Неизвестные лики войны - Казаринов Олег Игоревич - Страница 32
- Предыдущая
- 32/87
- Следующая
Проводя с 10 на 11 августа разведку пути, по которому предстояло двигаться нашему полку, часа в два ночи мы въехали в тёмный туннель железнодорожного переезда. Лошадь захрапела и поднялась на дыбы. Я включил фонарик, и мурашки побежали по спине. В неестественных позах мёртвыми лежали наши пехотинцы. Открытые раны зияли на их телах. Это были совсем молодые парни».
Ещё неизвестно, что страшнее: слышать посвистывание вездесущих пуль или хриплое дыхание бросающегося на тебя врага? Понимать, что именно сейчас всё решится, видеть его яростный выпад с целью убить тебя, и, если повезёт, убить самому. И видеть как убиваешь: в живот, в грудь, в горло… Видеть его глаза, его кровь. Слышать его крик…
Сорокачетырехлетний серб Зоран, воевавший в Боснии во время гражданской войны в Югославии, вспоминал, как убил в бою двух хорватских солдат: «Я выстрелил в упор. До сих пор вижу их лица. Им не было и 20 лет. Я ещё подумал, что они могли бы быть моими сыновьями. Самое трудное на войне — это убивать в упор». Когда Зоран рассказывает об этом, по его щекам текут слёзы.
В моей видеотеке есть уникальные кадры штыкового боя времён Первой мировой войны. На них русская полурота контратаковала наступающую полуроту немцев. Бегом. Со штыками наперевес. На белом снегу чёрные шинели растянулись в цепь. Метрах в ста от зрителя фигурки смешались. И вдруг стали падать, падать, падать один за другим, почти одновременно, как кегли при попадании шара в боулинге. Там стреляли в упор, кололи штыками, резкими, незаметными с такого расстояния движениями били прикладами.
Секунды через три ряды настолько поредели, что стали видны отдельные фигурки, перебегающие от группы к группе. На помощь своим. И группы в то же мгновение таяли.
На это ушла ещё пара секунд.
Никто из немцев не побежал. Бесполезно. Поздно. Из них не удалось уцелеть ни одному. Русских осталось несколько человек. Победа!
Зрелище, завораживающее своей кровавой скоротечностью.
Но если на это страшно даже смотреть, то каково же было солдатам идти в штыки, зная, что выживут единицы?!
Бесстрастная статистика говорит о том, что в древности потери в сражениях были небольшими (В отдельных сражениях потери были огромны; например, в Куликовской битве потери обеих сторон составили более 100 000 человек (Примеч. ред.) в сравнении с позднейшими войнами благодаря холодному оружию, защите доспехов и низкой манёвренности. И, значит, война якобы была не такой страшной.
Но страх для солдата определяется не количеством убитых, а возможностью оказаться среди них. Иначе огромные армии при ничтожных потерях не обращались бы в бегство.
Командующий, конечно, имеет какую-то информацию о действиях врага, размерах потерь и наличия резервов. Он может планировать удары и контрудары, сохраняя при этом относительное хладнокровие. Но двум десяткам арбалетчиков, засевшим за плетнём деревенской ограды и потерявшим одного убитым и троих ранеными, кажется, что вражеское войско обрушивается всеми силами именно на них. И что им при этом никак не уцелеть.
Кровопролитие возросло с совершенствованием огнестрельного оружия. По замечанию маршала Таванна: «Прежде сражались 3–4 часа и на 500 человек не было и 10 убитых. Теперь за час всё кончается!»
«Всего десять убитых?! Ха-ха, вот это была война!» — думал я раньше. Но потом призадумался. При таком соотношении, например, десятитысячное войско теряло в бою 200 человек. А кроме убитых были ещё раненые. У одного сотрясение мозга после удара мечом по шлему, другому срубили пальцы, третьему выбили глаз, у четвёртого под ключицей застряла стрела, пятого сбили с коня и он переломал ноги. Много их, окровавленных и увечных сползалось после боя на свет бивачных костров, оглашая поле стонами. Многие потом умирали от полученных ран. На 200 убитых приходилось 300–400 раненых (Процент раненых у победителей (до применения огнестрельного оружия) был значительно выше. На 1 убитого приходилось до 10 и более раненых. У побеждённых, как правило, раненых (их не подбирали) почти не было (Примеч. ред.). А это означает, что потери были равны 5–6 %.
(В XX веке, например, во время Арабо-Израильской войны 1973 г. египетские войска отступали при потерях, не превышающих 1 %, а атаки израильтян срывались даже при потерях в три раза меньших, чем нёс обороняющийся противник.)
Но и в более поздние времена, когда на смену арбалетам пришли мушкеты, и «за час всё кончалось», победы и поражения определялись не залпами в упор, одномоментно скашивающими целые ряды.
Страшные в бою слова «Обошли!», «Отрезали!», «Прорвали!» являлись и являются ключевыми для настроения войск. Если не побежишь, то погибнешь! И, заражая друг друга паникой, бросая знамёна и пушки, бежали нередко перед численно меньшим врагом.
Казённый язык военной психиатрии характеризует бегство от источника опасности, как неконтролируемые движения, вызванные «двигательной» формой страха.
«Чувство страха среди солдат распространяется как цепная реакция, что объясняется отсутствием у личности при нахождении в организованном коллективе персональной ответственности и преобладающими в её действиях эмоциями, которые чаще всего носят примитивный характер. Это приводит к возникновению коллективных реакций, одна из которых — паника».
Нередко при этом происходят «поражения психики, которые вызываются воздействиями реальной (или мнимой) потери управления войсками и объясняются тем, что военнослужащий теряет уверенность в командовании». Отсюда истерические призывы: «Бей офицеров! Измена!»
При отступлении Красной Армии от Екатеринодара в 1918 году «везде среди разбегавшихся частей раздавались крики: „Продали нас и пропили!“».
К сожалению, в прошлые времена было не принято документировать чувства солдат, идущих в бой: о чём они думали, что вспоминали, как переживали опасность. Предпочитали описывать сражения, деяния полководцев, подвиги героев. Чувство страха считалось тождественным трусости. Лишь по художественной литературе и дневникам, авторами которых являлись современники — участники или свидетели — кровавых событий, можно составить приблизительную картину психологического состояния людей на поле боя.
«…Слушайте, ребята! если кто хоть на волос высунется вперёд — боже сохрани! Тихим шагом!.. Господа офицеры! идти в ногу!.. Левой, правой!.. раз, два!
Три ядра, одно за другим, прогудели над головами солдат; четвёртое попало в самую середину каре.
— Не прибавляй шагу! — закричал Зарядьев. — Примкни! Передний фас, равняйся!.. В ногу!.. Заболтали!.. Вот я вас… Стой!
Каре остановилось; ещё несколько ядер выхватило человек пять из заднего фрунта, который приметным образом начал колебаться.
— Не шевелиться! — закричал громовым голосом Зарядьев. — А не то два часа продержу под ядрами. Унтер-офицеры, на линию!.. Вперёд — равняйся! Стой!.. Тихим шагом — марш!
— Послушай, Зарядьев! — сказал вполголоса Рославлев. — Ты, конечно, хочешь показать свою неустрашимость: это хорошо; но заставлять идти в ногу, выравнивать фрунт, делать почти ученье под выстрелами неприятельской батареи!.. Я не назову это фанфаронством, потому что ты не фанфарон; но, воля твоя, это такой бесчеловечный педантизм…
— Эх, братец! Убирайся к чёрту с своими французскими словами! Я знаю, что делаю. То-то любезный, ты ещё молоденек! Когда солдат думает о том, что идти в ногу да ровняться, так не думает о неприятельских ядрах.
— Положим, что так; но для чего вести их тихим шагом?
— А ты бы, чай, повёл скорым? Нет, душенька! От скорого шагу до беготни недалеко; а как побегут, да нагрянет конница, так тогда уже поздно будет командовать…»
В хаосе боя очень трудно руководить солдатами, которые находятся во власти эмоций, сильнейшая из которых — страх. У командующего может быть разработан самый замечательный план, сосредоточены крупные воинские части, но всё это превращается в обычные бумажки со стрелками и цифрами, если живые люди, из которых состоят войска, начинают вести себя по-своему.
- Предыдущая
- 32/87
- Следующая
