Пастырь добрый - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 27

• Предыдущая
• 27/31
• Следующая

– Хочешь сказать, меня сдал кто-то свой? – уточнил Финк уже вовсе свирепо. – Что из моих парней, так?

– У тебя есть иные предположения? – вздохнул Курт почти с непритворным состраданием, и тот кивнул так резко, что было слышно в каменной тишине коридора, как что-то хрустнуло в затылке:

– Да, Бекер. Есть. Хочешь, скажу?

– Хочу. Мне сейчас не помешает любой совет и любая версия. Излагай.

– Излагаю… версию. – Финк был почти злораден, и в голосе его звучал неприкрытый гнев. – Вот тебе «иные предположения»: о том, кем ты был, о том, кто я, не только мои парни знают. Твое начальство ведь тоже, а? Ты ведь писал донос, или как это звать… когда получал информацию от меня этим летом, а?

– Отчет, – возразил Курт тихо, и приятель яростно отмахнулся:

– Похеру. Ведь писал, от кого, почему я помогать кинулся, что и как, а? Чего молчишь, Бекер? Ведь твои главные тоже все это знают. Или, по-твоему, среди головорезов могут быть предатели, а среди святых и непорочных инквизиторов все сплошь преданные служители и псы верные?

– Разумеется, в беседе с ним я этой темы раскручивать не стал, однако… – Курт обвел взглядом безмолвных слушателей расположившихся в рабочей комнате Керна, и в ответ прозвучали скорбные вздохи; он кивнул: – Да. Вот и я подумал о том же.

– Не сочтите, что я снова злословлю великую и ужасную Инквизицию, – тихо заметил Бруно, – однако смею напомнить, что при предшествующем дознании выяснились неприятные детали, касающиеся чистоплотности представителей вашего попечительского отдела. А говоря простыми словами – один из тех, кто должен следить за вашей честностью, продался с потрохами. И, как я понял, до сих пор не выяснено, кто именно, так?

– Какой ты временами осведомленный и умный, аж противно, – покривился Райзе, и Курт усмехнулся:

– Это верно. Следует признать, что две самые дельные мысли в этом расследовании принадлежат не инквизиторским мозгам.

– А в этом следствии высказывались дельные мысли? – хмыкнул Ланц. – Наверное, я совсем отупел, ибо что-то не припомню.

– Помолчи, – оборвал его Керн тихо. – Объяснись, Гессе.

– Объясняю, – кивнул он. – Первая мысль пришла от нашего невольника. Он задал вопрос: «зачем убили Кристину Шток». Не «за что», а именно «зачем». Если подумать так, то далее следует: зачем был подставлен Финк, если следующее убийство развеивает все это в прах?

– И зачем?

– Кто-то хотел привлечь внимание Друденхауса к этому делу. Убийство было совершено именно так, подставлен был именно он для того, чтобы в дело ввязался я. Да, улики, подтверждающие невиновность Финка, были не явны – не явны для светских. Но если расследованием займется Друденхаус, это будет означать, что мы…

– Ты.

– Хорошо – я. Что я осмотрю место преступления подробнее, что обращу внимание на несоответствие обликов девицы, виденной с Финком, и той, что убита, что я обращу внимание на слова самого арестованного, в конце концов. Кто-то хотел, чтобы Друденхаус вмешался в дело и – доказал непричастность предполагаемого убийцы.

– Довольно сложно, – заметил Керн, поморщившись, точно от боли. – Много допущений. Не заметь ты этого ножа в куче мусора, не прими тебя твои приятели в «Кревинкеле», не приди в голову Вернеру Хаупту призвать тебя на помощь, наконец…

– Ведь приманивают Инквизицию, Вальтер, а не провинциального дознавателя от местного деревенского старосты. Все и должно быть сложно.

– Приманивают? Для чего? К чему все это? Что им… кто бы они ни были… от нас нужно?

– Не знаю.

– Предположения? – мрачно уточнил обер-инквизитор; Курт вздохнул:

– Да. Предположения есть. При моем первом деле внимание следователя Конгрегации было привлечено для того, чтобы в ходе расследования и сам следователь, и Конгрегация вообще были опорочены, и лишь чудом удалось свести все к небольшому скандалу и слухам, а не громкому суду государственной значимости.

– Не скромничай. «Чудом»…

– Не это важно, – отмахнулся Курт раздраженно. – Важно иное. Думаю, я не выдам ничего тайного, ибо каждый из нас знает, пусть это и не принято произносить вслух, что против Конгрегации началась война. И каждый знает, кем она начата.

– Интересно, – с невеселой издевкой осведомился Бруно, – а насколько легальной станет германская Инквизиция, если у Папы хватит наглости попросту в открытую отлучить ее и признать еретической?

– Вот посиди и поразмышляй над этим, – недовольно посоветовал Ланц, – может, тогда хоть минуту помолчишь.

– Итак, – продолжил Курт нетерпеливо, – в свете всего этого могу предположить, что и сейчас происходит то же самое. Вторая дельная мысль, высказанная теперь уже Финком – мысль о том, что именно стоящие надо мною знают не просто о том, кто я и кто он, но и о том, что мы снова в приятельственных отношениях. Складывается все сказанное мной в следующую картину: используя Финка используя меня, некто снова пытается скомпрометировать Конгрегацию. Заметьте, кто убит: дочь одного из самых преуспевающих дельцов Кёльна и сын бюргермайстера. Кроме того, что торговая жизнь на некоторое время нарушена (какая тут торговля, когда на твоем собственном льду лежит твой ребенок?), что Хальтер теперь потеряет голову, и делами города заниматься прекратит вовсе… это – помимо того, что придется приложить немалые усилия к тому, чтоб не позволить ему наломать дров… Так вот, кроме всего этого – у нас нет ничего, нет улик, нет нитей, нет следов, ведущих к истинному убийце. Иными словами, мы взвалили на себя расследование, которое не сможем завершить, вырвав при этом из рук светских единственного, на ком можно было бы хотя бы сорвать зло. Со стороны это выглядит так: мы вмешались в дело, и – город беднеет, порядка нет, in optimo[43] – город разваливается, и виноваты в этом мы. И придется вновь исправить меня: не «мы», а «я». Если бы меня здесь не было, этот план не удался бы.

– Absiste[44], – вновь покривил сухие губы Керн. – Если ты прав, если все и впрямь обстоит так – они все равно нашли бы способ подставить Друденхаус, не так – то иначе.

– Если я прав, – повторил Курт с нажимом. – Это лишь версия.

– Похожая на правду, Гессе, вот что настораживает.

– Признаюсь, мне было б много легче, – вздохнул Курт тоскливо, – если б вы снова на меня наорали и разнесли б мою гипотезу в пыль. Если б выдвинули свою – пусть и абсолютно бредовую, по моему мнению, если б Дитрих или Густав возразили мне и указали на явные или мнимые ошибки и нестыковки… если б Бруно опять начал глумиться и спорить…

– Да на тебя не угодишь, – устало улыбнулся Керн. – В чем дело? Ты действительно сомневаешься в собственных словах, или же тебе попросту не хочется, чтобы они оказались правдой, и ты изыскиваешь любые тому доказательства?

– Почему не убить самого Штока? – спросил Курт тихо, и обер-инквизитор согнал с лица улыбку. – Так ввергнуть экономику Кёльна пусть во временный, но stupor[45], было бы проще. Почему не заварить кашу посерьезнее – не прикончить бюргермайстера? Всем известно, как он благосклонен к Друденхаусу. Да, есть надежда, что, лишившись сына и не дождавшись от нас результата в расследовании, он несколько к нам охладеет… однако же не проще ли было бы убрать его? Тогда было бы все – и шумиха, и избавление нас от столь полезного союзника, и ропот среди горожан.

– Убиты дети, – возразил Ланц убежденно. – И не просто зарезаны или удушены, абориген; дети убиты с такой жестокостью, каковая и в убийствах взрослых не часто замечена. Полагаешь, не повод роптать на наше бессилие?

– Почему именно дети, не их родители?

– Потому что нераскрытое дело с убитыми детьми подорвет нашу репутацию, может быть, сильнее, нежели порушенная по нашей вине экономика всей Германии, вместе взятой. Причем во всех, как это принято выражаться в официальных отчетах, «слоях населения»; ведь, как я понял, даже твой приятель-головорез не остался вполне безучастен к происходящему?

• Предыдущая
• 27/31
• Следующая