Война с Ганнибалом - Ливий Тит - Страница 14

• Предыдущая
• 14/75
• Следующая

Народный трибунал Марк Метилий, созывая сходку за сходкой, произносил подстрекательские, полные ярости и ненависти речи.

– Это неслыханно! – кричал он. – Этому нет названия! Сперва, находясь при войске, наш диктатор не дает ему побеждать, теперь, вернувшись в Рим, ставит под сомнение и даже оплакивает победу, которая уже одержана! Он хочет лишь одного – сохранить свою власть как можно дольше, и потому нарочно затягивает войну, потому хладнокровно глядит, как пуниец разоряет земли Италии, потому запер в лагере наши легионы, жаждущие битвы, и отнял у воинов мечи и копья, словно у пленных неприятелей! Надо бы сместить Фабия вовсе, но я готов согласиться и на меньшее: давайте уравняем в правах диктатора и его помощника – ведь все мы знаем отвагу Марка Минуция!

Перед народом Фабий даже не пытался оправдываться, понимая, что это бесполезно, перед сенатом же говорил не один раз, но и там его слушали без особенного сочувствия. Накануне того дня, когда должно было решиться, получит ли начальник конницы те же права, что диктатор, Фабий, не желая участвовать ни в спорах, ни в голосовании, уехал к войску.

Когда назавтра открылось Народное собрание, все долго молчали: хотя народ был единодушен в ненависти своей к диктатору и благосклонности к начальнику конницы, никто не смел открыто поддержать трибуна Метилия. Наконец поднялся Гай Теренций Варрон, человек происхождения не просто низкого, но прямо-таки постыдного – сын мясника, который сам разносил по домам свой товар. Но Гай Варрон с молодых лет решил заняться государственными делами и решение свое сумел исполнить. Выступая против знатных и богатых, в защиту мелкого люда, он достигнул сначала известности, а потом и высших должностей – квестора, эдила, претора. Теперь он подумывал уже о консульстве и был готов воспользоваться любым случаем, лишь бы угодить народу.

Вот почему он выступил в поддержку предложения Метилия, которое народ и одобрил с величайшею охотой.

Нарочный из Рима нагнал Фабия еще в пути. Диктатор принял письмо с печальным и оскорбительным для него известием так же спокойно и величественно, как прежде выслушивал бешеные нападки врагов в столице. Зато Минуций совсем потерял голову от восторга и гордыни. Уже не победою над Ганнибалом он чванился, а победою над Квинтом Фабием – небывалою в римской истории победою подчиненного над своим начальником, да еще над каким начальником – над диктатором!

Насилу дождавшись Фабия, едва успев обменяться с ним приветствиями, Минуций спросил:

– Как же мы поделим власть? Я полагаю так: будем командовать поочередно, каждый по одному дню или по нескольку дней, если хочешь.

– Нет, – отвечал Фабий твердо. – Это значило бы отдать всё на волю твоей удачливости, или – что то же самое – твоего безрассудства. Не дни мы поделим с тобою, а войско, и я никогда не уступлю своей доли, на которую оставил мне право римский народ. Если уж нельзя спасти всего, постараемся сохранить хотя бы то, что возможно.

Бросили жребий: Минуцию выпали первый и четвертый легионы, Фабию – второй и третий, и начальник конницы расположился лагерем отдельно от диктатора.

Между этим новым римским лагерем и лагерем пунийцев был холм, а вокруг холма поле, голое, как ладонь, – ни деревца, ни кустика, – на первый взгляд совершенно непригодное для засады, на самом же деле – на редкость для этого удобное: поместительные углубления, наподобие пещер, таились во множестве под его поверхностью. Ночью Ганнибал укрыл там около пяти тысяч воинов – не только пехотинцев, но и конников, – а поутру, чтобы отвлечь внимание неприятеля, который мог бы случайно заметить блеск оружия посреди поля, небольшой отряд выступил к холму и занял его на глазах у римлян. Малочисленность карфагенского отряда не вызвала у Минуция никаких подозрений. Осыпая врагов проклятьями, угрозами и насмешками, он клянется, что немедленно лишит карфагенян той выгодной позиции, которую они захватили.

Несмотря на клятвы начальника, его легкая пехота оказалась бессильною сбить врага с холма, и Минуций выслал на подмогу конницу. Но тут уже и Ганнибал отправил своим подкрепление, и, увидев это, Минуций начал строить к бою тяжелую пехоту. Так мало-помалу все войско, находившееся под командою начальника конницы, было втянуто в сражение.

Конная атака римлян тоже не удалась, зато легионы бились неутомимо и неустрашимо, как вдруг за спиною и с обоих боков, точно из-под земли, выросли те пять тысяч, что прятались в засаде, и римляне лишились разом не только всей своей отваги, но даже малейшей надежды на спасение. И действительно, ни один из них не ушел бы от гибели, если 6 не Фабий Максим.

Из своего лагеря диктатор видел, что происходит на поле у холма, и слышал крики ужаса и отчаяния.

– Вот как скоро, – промолвил он, – скорее даже, чем я ожидал, наказывает судьба разнузданную самоуверенность. Но сейчас не время гневаться и браниться – выносите знамена, и покажем неприятелю, что слишком рано радуется он победе.

И вот в самый разгар бегства и резни появляется Фабий и одним своим появлением, еще не вступив в бой, все изменяет к лучшему. Беглецы останавливаются; одни примыкают к легионам Фабия, другие снова сплачивают собственные ряды и снова повертываются лицом к врагу. А враг изумлен, растерян, его рука разит уже не с тою твердостью и ожесточением, что раньше. Оба римских войска соединились и, вероятно, потеснили бы пунийцев, но Ганнибал сам прекратил битву, приказав отступать и заметив при этом:

– Мы победили Минуция а Фабий победил нас. – И прибавил: – Облако, которое все время окутывало высоты, разразилось наконец грозою и ливнем.

Возвратившись в свой лагерь, Минуций созвал воинов и сказал им так:

– Не раз случалось мне слышать, что выше всех стоит мудрый советник, на втором месте – тот, кто прилежно исполняет умные советы, а на самом последнем – кто и сам ничего не соображает и другому повиноваться не хочет. Сегодня я убедился, что на первое место никакого права не имею, – будем же крепко держаться хотя бы за второе! Соединимся снова с Фабием, и, если нынешний день не принес нам ни победы, ни славы, пусть никто не упрекнет нас хотя бы в неблагодарности.

Собравшись и свернув палатки, они стройно двинулись к лагерю диктатора Квинта Фабия Максима, составили знамена на главной площади лагеря, и Минуций, взойдя на возвышение, сказал:

– Фабий Максим, отец мой! Родители подарили мне жизнь, ты подарил мне ее еще раз, и не только мне, но и всем этим воинам. Я назвал тебя отцом, потому что нет у людей слова ласковее и дороже, но мое чувство к тебе горячее любви к родному отцу. Я отклоняю и отвергаю решение римского народа, уравнявшее нас в правах: оно не по силам мне, это равноправие. Прими же снова и меня, и этих воинов под свою власть и начальство.

Радостно завершился этот день, который едва было не стал траурным и роковым. О случившемся быстро узнали и в Риме – из донесений полководцев и писем солдат, – и неприязнь к Фабию мигом превратилась в пламенный перед ним восторг. Даже враги, карфагеняне, восхищались римским диктатором. В нем впервые увидели они одного из тех великих и неодолимых римлян, о которых знали по рассказам своих отцов.

Полгода оставался Фабий во главе римского войска и государства, а затем снова передал власть и начальствование консулам (место убитого в Тразименском бою Фламиния занял Марк Атилий Регул). Консулы действовали в полном согласии и единодушии, ведя войну по примеру Фабия-Медлителя: от сражения уклонялись, но беспрерывно тревожили врага мелкими нападениями, не давая ему запасаться хлебом и кормом для лошадей. Пунийцы были в такой крайности, что Ганнибал не раз задумывался, не вернуться ли на север, в земли галлов, и только страх перед позором, который принесло бы это отступление, ничем не отличимое от бегства, удерживал его вблизи Герония.

• Предыдущая
• 14/75
• Следующая