Сын теней - Марильер Джульет - Страница 44

• Предыдущая
• 44/135
• Следующая

— Тогда — да. Я верила, что это возможно. Кроме того… этому соответствовало все, что я о тебе слышала.

— Я бы никогда не сделал ничего подобного.

— Теперь я это знаю.

— Пойми меня правильно, я вовсе не мягкосердечный. И совесть меня не мучает. Я быстро принимаю решения и не позволяю себе о них сожалеть. Но я не убиваю невиновных из простой прихоти.

— Тогда почему же ты… — вырвалось у меня.

— Почему я, что? — тон Брана вдруг стал угрожающим. Он своей мягкостью поймал меня в ловушку.

— Ничего.

— Расскажи мне. Какие сказки ты про меня слышала?

— Я… — Было совершенно ясно, что молчанием тут не отделаешься, а если я солгу, он непременно поймет. — Мне рассказывали, что как-то раз, по правде говоря, не так давно, группа воинов была начисто перерезана, когда ехала по собственной земле и везла тела своих убитых для честного погребения. Я слышала, что их командира держали и силой заставляли смотреть, как его друзья умирают один за другим — ни за что, ради чистой демонстрации силы. То, как он описал… из истории выходило, что виноват в этом ты.

— А-а-а-га. И кто рассказывал эту историю? Где ты ее слышала?

— Кем был твой отец? Где ты родился? Честная мена, помнишь?

— Ты же знаешь, что я не скажу.

— Когда-нибудь скажешь. — Меня вдруг обдало холодом, будто чей-то дух пролетел мимо и овеял меня своим дыханием. Я не знала, почему произнесла эти слова, но знала, что говорю правду.

— Ты почувствовал? — сдавленно спросила я Брана и уставилась на него.

— Да… холод, неожиданно накатило. Наверное, погода меняется.

— Может быть. — Это уже не смешно! Мало того, что я делю его кошмары, так он еще чувствует, когда меня посещает дар предвиденья! Мне явно пора возвращаться домой.

— Его зовут Эамон, — медленно проговорил он. — Эамон Болотный. У его отца была дурная репутация, и сын ничего не сделал, чтобы ее исправить. Мои люди схватили тебя у Низинки, да? Прямо на границе владений Эамона? Кто он тебе? Кузен? Брат? Суженый?

— Ни то, ни другое, ни третье, — выпалила я с бьющимся сердцем. Мне нельзя говорить ему, кто я такая, нельзя ставить под удар мою семью! — Я с ним знакома. Я слышала, как он все это рассказывал, вот и все.

— Где?

— Это тебя не касается.

— Ты поступишь мудро, если будешь держаться от него подальше. Он очень опасен. Нельзя перейти такому человеку дорогу и остаться невредимым.

— Ты, без сомнения, имеешь в виду себя, а не Эамона.

— Как ты резво бросилась его защищать! Не он ли тот самый мужчина, который, как мне трогательно рассказывали мои люди, с нетерпением ждет твоего возвращения?

— У твоих людей от недостатка развлечений развилось слишком богатое воображение. Меня дома не ждет никакой мужчина. Только родня. Потому что я так решила.

— Звучит неправдоподобно.

— И, тем не менее, это правда.

Некоторое время мы сидели молча. Он снова наполнил наши кружки. Я начала клевать носом.

— Это была не прихоть. — Казалось, Бран, говорил сам с собой. — Та резня. И не избиение невинных. Мы мужчины. Мы выполняли мужскую работу. Можешь спросить этого своего Эамона, сколько раз он сам убивал направо и налево. Нас нанял его старый и могущественный враг. Отец Эамона в свое время причинил зло очень многим, сын продолжает за это платить. Я внес в работу несколько собственных штрихов, но слышал, что они не произвели на него впечатления.

— Для меня все это выглядело как акт бессмысленного уничтожения. А то, что произошло впоследствии — как вызывающий жест человека, мнящего себя неуязвимым.

Мои слова были встречены ледяным молчанием. Я начала уже о них жалеть, хоть и считала правдивыми. Когда он снова заговорил, его тон изменился. Голос стал напряженным, почти сдавленным.

— Надеюсь, ты будешь осмотрительна. Этому Эамону нельзя доверять. Возьмешь его в мужья или в любовники — и он высосет из тебя все соки. Не растрачивай себя на него. Я знаю людей его типа. Они легко произносят красивые слова, которые ты так хочешь услышать, они усыпляют тебя, заставляют себе поверить. Но такие люди умеют только брать.

Я задохнулась от изумления.

— Поверить не могу! Ты учишь меня жить? И вообще, кто сказал тебе, что мне нужны красивые слова?

— Все женщины любят лесть, — пренебрежительно отмахнулся он.

— Неправда. Я всегда хотела только честности. Слова привязанности, слова… любви — все эти сладкие слова бессмысленны, если говорящий преследует корыстную цель. Я пойму, если мужчина будет лгать мне о чувствах.

— Предполагаю, что у тебя большой опыт в подобных делах. — Непонятно было, шутит он, или нет, правда, шутки, в принципе, были ему несвойственны.

— Я пойму. Мне сердце подскажет.

***

Наступил день, когда Эван уже не мог удержать в желудке ни еды, ни питья. Шея у него жестоко распухла, щеки запали, а лихорадка уступила место оцепенению, предвещавшему скорый конец. Без моих настоек боль его была бы невыносимой, но он уже ступил одной ногой в могилу и, будучи сильным человеком, страдал молча. И никакого спокойного сна, с умелой помощью перетекающего в легкий переход в мир иной. Только не для него. Он знал, что пришло его время, и хотел встретить конец с открытыми глазами.

День тихо клонился к закату, и мне казалось, что прохладный сухой воздух в древнем убежище под холмом полон еле слышного шепота и шерохов, будто некие потусторонние силы манили кузнеца за собой.

— Скажи мне прямо, — попросил он. — Это конец, да?

Я сидела рядом с ним на земле и держала его за руку.

— Богиня призывает тебя. Похоже, пришел твой срок двигаться дальше. Ты храбро встречаешь его.

— Ты была молодцом. Ты славная девочка. Ты сделала все, что могла.

— Я пыталась. Мне не удалось, прости.

— Не надо! Не плачь обо мне, детка… — У него сбилось дыхание. — Вытри слезы. У тебя вся жизнь впереди. Не трать на меня свою печаль.

От этих слов я еще сильнее расплакалась, и не только потому, что у меня на глазах умирал хороший человек. Я плакала по маме, ведь она уже встала на ту же дорогу, я плакала по Ниав, которой запретили следовать велению сердца, и по этому миру, в котором все устроено так, что мужчины вынуждены тратить свои лучшие годы, скрываясь, убегая и убивая. Я плакала потому, что не знала, как все это исправить. Эван молчал довольно долго. Потом заговоил о своей женщине, о Бидди. У нее было двое мальчишек. Оба — славные парнишки. Папаша их был порядочный мерзавец, он лупил ее в хвост и в гриву. Сложная жизнь была у Бидди. В общем… тот парень умер. Лучше не рассказывать, как именно. И теперь она — его женщина, и ждет, когда он все это бросит и вернется к ней. Они бы тогда переехали куда-нибудь — он, Бидди и мальчики — построили бы небольшую кузню при деревне, может, где-то в другой стране. Для мастерового человека всегда найдется работенка, а Бидди бы во всем ему помогала. Он бы научил мальчишек ремеслу, обеспечил бы им будущее. Раз или два он начинал говорить так, будто держал за руку не меня, а свою Бидди, и я кивала и улыбалась ему.

Позже, у меня появилась возможность задать ему тот самый вопрос:

— Эван, я должна серьезно поговорить с тобой, пока ты меня еще понимаешь.

— Что, детка?

— У тебя осталось немного времени. Мы оба это знаем. Тебе больно, а будет еще хуже. Я… я собиралась предложить тебе очень сильное снотворное, чтобы ты проспал до самой смерти. Но ты не сможешь удержать его в себе, ты не в том состоянии. Если ты хочешь… если ты хочешь поскорее с этим покончить, я могу попросить Брана… могу попросить твоего командира… ну… — я поняла, что совершенно не способна произнести это вслух.

—… знаю, чего хочу. Позови Командира, я скажу вам обоим… чтобы не повторяться.

Мне пришлось хорошенько вытереть лицо, чтобы не так видны были слезы, выйти на улицу и позвать Брана. Он оказался недалеко — стоял, опершись спиной о скалу, и смотрел прямо перед собой, явно глубоко о чем-то задумавшись. Рот у него был сурово сжат.

• Предыдущая
• 44/135
• Следующая