Крестник Арамиса - Магален (Махалин) Поль - Страница 13

• Предыдущая
• 13/58
• Следующая

— Я болен! — продолжал господин д’Аламеда, сжимая грудь обеими руками. — Чувствую эту болезнь; но я сильнее ее… Она — мой раб и в то же время мой палач… Убивает меня вот уже четверть века и никак не может доконать…

Старик попытался встать. Это было нелегко. Вцепившись в подлокотники кресла, он силился подняться, но чувствовал, что будто прирос к спинке. С героическим упорством он попытался еще и еще раз, и наконец встал.

— Чувствую себя разбитым, — прохрипел он, — нужно отдохнуть, выспаться — и буду свеж, как огурчик.

Подбодрив себя этой мыслью, герцог отправился в долгое мучительное путешествие к шкафу, не переставая разговаривать с самим собой:

— Как жаль, что невозможно вернуть то время, когда мы были вместе — Атос, Портос, д’Артаньян и я!.. Молодые, смелые, горячие, неудержимые, со стальными мускулами, мы служили благородному делу, кидались по первому зову прекрасной преследуемой королевы или короля, свергаемого с трона взбунтовавшимися подданными… Несколько пистолей в кармане, добрый клинок на боку, выносливая лошадь под седлом — и вперед, туда, где сверкают шпаги, под молнии выстрелов, град опасностей, дождь ударов, вперед — к неизвестному, небывалому!.. Подвески Анны Австрийской, господин де Бофор, стрельба по Венсеннскому замку… Его величество король Карл I, которого надо уберечь от гнева всего народа… Ногу в стремя! Вперед! Вперед! Черт возьми! Мы седлали крылатых коней и штурмовали Олимп!

Странная вещь! Погружаясь в воспоминания и мысленно возвращаясь к славным приключениям, Арамис преображался на глазах: он выпрямлялся, взгляд его вспыхивал новым огнем, кровь горячила пожелтевшие щеки, морщины и шрамы на лице будто разглаживались.

И вот уже твердым шагом господин д’Аламеда подошел к шкафу и, сняв с шеи тонкую золотую цепочку с маленьким ключом, уверенной рукой растворил его.

В шкафу хранилась полная экипировка мушкетера: великолепная алая накидка с серебряным крестом, фетровая шляпа с большими полями и красным пером, длинная рапира, пистолеты, ботфорты со шпорами, плащ из серого сукна, не единожды простреленный, перчатки из буйволовой кожи, стальные наплечники.

Старик с умилением рассматривал реликвии уже такой далекой эпохи, с благоговейным почтением прикасался к каждой детали этого воинского, теперь уже нелепого и смешного наряда, где каждая прореха зияла раной.

Нежно он провел рукой по выцветшим галунам и отер с них пыль, вынул рапиру из ножен и согнул гибкий клинок, потом попытался сделать выпад — один из тех ударов, быстрых и ловких, которые прославили его некогда как фехтовальщика столь же изящного, как Атос, сильного, как Портос, и опасного, как д’Артаньян.

Но тело его не слушалось: ноги подкашивались, рука не выдерживала тяжести оружия.

Бедняга растерянно поглядел на свои слабые ладони и костлявые пальцы с сероватой полупрозрачной кожей. Глаза его наполнились влагой, взор потух, в горле образовался ком.

— Боже мой!.. Не могу больше!.. Не могу!.. — зарыдал несчастный старик.

С ожесточением Арамис захлопнул створки шкафа.

Изможденный, раздавленный, он тяжело дыша, добрался до камина и, сжав кулаки, в бессильной ярости прорычал глухо:

— О несчастное тело!.. Развалина!.. Жалкое отребье человеческое — вот кто я!..

Стоя на середине комнаты, беспомощный, как ребенок, герцог закрыл лицо руками. Вдруг раздался слабый стук в дверь и в следующее мгновение на пороге появился старый слуга Базен.

— Почта господина герцога, — объявил он, подавая поднос с корреспонденцией.

Господин д’Аламеда медленно обернулся.

— Хорошо, — кивнул он и сделал знак слуге удалиться.

Базен вышел, подпрыгивая, как сорока.

Бывший мушкетер снова попытался взбодрить себя.

— Дьявол! — пробормотал он. — Я не молод, это верно… Верно и то, что очень болен… Недостаточно берегу себя… — И, немного развеселившись, добавил: — Мне нужен уход, поменьше тревог, покой. Тогда я скорее наберусь сил… И потом, сколько мне приходилось видеть людей в расцвете лет, которые спотыкались, идя моим путем! Право, лучше уж моя болезнь, чем здоровье некоторых.

Арамис не без труда придвинул кресло к столу и принялся нетерпеливо распечатывать письма.

— Ничего интересного! Просьбы о деньгах, жалобы, доносы… Записки от женщин…

Он пробегал глазами первые строки посланий, разбирал подписи, бросал письмо в корзину и переходил к следующему. Таким образом все письма оказались в корзине, кроме одного — толстого конверта с большой черной восковой печатью.

«Что бы это могло быть?» — удивился господин д’Аламеда.

И, заинтригованный, сломал печать, вскрыл конверт и прочел следующее:

«Эрбелетты, сего 10 октября 1711 года

Господин герцог!

Имею несчастье уведомить вас о жестокой утрате, только что постигшей меня: восьмого числа настоящего месяца в своем замке Эрбелетты скончался мой высокочтимый, нежно мною любимый и почитаемый отец, барон Эспландиан де Жюссак, который и похоронен с соблюдением всех обрядов святой нашей матери Церкви».

Арамис остановился.

— Ах, боже мой, бедный Жюссак!

Потом он стал озабоченно соображать:

— Кто же из нас старше?

И с детским эгоизмом, ни за что не желая уступить свою очередь, он заключил: «Да нет же, он был старше меня, потому и умер раньше» и продолжил чтение:

«С последним поцелуем и последним благословением дорогой умирающий настоятельно просил меня как можно раньше сообщить вашему превосходительству одно пожелание из его завещания.

Завещание было составлено и подписано его рукой несколько лет назад, если не ошибаюсь, вскоре после визита вашей светлости в Эрбелетты.

Это положение касается нас обоих. Должен объявить, что я сделал дословную копию с оригинала, который в данный момент имею перед глазами:

„А также господину герцогу д’Аламеда, гранду Испании, в Мадриде, бывшему мушкетеру Арамису и одному из четырех товарищей, с которыми я что-то не поделил в молодые годы, но стал его другом в спокойствии нашей общей старости.

Вышеназванному господину и другу завещаю из всей своей собственности сына моего Элиона, как он и просил меня когда-то, желая позаботиться о его судьбе и помочь поддержать честь нашего имени.

Сыну Элиону пошел двадцать пятый год. Он высокого роста, хорошо сложен, имеет приятную внешность, великолепный почерк и владеет основами греческого и латыни.

Он великолепно охотится, точно Немврод, владеет шпагой, как сам д’Артаньян, и сохранил для потомков великолепное искусство последнего.

Я воспитал его так, что он может без стыда представлять нашу фамилию на поле брани и при дворе, один на один с врагом и перед дамами.

Вот такой бесценный подарок намерен я сделать господину д’Аламеда. Прошу принять его и сохранить в память обо мне. Передаю настоящим письмом мое глубокое к нему уважение и просьбу воспользоваться данным правом для наибольшего блага мальчика, став ему добрым отцом, дядей, опекуном или крестным.

Нового же владельца замка Эрбелетты прошу перенести на вышеупомянутого второго наследника привязанность и беспредельное уважение, как если бы он проявлял их ко мне, повиноваться ему во всем, в уверенности, что тот никогда ничего не прикажет, что было бы способно бросить тень на мой герб, одним словом, прошу зарекомендовать себя перед ним как почтительный сын, послушный племянник, уважительный воспитанник или благодарный крестник”».

Арамис прервал чтение и, бросив бумагу на стол, проворчал:

— Какого черта! Этот порядочный Жюссак предлагает мне свалять такого дурака!.. Правда, я сам предложил взвалить на себя это… Видно, я еще слишком молод и способен делать глупости.

Но вдруг тень беспокойства омрачила его лицо.

— И это в то время, когда Людовик не предупрежден об опасности, когда Франция может быть захвачена, побеждена, унижена коалицией, когда она потеряла влияние в содружестве народов, когда Европа восстанавливается, а Австрия стала хозяйкой конклава и предмет надежд всей моей жизни ускользает безвозвратно!..

• Предыдущая
• 13/58
• Следующая