Сын теней - Марильер Джульет - Страница 34

• Предыдущая
• 34/135
• Следующая

— Мужчина не может сотворить такое и просто отбросить в сторону, — очень тихо заметил Альбатрос. — Это останется с ним навсегда, хочет он того или нет.

— А что же его мать? — спросил Пес. — Что она сказала, узнав об этом?

— Она была женщиной, — сухо ответила я. — В истории о ней не говорится более ни слова. Полагаю, она оплакала свою потерю и жила дальше, как это свойственно женщинам.

— Это ведь в какой-то степени и ее вина, — произнес кто-то. — Если бы он мог назвать свое имя, с ним бы не стали драться, а пригласили войти.

— Его тело пронзила мужская рука. Мужская гордость направляла удар Кухулина. Мать ни при чем. Она хотела только защитить своего сына, поскольку знала, каковы мужчины.

Мои слова встретило молчание. Похоже, история наконец-то заставила их задуматься. После предшествовавшего смеха настроение у всех было мрачное.

— Вы считаете, я сужу вас слишком строго? — спросила я, поднимаясь.

— Ни один из нас никогда не убивал своего сына, — в ужасе произнес Паук.

— Вы убивали чужих сыновей, — тихо ответила я. — Любой мужчина, умирающий от удара вашего ножа или от взмаха тонкого шнурка, сын или возлюбленный какой-нибудь женщины. Каждый из них.

Никто ничего не сказал. Я решила, что оскорбила их. Через некоторое время кто-то встал и снова наполнил кружки элем, а кто-то подкинул дров в огонь, но все молчали. Я ждала, что заговорит Бран и, возможно, прикажет мне заткнуться и не сметь огорчать его славных бойцов. Вместо этого он поднялся, развернулся на каблуках и ушел без единого слова. Я смотрела ему вслед, но он исчез как тень под деревьями. Ночь была очень темной. Мужчины начали вполголоса переговариваться.

— Посиди немного, Лиадан, — ласково попросил Альбатрос. — Выпей еще эля.

Я медленно села.

— Что с ним такое? — спросила я, глядя за освещенный круг. — Что я такого сказала?

— Лучше оставить его в покое, — пробормотал Пес. — Он дежурит сегодня ночью.

— Что?

— Новолуние, — ответил Альбатрос. — В такие ночи он всегда дежурит. Сказал нам обоим, чтобы шли спать. А сейчас ушел, чтобы снять с караула Змея. Довольно разумно.

Раз он все равно не спит, может и покараулить.

— А почему он не спит? Только не говорите мне, что в новолуние он превращается в какое-нибудь чудовище, эдакого получеловека-полуволка.

Альбатрос прыснул.

— О, нет, он просто не спит. Я не знаю, почему. Так было все время, что я его знаю. Шесть-семь лет. Бодрствует до самого рассвета.

— Он что, боится спать?

— Он? Боится?! — Похоже, сама идея казалась им смешной.

Альбатрос повел меня обратно к пещере и оставил. Бран был внутри, он положил руку кузнецу на лоб и что-то тихо говорил. Горел лишь один небольшой светильник, он отбрасывал золотистый свет на каменные стены и мужчину на тюфяке. Он освещал узоры на лице Брана, и игра света смягчала мрачный изгиб его рта.

— Он не спит, — произнес он при моем появлении. — Тебе нужно с чем-нибудь помочь, пока я не ушел?

— Я справлюсь, — произнесла я.

Змей по моей просьбе приготовил сосуд с водой и некоторым количеством лечебных трав и оставил на стуле у тюфяка.

— Ты славная девушка, — слабо сказал Эван. — Я уже говорил это, но я повторюсь.

— Лестью ты ничего не добьешься, — произнесла я, расстегивая пропитанную потом рубаху.

— Кто знает, — он выдавил из себя кривую усмешку. — Не каждый день меня раздевает красивая женщина. Ради этого почти стоило потерять руку.

— Ну, тебя! — Я стянула с его тела влажную одежду. Он страшно похудел. Я чувствовала под кожей его ребра, видела глубокие впадины у основания шеи. — Ты все равно слишком тощ на мой вкус, — сказала я. — Надо нам тебя подкормить. И ты знаешь, что это означает. Еще бульона перед сном.

Я отирала его лоб, а он глядел на меня преданно, как пес.

— Бран, Змей должен был оставить горшочек с бульоном остывать у костра. Ты не мог бы принести мне немного в чашке?

— Бульон… — с отвращением произнес Эван. — Бульон! Ты что, не можешь как следует накормить мужчину?

Но в данный момент ему было тяжело проглотить даже ту пару ложек, что я ему дала. И мне пришлось попросить Брана помочь мне и подержать голову кузнеца, когда я потихоньку, каплю за каплей, вливала в его рот целебный отвар. Эван давился, несмотря на все старания.

— Дыши медленно, как я учила, — тихо напомнила я. — Ты должен попытаться удержать это в себе. Еще ложку.

Он очень быстро устал. А проглотил всего ничего. Бисеринки пота стекали у него со лба. Мне придется окурить его дымом ароматических трав, невозможно влить в него столько успокоительного, чтобы боль ушла. Он никогда не говорил о ней, но я знала, что он очень страдает.

— Ты не мог бы подвинуть угли дальше внутрь?

Бран молча подчинился. Он тихо следил за мной, пока я доставала все необходимое и сыпала смесь на раскаленные угли. Ее почти не осталось. Но, в конце концов, три дня — не такой уж долгий срок. Я не позволяла себе думать о том, что случится потом. В ночном воздухе разлился резкий запах: можжевельник, сосна, листья конопли. Если бы мне только удалось влить в него хоть немного чая! Какие-нибудь полчашки лаванды и березового листа могли бы здорово облегчить его боль и вызвать здоровый сон. Но у меня не было ингредиентов для этого отвара. Да Эван и не смог бы проглотить его. И вообще, стояла середина лета. А березовые листья хороши для этой цели только весной и только свежесорванные. Вот бы мама была здесь! Уж она-то знала бы, что делать. Кузнец затих, закрыл глаза, но дыхание его оставалось тяжелым. Я отжала его рубаху и взялась за уборку.

— А что если бы Конлайх так никогда и не узнал, кто его отец? — вдруг спросил Бран. — Что если бы он вырос, скажем, в семье фермера, или со святыми отцами в молитвенном доме? Что тогда?

Я была так удивлена, что ничего не ответила, только руки мои автоматически продолжали работу: я вылила отвар из чашки, сполоснула ее и расстелила на голой земле одеяло.

— Ты сказала, что в его жилах текла кровь его отца, и что отцовское желание стать воином жило глубоко в его сердце. Но мать обучила его военному искусству, она поставила его на эту дорогу задолго до того, как он вообще услышал о Кухулине. Ты хочешь сказать, что какое бы воспитание ни получил этот мальчик, он был обречен стать копией отца? Что даже то, как он умер, было предопределено в самый момент его рождения?

— Да нет же! — его слова поразили меня. — Говорить так, значит утверждать, что у нас совсем нет выбора, и все в нашей жизни предопределено. Я этого не говорила. Только то, что мы — кровь от крови наших матерей и отцов, а значит, несем в себе что-то от них, неважно что. Если бы Конлайх вырос среди святых отцов, возможно, прошло бы гораздо больше времени, пока в нем пробудился бы дикий, воинственный нрав отца и его отвага. Но он все равно обнаружил бы их в себе, так или иначе. Он был таким, каким был. Этого ничто не могло изменить.

• Предыдущая
• 34/135
• Следующая