Неизвестные лики войны - Казаринов Олег Игоревич - Страница 23
- Предыдущая
- 23/87
- Следующая
Премьер-министр Японии Танака в 1927 году открыто заявлял: «…Мы должны будем заставить Маньчжурию и Монголию перенести все ужасы войны».
16 октября 1941 года вышел очередной приказ Гитлера: «…Следует помнить, что человеческая жизнь в охваченных волнениями странах вообще не принимается в расчёт и что эффекта устрашения можно достичь, лишь прибегая к крайне суровым мерам…»
Да и советский народ, несмотря на заявления о гуманности нового строя, исподволь десятилетиями проходил всестороннее закаливание своей совести, копил ожесточение, истреблял в себе христианские добродетели.
Газета 27-й стрелковой дивизии «Красный Воин» от 8 января 1922 года сообщила о новом празднике — «Красном Рождестве»:
«В N-ском стрелковом полку была оформлена сцена. На ней вместо буржуазной, разукрашенной ликами святош ёлки стояла большая ветвистая сосна, которая была закреплена в чучеле, изображавшем мировой капитал. На ветках сосны висели проткнутые щепками-штыками куклы чеха (!) (Отголосок восстания и выступления на стороне белых чешского корпуса (бывших пленных) (Примеч. ред.), Колчака, Юденича, Деникина, Махно и других прислужников капитала…
В „исповедальной“ будке сидел военком полка и слушал рассказы „кающихся“ красноармейцев. Одни рассказывали о своих проступках на службе, таких как сон в неурочное время, самовольные отлучки, другие „каялись“ в смерти от их рук белогвардейской и эсеровской Кронштадтской псевдоматросской сволочи. Выходивший на сцену помощник комиссара „отпускал грехи“ и осенял красноармейцев красной звездой…»
Поэты воспевали тотальную войну:
Правительство призывало точить штыки, чтобы нанести сокрушительный удар. «Бронепоезда стояли на запасных путях». Население поголовно училось стрелять, бегать в противогазах, прыгать с парашютом.
Какая могла быть гуманность, если культ силы был введён в ранг государственной политики?
Что можно ожидать от ландскнехтов, ежедневно видящих на базарных площадях повешенных, колесованных, обезглавленных воров и бродяг, сожжённых «ведьм», исполосованных кнутом блудников и должников? Стоит ли удивляться диким расправам над побеждёнными солдат, чьи спины хранят рубцы от шпицрутенов и фухтелей? Как поведут себя бойцы в экстремальных условиях войны, если и в мирное время они были окружены плакатами «Бей евреев!», «Враг не дремлет!», «Собакам — собачья смерть!»; если без вести пропадали люди, по ночным улицам кружили «чёрные вороны», топали штурмовики с факелами, по радио без конца гремели военные марши?
Какого милосердия можно было ожидать от распалённых боем советских солдат, если они воспитывались в атмосфере безжалостного уничтожения противников существующего строя? На примерах ненависти к «врагам народа», когда дети и жёны проклинали своих отцов и мужей? Публикацию в «Бакинском рабочем» от 12 февраля 1937 года одной такой жуткой «исповеди» я бы хотел привести целиком.
«Я, ослеплённая ложным (!) чувством семейной верности и семейного долга, страхом за детей, длительное время не информировала органы НКВД о вражеской деятельности моего бывшего мужа, хотя уже несколько лет на нашей квартире собиралась компания троцкистско-зиновьевского отродья во главе с бывшим моим мужем.
Я не участвовала в их разговорах, в основном я готовила угощение этим изменникам и лишь изредка слышала обрывки их реплик, в которых они ядовито клеветали на партию и правительство. Долгое время я никому не рассказывала о происходящем, и лишь однажды я проговорилась одной своей знакомой об этом. К счастью (!), она оказалась верной помощницей своего мужа — сотрудника нашего славного НКВД…
Теперь, когда мой бывший муж расстрелян по справедливому приговору советского суда, я обещаю сделать всё, чтобы мои дети не вспоминали об изменнике нашей социалистической Родины, к несчастью оказавшемся их отцом (!). Я надеюсь, что мне удастся полностью вытравить память о нём и воспитаю их настоящими верными детьми нашего народа, нашего великого и любимого вождя товарища Сталина…»
По-моему, эти строки не менее чудовищны, чем свидетельские описания изуродованных трупов и сцен массовых убийств.
Известно, что в СССР применялись небывалые по утончённости психические и физические пытки, которые чудовища от медицины вроде профессора Краснушкина обкатывали на политических заключённых и оптимизировали с применением «научных методик испытаний». Этот врач-преступник работал в Ростовском университете и за свои труды был даже награждён орденом Ленина. Начиная с 1925/26 года он использовал для своих бесчеловечных экспериментов уголовников, а с 1930 года предпочитал уже политических «подопытных кроликов», на которых испытывал наиболее эффективные методы допроса с пристрастием, разрабатывал приборы и инструменты для оптимальных пыток. «Результаты» этого «учёного», ставшего директором зловещего института «Канатчикова дача» (позднее — Институт имени Сербского), использовались НКВД для получения требуемых признаний на допросах. Правительство отпускало на эти исследования значительные средства. Практически дело обстояло так: обвиняемым предъявлялись сфабрикованные обвинения, после чего они на следствии подвергались широкому спектру самых страшных пыток. Это могло продолжаться неделями или даже месяцами, и заключённый, превращённый в развалину, соглашался сказать всё…
Впрочем, я пишу книгу о войне, а не о пыточных застенках тайных полиций, о зловещих спецслужбах и концлагерях. Это отдельная тема.
Но разве могут возникнуть сомнения в том, что если режим давал «добро» на террор против своих внутренних врагов, то он не стал бы пресекать безжалостное отношение к врагам внешним во время войны?
Оно изо всех сил поощрялось, ставилось в пример. К нему призывали прямо или косвенно, превращая своих солдат в озверевших убийц.
С этой целью даже проводились специальные эксперименты. Например, в Германии было сформировано подразделение из преступников под командованием оберфюрера СС Оскара Дирлевангера. Сначала это была «Особая команда Дирлевангер», набранная из браконьеров, потом «Особый батальон Дирлевангер», а затем батальон разросся до «Штурм-бригады СС Дирлевангер».
Эта воинская часть состояла из уголовников, совершивших тяжкие и особо тяжкие преступления, которые они должны были искупить кровью. Разумеется, чужой. Искупить в карательных операциях, так как на фронте уголовники зарекомендовали себя не с самой лучшей стороны. И они «искупали» в Белоруссии, Варшаве и Словакии, где уничтожали повстанцев и партизан с неслыханной жестокостью.
Однако безнаказанная свирепость развращает солдат. Бесконечные сцены убийств вызывают отупение, внушают пагубную мысль о вседозволенности, расшатывают дисциплину.
Это мешает ведению боевых действий. Окончательно превратившись в палачей, солдаты неохотно идут в атаку, не проявляют стойкости в обороне.
Казни должны быть регламентированными, жестокость — управляемой, террор — руководимым. В противном случае вся армия превратится в уголовников Дирлевангера, которые могут разложить фронт.
Командования всех армий отдают самые суровые приказы о недопущении произвола. Например, союзники на Втором фронте украшали дороги щитами с назиданиями: «Если хочешь достать сувенир, добудь его у немца, а не грабь своего гражданского союзника». Маршал К. Рокоссовский устанавливал «расстрел по законам военного времени за грабёж, изнасилование, кражу, убийство гражданских лиц». Верховное командование вермахта разработало «Памятку по охране советских военнопленных», в которой говорилось: «…Немецким солдатам запрещается прибегать к произволу или истязаниям: к применению дубинок, плёток и т. п. Это унижает достоинство немецкого солдата как носителя оружия».
Но с первыми выстрелами, с первыми жертвами, джинн войны уже вырывается из бутылки и овладевает людьми, несмотря на все приказы, памятки и увещевания.
- Предыдущая
- 23/87
- Следующая
