Незаметные - Литтл Бентли - Страница 38

• Предыдущая
• 38/80
• Следующая

Наверное, Филипп почувствовал мое смятение. Может быть, оно отразилось у меня на лице. Он мягко улыбнулся и потрепал меня по плечу.

– Мы – террористы, – сказал он. – Ты это знаешь. А террористы это делают.

– Но мы же – Террористы Ради Простого Человека. Чем это поможет простому человеку? Чем это продвинет наше дело?

– Пусть эти сучки знают, кто мы, – ответил Стив.

– Это дает нам власть, – ответил Филипп.

– Не нужна нам такая власть!

– Нужна. – Филипп стиснул мое плечо. – Я думаю, пришло время твоей инициации.

Я вырвался.

– Нет!

– Да. – Филипп оглянулся. – Давай вот эту.

Он показал на молодую азиатку, вышедшую из галантерейного магазина с небольшой сумкой. Женщина была великолепна: высокая, как модель, со скульптурными чертами лица, темными миндалевидными глазами и красным напомаженным ртом, длинные черные волосы висели почти до талии. Тонкие блестящие брюки в обтяжку четко обрисовывали контур трусов.

Филипп увидел выражение моего лица.

– Давай, вали ее.

– Но...

– Если не будешь, мы это сделаем.

Остальные с энтузиазмом закивали.

– Средь бела дня!

– Тебя никто не увидит.

Я знал, что он прав. Меня так же не будут замечать за изнасилованием, как за любым другим занятием.

Женщина миновала нас и направлялась к переулку в середине квартала.

– Эту женщину сейчас изнасилуют, – сказал Филипп. – Ты или мы. Решать тебе.

На это я поддался, в своем самодовольстве веря, что быть изнасилованной мной – это лучше, чем Филиппом, Стивом или Джоном. Я же хороший, просто поступаю по-плохому. И будет не так ужасно, если это сделаю я, а не другие.

Джон хихикнул:

– Лезь на нее. И кинь ей палку за меня тоже.

Я сделал глубокий вдох и пошел к женщине. Она не видела меня, пока я не оказался совсем рядом, пока не схватил ее за плечо и поволок в переулок, закрыв рот другой рукой. Она уронила сумку, оттуда высыпались черные кружевные трусы и красная шелковая комбинация.

Ужасное было чувство. Наверное, в неисследованных глубинах моего подсознания агрессивного самца варилась мысль, что ей это может понравиться, что пусть это будет мучительно в смысле чувства, физически это может доставить ей удовольствие. Но она была в слезах, в ужасе и явно в гневе, и, прижимаясь к ней, я уже знал, что ей будет противно и это, и я сам.

Я остановился.

Этого я не мог.

Я ее выпустил, и она упала на асфальт, всхлипывая и судорожно ловя ртом воздух. Я чувствовал себя последним дерьмом, уголовником, которым я и был. Желудок свело судорогой, меня тошнило. Да что со мной такое? Как я вообще мог в это ввязаться? Как я мог оказаться настолько слаб морально, настолько жалок, чтобы не пытаться отстоять свои моральные убеждения?

Я был не тем человеком, кем себя считал.

Перед моим мысленным взором возник образ Джейн, которую какой-то незнакомец затаскивал в переулок и насиловал.

У этой женщины есть муж? Приятель? Дети? Родители есть?

– Ты упустил свой шанс, – сказал Филипп. Он бежал в переулок, расстегивая штаны.

Я бросился к нему, но голова моя кружилась, меня тошнило, и я привалился к стене.

– Не смей!

Он посмотрел мне в глаза:

– Ты знал правила игры.

Он схватился спереди за ее брюки, рванул и оторвал лоскут.

Остальные террористы смеялись. Женщина жалобно хныкала, отчаянно пытаясь не дать стянуть с себя брюки, защищая остатки своего поруганного достоинства, но Филипп встал на колени и грубо раздвинул ей ноги. Я услышал звук рвущейся материи. Она кричала, плакала, по ее покрасневшему лицу лились слезы, и была она маленькой перепуганной девочкой, и никем другим. И в глазах ее был ужас – голый, презренный ужас.

– Отпусти ее! – крикнул я.

– Нет.

– Я следующий! – крикнул Стив.

– Нет, я!

Я вышел из переулка, шатаясь. За спиной я слышал их смех и ее крики.

Я не мог с ними драться. Я ничего не мог сделать.

Я вышел и сел на узкий выступ под окном «Баскин-Роббинса». Стекло витрины холодило спину. Я заметил, что руки у меня трясутся. Я все еще слышал ее крики, хотя они были заглушены шумом города, людей, машин. Открылась дверь, и из нее вышел Билл с большим рожком шоколадного мороженого в руках.

– Сделал? – спросил он.

Я покачал головой. Он нахмурился:

– Нет?

– Не смог, – ответил я, борясь с тошнотой.

– А где все?

– Там.

– А! – Он лизнул мороженое и направился к переулку.

Я закрыл глаза, пытаясь слышать только шум машин. Филипп – зло? Все мы – зло? Я не знал. Всю мою жизнь меня учили, что зло банально. Такая теория возникла из-за нацистов и их институционализированного ужаса, и за всю мою жизнь я до тошноты слышал, что зло не бывает талантливым, зрелищным или величественным – только маленьким, обыденным, ординарным.

Мы были маленькие, обыденные, ординарные.

Были ли мы злом?

Филипп считал, что мы – добро, верил, что мы можем делать все, что захотим, и это будет правильно. Нет морального авторитета, перед которым мы в ответе, нет этической системы, которой мы обязаны придерживаться. Мы над всем. Мы сами решаем, что добро, а что зло.

И я решил, что это не добро.

Почему мы не все с этим согласились? Почему у нас разные убеждения? Почти во всем остальном мы думали и чувствовали заодно. Но в этот момент я был так же чужд моим собратьям Незаметным, как и нормальным людям.

Филипп говорил, что я вор еще цепляюсь за мораль и условности общества, которое оставил позади.

Может, он и был прав.

Через несколько минут они вышли из переулка. Я хотел зайти, посмотреть, что с женщиной, как она, но остался сидеть, прислонившись спиной к витрине «Баскин-Роббинса».

– А кино, наверное, уже кончилось, – сказал Филипп, поправляя ремень. – Давайте вернемся к кинотеатру.

Я кивнул, поднялся, и мы пошли обратно. Я по дороге заглянул в переулок, но ничего не увидел. Наверное, она убежала в другую сторону.

– Ты один из нас, – сказал Филипп. – Ты тоже в этом участвовал.

– Разве я что-нибудь сказал?

– Нет, но подумал. – Он посмотрел на меня. – Мне нужно, чтобы ты был с нами. Я не ответил.

– Ты убиваешь, но не насилуешь?

– Там было другое. Личная вражда.

– Все личное! Мы сражаемся не с отдельными людьми, а с системой. И должны нападать, когда и где можем.

– Я это понимаю не так, – сказал я.

Он остановился.

– Значит, ты против нас.

Я замотал головой:

– Я не против вас!

– Тогда ты с нами. Я не ответил.

– Ты с нами, – повторил он.

Я кивнул. Медленно. Да, наверное. У меня не было выбора.

– Да, – ответил я.

Он улыбнулся и обнял меня за плечи.

– Один за всех и все за одного! Как три мушкетера.

Я заставил себя улыбнуться, хотя улыбка вышла кривая и немощная. Чувство было такое, что я измазался в липкой грязи, и противна была его рука у меня на плечах, но я ничего не сказал.

Я был с ними. Был одним из них.

Что еще у меня было?

Кем еще мог я быть?

И мы пошли в сторону кинотеатра.

Мы жили в собственном мире – подпольном мире, занимающем то же пространство, что и обычный, только отстающем от него на пару тактов. Это напомнило мне эпизод из «Внешних границ», когда время остановилось и все в мире застыли, кроме мужчины и женщины, которые остались этим не затронуты и жили вне времени, между секундами.

Только те люди, с которыми мы сталкивались, не были застывшими во времени.

Они просто нас не замечали.

Странное это чувство – когда тебя не видят люди, с которыми ты соприкасаешься. Я уже привык к тому, что я – Незаметный, но это было другое. Будто я был по-настоящему невидимкой, призраком. До того я ощущал себя частью мира. Меня не замечали, но я существовал. Теперь же... я будто не существовал, или существовал на другом уровне. Будто обычная жизнь – это кино, а я – зритель: могу смотреть, но не участвовать.

• Предыдущая
• 38/80
• Следующая