кошками, и ничего не сможешь мне сделать. Будь уверен: скоро мое имя появится в газетах. Кое-что произойдет. А ты будешь сидеть в твоем долбаном кабинете, в полном дерьме. И в итоге подашь в отставку, потому что даже легавый не может посадить родного сына в тюрьму пожизненно. Закон, мораль — все это пустые слова, когда решается судьба собственного ребенка. Но ты не захочешь признаться, что ты — отец Кромса, верно? И что это из-за тебя Кромс слетел с катушек? Потому что ты его бросил.

— Я не мог тебя бросить, поскольку я не причастен к твоему появлению на свет.

— Но ты не совсем в этом уверен, так ведь? Ты видел свою рожу? И видел мою?

— Ну и что? Две беарнские рожи, только и всего. Но зачем гадать, Кромс, если есть возможность получить точный ответ? И навсегда развеять твои иллюзии. У экспертов имеется образец твоей ДНК. Я дам образец моей, и пусть они сделают сравнительный анализ.

Кромсатель встал, положил револьвер на стол и безмятежно улыбнулся.

— Попробуй, если у тебя хватит смелости, — сказал он.

Адамберг смотрел, как он не спеша направляется к двери, открывает ее и уходит. На все четыре стороны. «Я пришел, чтобы изгадить тебе жизнь».

Он осторожно взял двумя пальцами пробирку и долго смотрел на нее. Нитроцитраминовая кислота. Он сцепил руки, опустил на них голову и закрыл глаза. Разумеется, никакого антидота ему не вводили. Он сорвал ногтем пробку.

Войдя в кабинет Жослена, Адамберг вдруг осознал, что от него буквально разит одеколоном, а доктор учуял это и удивлен.

— Я вылил на себя пробный флакончик, — объяснил он. — Это нитроцитраминовая кислота.

— Никогда не слышал о такой.

— Я сам выдумал название. Звучит убедительно.

Да, в тот момент все вышло удачно: Кромс попался на удочку, поверил, что в пробирке яд, который убивает за сотые доли секунды. Адамберг уже решил, что преступник у него в руках, но парень применил секретное оружие посильнее нитроцитраминовой кислоты. Тоже уловка, тоже блеф, однако это сработало. Адамберг, комиссар полиции, дал Кромсателю спокойно уйти, пальцем не пошевелил, чтобы остановить его. А ведь на столе лежал револьвер, Адамберг мог бы в два счета догнать этого парня. Или в пять минут оцепить весь периметр. Но он не двинулся с места. «Комиссар Адамберг отпускает маньяка-убийцу». Он словно видел заголовок на первой полосе во всех газетах Франции и Австрии. Крупные буквы сочились кровью, как ребра скелета на футболке Кромсателя. Потом будет суд, рев разъяренной толпы, веревка с петлей, переброшенная через толстую ветку. А вот и Кромсатель с красными от крови зубами, он вскидывает кулак и вопит вместе со всеми: «Сын побеждает отца!» Потом буквы газетного заголовка превращаются в россыпь черных и зеленых пятен.

В рот сквозь зубы вливалась грушевая настойка, голова уплывала то вправо, то влево. Он открыл глаза и вскоре четко увидел лицо склонившегося над ним Жослена.

— Вы потеряли сознание. С вами это часто бывает?

— Со мной это в первый раз.

— Зачем вы хотели встретиться? По поводу Воделя?

— Нет, я неважно себя чувствовал. Вышел из дому и подумал, что надо бы показаться вам.

— Вы неважно себя чувствовали? В чем это выражалось?

— Тошнота, туман в голове, разбитость.

— С вами это часто бывает? — повторил доктор, помогая Адамбергу встать.

— Раньше — никогда. Хотя нет, было однажды, в Квебеке. Но ощущения были другие, и к тому же перед этим я здорово напился.

— Прошу сюда, — сказал Жослен, хлопнув по длинному столу, обитому мягкой тканью. — Ложитесь на спину, снять надо только обувь. Возможно, это просто симптомы начинающегося гриппа, но все-таки давайте я вас осмотрю.

Когда Адамберг шел к Жослену, у него не было ни малейшего желания укладываться на стол и позволять доктору толстыми пальцами ощупывать его затылок. Ноги сами увели его подальше от Конторы и привели сюда. Ему просто захотелось с кем-то поговорить. Но этот обморок был как красный сигнал светофора. Нет, никому и никогда он не скажет, что Кромсатель считает себя его сыном. Никогда не расскажет, как дал убийце спокойно уйти, даже не попытался задержать его. Отпустил на все четыре стороны. И тот пошел своей дорогой, к следующей жертве, с мерзкой ухмылкой на губах, с эмблемой смерти на одежде. Кромс — это вроде звукоподражания, короткое словечко, которым обозначают какую-то пакость, мусор. Кромс, отродье Матта или Лулу, сын задрыги. Впрочем, за историю с хозяйкой магазина их никто не осуждал.