Крестник Арамиса - Магален (Махалин) Поль - Страница 6

• Предыдущая
• 6/58
• Следующая

— И не только с ними, но и еще кое с кем, чья помощь отнюдь не будет бесполезна нашему юному другу. Среди них, например, господин де Шамийяр…

— Военный министр!

— Мадам де Ментенон…

— Настоящая королева Франции!

— А отец Ле Теллье…

— Новый духовник его величества!

— А значит — король короля, — сказал Арамис твердо.

Барон не успевал удивляться.

Потом стало так тихо, что слышно было, как вдалеке звенят бубенцы, свистает кнут и грохочут колеса приближающейся кареты.

Вошли Требюсьен и слуга путешественника.

— Монсеньор, экипаж готов, — объявил последний.

— Монсеньор! — повторил де Жюссак, подскочив в кресле.

— Жду приказа вашего превосходительства, — подхватил слуга.

Барон воздел руки.

— Превосходительство!.. Чертовщина! Уж не сплю ли я?

Гость положил руку ему на плечо.

— Извините меня, Жюссак, — сказал он фамильярно-покровительственным тоном, — шевалье д’Эрбле, или, если вам угодно, бывший мушкетер Арамис, теперь герцог д’Аламеда, чрезвычайный посол его католического величества при правительстве Версаля; имею звание гранда и ожерелье.

Каждое слово ударом молота отзывалось в голове де Жюссака.

— Герцог!.. Звание гранда!.. Ожерелье!.. — бормотал он, ощупывая себя, как бы сомневаясь в действительности происходящего. Собеседник ответил поощрительным, хотя и несколько высокомерным, жестом.

— Успокойтесь, барон, пора прощаться. К сожалению, у меня более нет времени вас удивлять и задерживаться для пространных объяснений. В заключение скажу, что в Эскуриале я тайный посланник французского короля и советник его внука Филиппа V. Отсюда явствует, что связавшего со мной свою судьбу ждет довольно завидная участь и немалое количество бриллиантов. Доверьте мне сына не мешкая. И не забудьте, что д’Артаньян, который был всего лишь потомственным кадетом, умер с рукой на жезле голубого бархата, украшенного золотыми геральдическими лилиями.

— Ха! — воскликнул барон, ощущая прилив гордости. — Мой Элион действительно из того теста, на котором замешивают маршалов Франции. Были среди них и с более скромными талантами…

Путешественник поднялся с места.

— Базен! — приказал он. — Трость и шляпу!

Старый слуга, почтительно кланяясь, передал ему вещи. Лошади во дворе били копытами, в седле ждал форейтор, насвистывая старинную народную песенку.

Господин де Жюссак все еще размышлял.

— Ну же, — торопил Арамис, — решайтесь, время не ждет.

Барон тряхнул головой.

— Господин герцог, я оставляю сына себе.

Отнюдь не такого ответа ожидал бывший мушкетер от бывшего бригадира гвардейцев. Он полагал встретить радостные излияния благодарности. Отказ не столько обидел его, сколько удивил. Но ни один мускул не дрогнул на лице Арамиса.

— Хорошо, — сказал гость, — оставим это.

И совсем уже было собрался откланяться, но хозяин замка удержал его.

— Ну хорошо, давайте продолжим… Я оставляю сына, чтобы продлить себе жизнь, но после смерти завещаю его вам.

— Как?

— В таком возрасте, как у нас, становишься эгоистом. Оставьте его мне до великой минуты ухода… Когда этот миг настанет, когда Элион примет мой последний вздох с последним поцелуем, тогда вы призовете его и вылепите из него то, что заставит трепетать мою душу от радости и гордости, когда она будет парить в небесах вместе с душами трех ваших друзей — Атоса, Портоса и д’Артаньяна.

— А вы не подумали о том, — воскликнул путешественник с горечью, — что мы ровесники?! Кстати, я не обладаю таким здоровьем, которое сможет противостоять смерти. Вы только поглядите, я же готов переломиться от малейшего дуновения ветра, словно колос… Это я, имей сына, должен был бы просить вас стать ему руководителем и опорой.

— Ну нет! — воскликнул бывший бригадир с отчаянным озорством висельника. — У вас не слишком доброе выражение лица, такими, как вы, курносая пренебрегает. Эта нищенка виснет на том, кто над ней смеется… Я издеваюсь над ней, и как раз меня она схватит первым.

Однако подобная острота не произвела должного впечатления на экс-мушкетера.

— Так, значит, — продолжил де Жюссак, — вы готовы взвалить на себя моего молодца?

— Да, ради его же будущего.

— И будете ему опекуном?

— Нет, отцом.

— Спасибо.

Старики снова обнялись в жгучем порыве чувств, словно вернувшись в те времена, когда в их груди бились неискушенные сердца и им еще только предстояли долгие счастливые дни.

Через несколько минут экипаж, увозивший в Бордо необычного посланца его католического величества, скрылся за поворотом в облаке пыли. Топот копыт и звон бубенцов еще долго доносился до слуха старого де Жюссака.

IV

СОЮЗ ПЯТИ

Воспользуемся преимуществом всех романистов в одно мгновение преодолевать любое время и пространство и перенесемся на пять лет вперед, в Мадрид конца 1711 года, то есть более чем за сто лье от места, где происходили события, свидетелем которых сделался наш читатель.

Стояла ночь. Луна, окруженная беспорядочными облачками, клонилась к закату. Sareno^[2] медленно шел по улицам, монотонно выкрикивая время, которое вызванивалось потом на колокольнях многочисленных церквей, часовен и религиозных общин в столице его величества Филиппа V.

Город был погружен в сон, и только из ярко освещенных окон дворца на углу Пласа Майор порывы ветра доносили звуки веселой танцевальной музыки. Граф д’Аркур, посол Франции, давал скрипичный концерт в честь короля Испании и мадридского дворянства в час полуночного разговения. Ночной народ — любопытные из альгвасилов, лакеи и нищие — толпился перед дворцом.

Перед калиткой монастыря францисканцев, недалеко от Алькалы, спешился всадник в маске, с головы до ног укутанный в плащ. В тишине раздался стук молотка о железную пластину решетчатого окошечка из цельного куска дуба. Пять мерных ударов через короткие промежутки времени. В окошке появился слабый свет, и чей-то голос спросил:

— Кто здесь?

— Один из пяти.

— Откуда вы?

— Из Германии.

— Куда следуете?

— Туда, где меня ждут.

— У вас есть приглашение?

— Вот оно.

— А опознавательный знак?

— Вот он.

И прибывший передал через окошко бумагу и медаль. На бумаге значилось только:

Этой ночью в монастыре францисканцев у ворот Алькалы.

AMDG^[3].

Такие медали выбивались по требованию граждан Соединенных провинций с целью унизить Людовика XIV. На ней был изображен Иисус Навин, останавливающий солнце, которого король Франции выбрал своей эмблемой, изречение гласило: «In conspectu meo stetit sol»^[4].

— Все в порядке, — произнес голос, — будьте нашим желанным гостем, брат мой.

Тяжелая дверь отворилась.

Три монаха крепкого телосложения стояли в узком проходе. Один, с подсвечником в руке, сделал посетителю знак следовать за ним. Двое других шли сзади. В конце коридора сопровождающий толкнул дверь и, отступая в сторону, чтобы пропустить спутника, кратко доложил:

— Германия.

Прибывший ступил через порог.

Он оказался в комнате, напоминавшей приемную, с холодными и голыми стенами, весьма скудно меблированную: здесь был стол из черного дерева, соломенное кресло и четыре скамеечки. Под сводом тускло мерцала лампа. Кресло было весьма внушительных размеров. Скамеечки располагались по две с каждой стороны.

Францисканец сидел в кресле; тело его утопало в складках просторной мантии из грубой шерстяной ткани, голова была покрыта капюшоном. Кроме того, лицо этой таинственной особы скрывала маска черного бархата с шелковой шторкой, подобная той, под которой скрывал свое лицо и гость.

Последний слегка поклонился. Монах ответил таким же поклоном и указал на свободное место справа от себя.

На пороге появился привратник и объявил:

— Англия.

И через мгновение:

• Предыдущая
• 6/58
• Следующая