Византия - Ломбар Жан - Страница 21
- Предыдущая
- 21/84
- Следующая
В проходе полуоткрытых врат показались клирики в своих красных или белых одеждах, в голубых или лиловых мантиях, в шерстяных скуфьях, держа в руках, на длинных рукоятках, кресты и хоругви, вышитые серебром, золотом и жемчугами. Почти все направились к Зеленым, встретившим их с наклоненной головой, тогда как Голубые смеялись им прямо в лицо, угрожая кулаками.
Здесь были все православные монахи, во главе с игуменами: из монастырей Калистрата и Дексикрата, из монастыря Приснодевы, из славной обители Студита; смиренные священнослужители, ослепленные дневным светом, из общин Осьмиугольного Креста, святой Параскевы, Пантепопта, Ареобиндской; священнослужители богатые, но поклоняющиеся иконам, враги Константина V, братия святого Мамия, святых апостолов, Бога-Слова, архангела Михаила, святого Трифона и Пантелеймона. Показались монахи Святой Пречистой, во главе которых шел тонкий, небольшого роста Гибреас в своем фиолетовом игуменском одеянии, с серебряными, осененными полукружиями, крестами; черные волосы его падали волнами из-под вуали головного убора. Последним шел Иоанн, снявший четырехгранную скуфью и обнаживший свою шершавую голову, подобную шаровидной колючей поверхности кактуса.
Эти монахи Влахернской церкви отличались бледными вялыми лицами, а скрытые длинными ресницами глаза их, казалось, блуждали и светились пророческим отшельническим выражением; они едва влачили изможденные слабые тела свои.
Заговор не был, конечно, тайной, так как о нем говорили сто тысяч уст, за него или против него билось сто тысяч сердец. Но всего поразительнее казалось глубокое равнодушие, быть может, деланное, власти, которая не приняла никаких предосторожностей против мятежа, исключая обычной охраны, и рисковала подвергнуться последствиям его с беспечностью, способной вселить или восторг, или ужас.
И вот на трибунах, слева, затянули гимн, который вскоре подхватили все Зеленые перед безмолвными Голубыми. Этот гимн-акафист возвещал и воплощал требование Константину V остаться неизменным в вере и таил в себе скрытые указания на то, чтобы он не предпринимал гонения на иконы. Зеленые подымали руки, клялись, молились. Взоры устремлялись на Гараиви, который сидел, оттененный своей скуфьей, в далматике, испещренной изображениями растений и животных, и на Сепеоса в чешуйчатых латах своего вооружения, в коническом шлеме без забрала, веселого, неустрашимого и самоуверенного. На ступенях трибун Голубых показалось могущественное духовенство. Тучный поблекший человек сел прямо против Гибреаса, чей взор, устремленный на него, заблестел еще ярче; другие садились по сторонам. Это были представители церкви иконоборцев, друзья власти и силы, которым они служили своими лживыми изощрениями ума. Бледный тучный человек этот восседал на патриаршем престоле Святой Премудрости, где поддерживал Зло вкупе со своими соседями – богатыми и чванными, коварно смотревшими порочными помазанниками. Возле него были архимандрит, синкелларий, сакелларий, хранитель алтаря, хартофилакс, протодиакон, наставник псалмов, иеромнемон, периодевт, псалмопевец, церковно-глашатай и много других, презирающих арийское учение о Добре. Они, казалось, смеялись под личиной жеманства и благочестия, были довольны, словно заранее зная участь, уготованную заговорщикам.
На арене, уставленной статуями, примыкал к камптерам гранитный испещренный иероглифами обелиск Феодосия, – длинный пирамидальный столб, который был до самого верха покрыт золоченой бронзой, а по ней одна за другой следовали надписи, затем стояла колонна в виде змей, чудовищное сплетение трех пресмыкающихся, поддерживающих расходящимися головами статую Аполлона, захваченную тысячу лет тому назад персами Ксеркса в Дельфийском храме. На двух противоположных сторонах арены стояли два столба – меты, один под кафизмой близ большого бассейна, второй под сфендоне. На них сановники установили низенькие серебряные органы, которые вскоре зазвучали под блуждающими пальцами мелистов. Народ все заполнял громадный Ипподром; толпа стремилась наверх, змеилась, широким кольцом окружая Зеленых и Голубых, и волновалась вокруг священнослужителей; кричали люди, работали кулаки; в переливающемся сиянии солнечных лучей пестрели цветные одежды, перемешиваясь с живыми пятнами лиц, вспыхивающих внезапно сверкающим взором, движущихся, бородатых, белых, темных, медно-красных, желтых. Они мелькали всюду: вверху, внизу, даже на верхней галерее, где при блеске дня они среди статуй отливали лиловатыми тонами. Шумная теснившаяся толпа окутывалась тонким облаком пыли, прорываемым приливом и отливом новых людских потоков, стремившихся со всех сторон. Народ шел отовсюду: из четырех врат Ипподрома, из проходов, распахивавшихся под напором толпы, внося волны воздуха и солнечного света и позволяя взглянуть на то, что делалось снаружи. А там ожидали своего часа колесницы, толпились кони в уборе блестящих украшений, золотых бубенцов и узд; стояли верблюды с морщинистыми головами, вещими и лукавыми, на покачивающихся длинных шеях; их огромные тени падали на дворцы и прямые линии дорог, окаймленных домами из блестящего мрамора и базальта.
Люди спешили по дорогам и толпились вдали на перекрестках: опоясанные шитыми тканями голубого, зеленого, пурпурового и желтого цвета, лицами умытыми наскоро, в странного вида прическах и головных уборах, на их шеях звенели драгоценности: ювелирные, стеклянные, эмалевые и другие подвески, блистающие при свете дня.
Принесли еще серебряные органы, и послышались металлические звуки, то усиливающиеся – густые, то тонкие – замирающие; раздалось пение, словно в бреду, разрастались порывы восторга, дикости которых не будет, казалось, конца. Противники-помазанники встали; Патриарх смотрел на Гибреаса; сановники его молча грозили игуменам; задорные епископы устремились в толпу Голубых и обращались к отдельным группам монахов, окруженных Зелеными, над которыми реяли хоругви, сиявшие полными красоты ликами в оправе крупных алмазов. Над толпой кое-где виднелся высунувшийся бюст с локтями, выходившими из широких рукавов, двигались бороды и вновь становились неподвижны, уши настораживались в ожидании органных звуков и гимнов.
Подобно золотому видению предстал Самодержец в Гелиэконе Великого дворца, над Ипподромом, отделенным обширным пространством от его высоких стен.
Быстро раздвинулся пурпурный занавес, престол показался между четырьмя колоннами, осененными киборионом; с престола поднялся Константин V, по обеим сторонам его сидели патриции, чины двора, сенаторы, соблюдая величественный порядок. Он был в белом скарамангионе, пурпурной, шитой золотом порфире и широкой хламиде, застегнутой на его мощной шее. Хламида заткана была золотым шитьем, блестевшим яркими узорами на зелено-фиолетовом фоне. Сзади она ниспадала складками, которые расправлял в форме лучей внимательный сановник. Из-под золотого венца, осенявшего его голову и усыпанного рубинами, сапфирами, топазами, аметистами, изумрудами, сардониксами и опалами, выступал загнутый нос на белом лице, а руки медленно двигались; то скрещивая, то раздвигая их, он посылал благословения на Ипподром – и в этот миг воцарилась тишина. Затем снова задернулась пурпурная завеса, и видение исчезло. Но вскоре Константин V показался в кафизме, – он и его верховные кубикулярии, патриции в иерархии степеней, сенаторы и власти, одновременно с ним исшедшие из Гелиэкона Великого Дворца. Боковые сводчатые трибуны стали заполняться сановниками, на которых снизу указывали пальцами, – сановниками, несомненно, не любимыми народом, судя по лицемерному и напыщенному виду их; здесь был великий Доместик в головном уборе из золота и с золотым посохом в руке; великий Логофет; великий Друнгарий, тучный с белесоватыми глазами; протостатор, худощавый и невзрачный; протовестиарий, с лицом собаки; великий Стратопедарх, коего строгий взор старательно избегал проклятий византийцев, которых он, вероятно, угнетал; блюститель певчих, выставлявший свою, словно у страуса, длинную шею, он сидел между великим хартулярием и протокинегом, которые вертели шеями, подобными верблюжьим. Народ созерцал также протоиерокария, великого Диойсета, Протопроэдра, Проэдра, Великого Миртаита, Каниклейоса, Кетонита и Кюропалата, приятно покачивавших головами, над которыми выделялась тыквообразная голова великого Папия Дигениса. Сильнее других тряс он ею, озлобленный против Зеленых, православных и Гибреаса, смотря на них яростным взглядом неуклюжего кабана.
- Предыдущая
- 21/84
- Следующая
