Нефритовые четки - Акунин Борис - Страница 36
- Предыдущая
- 36/140
- Следующая
Минуты через две уже был у крашенинниковского дома. Перед тем как подняться на крыльцо, взвел курок, сунул оружие за пояс и сверху шинельку запахнул.
На стук открыла приказчикова дочка. Вблизи она оказалась еще краше: лицо чистое, белое, ясные глаза смотрят внимательно, лучисто. Ох, милая, каково тебе с бесноватым-то жить?
Анисий приподнял фуражку, представился. Спросил, как звать – Геля.
– А батюшки дома нет, – сказала Геля. – Он в «кабинете». Давно, со света еще.
– Где это? – спросил Тюльпанов, оглядываясь. – В какой стороне?
– Он не разрешает к нему туда ходить, – объяснила красавица. – У меня ужин давно накрытый, жду, а пойти позвать нельзя. Может, посидите, подождете? Вернется батюшка, поужинаем вместе.
Губернский секретарь нахмурился, на приглашение ответил рассеянно:
– Благодарю. Как-нибудь после… Вот что. У меня к вашему папаше дело неотложное, так что я уж рискну Самсон Степаныча потревожить. Вы только меня проводите.
Умная, видно, была девушка. Ничего больше говорить не стала, только точеные брови сдвинула. Постояла так с полминуты, накинула платок и повела Анисия по узенькой тропинке вдоль поляны, потом через смородиновые кусты и яблоневую рощицу. Яблоки уже совсем поспели, так и тянулись с веток к земле. Об одно, тяжелое от сока, Тюльпанов чувствительно стукнулся лбом.
– Вот он, «кабинет», – показала Геля.
На самом краю пруда стояла будочка в одно окошко. Внутри, за ситцевой занавеской горел свет.
Заглянуть бы в щелку, да неловко при дочке. Анисий постучал – коротенько, больше для видимости, и скорей толкнул створку. Очень хотелось застигнуть Крашенинникова при каком-нибудь саморазоблачительном занятии.
Сначала увидел керосиновую лампу на дощатом столе, флягу в замшевой обшивке и походный стаканчик, а уж потом самого Самсона Степановича. Он сидел, обмякнув на стуле и запрокинув голову. Одет был во что-то широкое, мешковатое, наподобие узорчатого азиатского халата.
Геля страшно вскрикнула за спиной у Анисия, оттолкнула его и бросилась к отцу. Не добежав, всплеснула руками, осела на пол – обморок.
Было от чего лишиться чувств. Лицо у приказчика жутко посинело и распухло, а на шее, сбоку от бороды виднелись две черные точки, из каждой стекало по капельке крови.
Анисий был даже рад, что девушка сомлела. Утешай ее, водой пои, а тут сейчас самая работа начнется: все осмотреть, поискать следы, сделать замеры.
Губернский секретарь протянул руку, чтобы потрогать мертвеца за кадык – холодный или еще не остыл?
Увидел, что широкий халат странным образом шевелится. Пригляделся.
Никакой это был не халат, а невиданных размеров змеюка, обмотавшаяся вокруг трупа. Она подняла сужающуюся к концу голову, блеснула агатовыми глазками и разинула мерзкую пасть с двумя тонкими клыками.
Нехорошо стало Анисию. Он вяло махнул на Скарпею рукой – мол, не говори со мной человечьим голосом, все равно не поверю – и повалился набок. Глаза, прежде чем закатиться под лоб, скользнули по темному потолку, по клочьям паутины, и Тюльпанов на время расстался со своим вышедшим из повиновения сознанием.
Стыднее всего потом было оттого, что дочка Крашенинникова очнулась раньше бывалого расследователя, да еще не сразу смогла привести его в чувство. И уши ему терла, и водой из кадки плескала, хоть сама была вся в слезах, зубами стучала и молилась. Когда Тюльпанов, наконец, открыл глаза, похлопал ими и сообразил, где он, что с ним, и почему над ним рыдает прекрасная собой девица, ужасная гадина из домика исчезла – видно, уползла через раскрытую дверь.
Сначала Анисий решил было, что никакой Скарпеи не было вовсе, что разинутая змеиная пасть примерещилась ему от расстроенных нервов, но Геля тоже видела пресмыкающееся чудище, да и следы укуса с шеи злосчастного Самсона Степановича никуда не делись.
Уже после, наутро, когда Анисий воротился из волости со всей дознательской командой, земский доктор, взятый в качестве медицинского эксперта, по вскрытии установил, что Крашенинников умер от паралича дыхания, каковой возник вследствие воздействия некоего органического яда, волостному эскулапу безвестного. Удивляться неопределенности заключения не приходилось – лекарь был запойного вида и на ногах держался не очень твердо. Спасибо хоть палец себе скальпелем не отчикал.
Что ж, деревня она и есть деревня.
К полудню картина баскаковских преступлений стала более или менее ясна. Губернский секретарь изложил объективные факты и собственные умозаключения в подробнейшем донесении шефу, снова приложил копии следственных протоколов, и особый полицейский нарочный поскакал в Москву, на Малую Никитскую, чтобы вручить господину коллежскому советнику важный пакет собственноручно.
Первоначальная версия оказалась почти верной – вот, пожалуй, единственное, чем Тюльпанов мог гордиться в этой истории. Крашенинников действительно свихнулся и вообразил себя рабом Скарпеи. При дедуктировании Анисий ошибся только в одном: гигантская змея существовала не в больной фантазии приказчика, а на самом деле. Но такого, знаете ли, ни один здравый человек предположить бы не мог.
Понятно стало и отчего Крашенинников лишился рассудка. Встретишь этакое страшилище, да еще зная баскаковскую легенду, поневоле мозги набекрень съедут. Иные вон не робкого десятка, и то в обморок бухаются…
Деревенский дурачок, что повстречался Анисию вечером, тоже наверняка видел большущую гадину, но, будучи по глупоумию лишен воображения, не напугался, а наоборот, обрадовался этакой затейной коромыслине и разохотился ее поймать. Блаженны нищие духом.
А вот боголюбивый Самсон Степанович устрашился и заделался змеепоклонником наподобие сынов Израилевых, что кадили медному змию Нехуштану. И прикармливал гнусную тварь, и приручал, и, вероятно, даже содержал у себя в «кабинете», иногда выпуская на прогулки, но в конце концов сам пал жертвой своей пресмыкающейся повелительницы.
В сторожке нашли мешок с мышами и лягушками, у порога стояла большая миска с остатками молока, а в кармане у покойника обнаружилась камышовая дудочка – не иначе болотную тварь приманивать. Геля дудочки у родителя прежде никогда не видала.
Убитую горем девушку Анисий допросил без исправника и следователя, сам и протокол написал. Во-первых, жалко было бедняжку, а во-вторых, ни к чему посторонним знать про тюльпановскую впечатлительность, от этого мог произойти урон авторитету следствия. Когда лекарь с вскрытием закончил, положили труп на простую телегу, и увезла Геля своего злодейского отца в деревню. Только вряд ли крестьяне дадут схоронить колдуна на кладбище. Ох, бедная. Куда она теперь?
Сплавив свидетельницу своего позора, Анисий осмелел и коллегам наврал, что ухватил было Скарпею за хвост, да выскользнула чертова колбаса, ушла.
С чего она озлилась на Крашенинникова, своего благодетеля – бог весть. Может, надоел он ей своими знаками внимания. Или на волю выпускал слишком редко? Так или иначе, всадила Скарпея приказчику в шею свои смертоносные зубья.
И тут возникла у Анисия с исправником и лекарем научная дискуссия, к какому биологическому виду следует отнести это загадочное животное.
Лекарь предположил, что это, скорее всего, Vipera berus, в силу неких особенных обстоятельств развившаяся до небывалых размеров. Он читал, что в Италии некое время назад крестьяне изловили ядовитую гадину длиной в полтора человеческих роста. К утверждению Тюльпанова о том, что в Скарпее на вид было по меньшей мере сажени две, медик отнесся скептически и даже позволил себе намек в смысле, что у страха глаза велики.
Исправник насчет виперы, или попросту гадюки, сомневался. Анисий хорошо запомнил узор змеиной кожи – черной с желтыми зигзагами, а таких гадюк в Гниловских болотах отродясь не водилось.
Вечером, когда выпили можжевеловой настойки за упокой Скарпеиных жертв и завершение дела, у Анисия возник план решительных действий: мобилизовать всю волостную и отчасти даже уездную полицию, бросить клич среди местных жителей и прочесать болото мелким гребнем. Чудище наверняка уползло восвояси, больше деваться ему некуда. Надобно его отыскать и изловить, а не выйдет взять живьем – изничтожить. Тогда и разрешится биологический спор, а заодно выяснится, так ли уж велики были глаза у Анисиева страха (это Тюльпанов сказал лекарю, язвительно).
- Предыдущая
- 36/140
- Следующая
