Чекисты рассказывают... - Зубов Алексей Николаевич - Страница 87

• Предыдущая
• 87/114
• Следующая

— Свободен?

— Занят. Жду.

Лейтенант оглянулся по сторонам и чуть не остолбенел: на одной из скамеек сидела Марина. Нет, он но обознался. Нарядная, красивая, более бледная, чем обычно. С кем у нее тут свидание? Странно: Николая она не захотела видеть, сказалась больной, а сама побежала на свидание? Николай хотел было окликнуть Марину, но удержался — отошел в сторону.

Марина поднялась с места и направилась кому-то навстречу.

Ба! Это же человек из ресторана. Теперь он под руку вел ее к такси.

Машина лихо рванула с места, Бахарев посмотрел вслед удалившейся машине, и в то же мгновение взгляд его перехватил голубую «Волгу» с хорошо знакомым водителем.

...Бахарев во всех подробностях рассказал Птицыну и о событиях вчерашнего вечера в ресторане и о неожиданной встрече на Пушкинской площади.

— Нити тянутся к Марине. Я почти уверен в этом.

Птицын слушал Бахарева, не глядя на него.

— Как понимать твое почти?

— Остается уточнить некоторые детали, в частности роль мамы...

Бахарев отвечает быстро. А Птицын задает вопросы неторопливо, цедит каждое слово... И вдруг замечает:

— В нашем деле иногда требуется бесстрастность. Страсти мешают анализировать. Вот так. Кофе пить будешь?

— Если не было бы страстей, тогда мир перестал бы существовать, Александр Порфирьевич... Мысль неоригинальная, но проверенная жизнью.

— Не спорю, без страстей, конечно, нельзя. Но пересол вредно действует на пищеварение. Согласен? Вот так. Пофилософствовали мы с тобой немного и хватит. Вернемся к делу. Еще рано делать выводы. Хотя допускаю и твой вариант: Эрхард — Марина. Более того, к твоим логическим заключениям можно добавить и некоторые вещественные. Я вновь просматривал архивные материалы. И нашел фотографию Марины — теперь уже с двумя иностранными туристами. Стоят у входа в гостиницу «Метрополь»; Альберт Кох, видимо, знакомит ее со своим спутником. В деле имеется сообщение о второй беседе Марины с Кохом. Точнее, с двумя сразу. В том же кафе. Перед отъездом Альберт Кох снова повел разговор об отце. Его, мол, гложет тоска по семье. Он по-прежнему одинок. И все лелеет надежду увидеть дочь, жену. Среди тех камней, что лежат в фундаменте этих надежд, — его нынешняя работа, рассчитанное на западного читателя исследование русской литературы. Эрхард верит, что когда он закончит это исследование, то получит моральное право просить у Москвы разрешения приехать к семье. Турист обо всем этом говорил с многозначительными паузами и следил за реакцией Марины. И когда, по его разумению, настала самая пора, он будто невзначай сказал: «Дочь должна помочь отцу. В чем? Будущее покажет...»

Марина тогда ничего не ответила, ничего не обещала. А Кох, прощаясь, все же счел нужным напомнить девушке:

— Отец всегда остается отцом... Не забывайте его. И подумайте обо всем, что я вам сказал. У вас для этого будет достаточно времени...

И снова Марина промолчала. Даже привета отцу не передала.

...Птицын не комментирует этот документ. Он лишь излагает отчет оперативного сотрудника, написанный несколько лет назад.

— Что скажешь, Николай Андреевич?

— Веский аргумент. Однако не могу найти ответа на один вопрос: почему Марина, рассказав мне все об отце, умолчала об этих встречах и о странном подарке? Почему? Что тут — страх, недоверие или какой-то расчет, какое-то обязательство? И еще: знает ли об этих встречах доктор Васильева? Догадывается ли дочка, чем занимается сегодня ее отец? Или верит Коху?

— Ты, пожалуй, слишком много вопросов сразу поставил, Николай Андреевич.

Иностранец предложил Марине поехать за город погулять, пообедать...

— Я большой любитель русской природы, русской старины Подмосковья. Бородино... Архангельское... Кажется, Герцен писал: «Бывали ли вы в Архангельском? Ежели нет — поезжайте».

— У вас изумительная память.

— Не жалуюсь. Так как? Может, мы последуем совету Герцена и поедем в Архангельское?

Стоял теплый осенний день.

Иностранец остался в восторге от музея, картин, изумительных коллекций фарфора. Потом они долго гуляли по парку, любовались зубчатыми полосками лесов, синевших за излучиной Москвы-реки.

— Очаровательное единство архитектуры, пейзажа, скульптуры, живописи, — восторгался иностранец. — Кто бы мог подумать, что этот великолепно звучащий оркестр природы организован человеком. Князь Юсупов. Так, кажется?..

— Если вы имеете в виду фамилию последнего владельца этой усадьбы, то вы не ошиблись. А если интересуетесь истинными творцами красоты Архангельского, то речь пойдет о крепостных художниках, архитекторах...

— Да, гений народа...

Они спустились к пруду, а потом вышли на какую-то безлюдную аллею, где под сенью плакучей ивы стояла неприметная скамейка.

— Присядем отдохнем, — предложил спутник. — Вы не возражаете? — И, не дожидаясь ответа, сел на скамейку.

А потом он повел Марину туда, где гуляли обитатели военного санатория, расположенного на берегу Москвы-реки. Спустились на нижнюю террасу, полюбовались бескрайними далями.

— Я буду просить прощения... Мне надо купить сигареты. Я оставлю вас на несколько минут. Разрешите? — И быстро исчез.

Он вернулся минут через десять и снова извинялся.

— То есть сложная операция — покупка сигарет... Пока я нашел киоск...

Часов в пять небо насупилось, надвинулись темные тучи и зашумел ливень. Иностранец подхватил Марину под руку, и они побежали в ресторан.

День был воскресный. Народу набралось много — отдыхающие из санаториев и просто любители загородных прогулок. Метрдотель беспомощно развел руками.

— Прошу прощения. Все места заняты. Однако мы сейчас что-нибудь сообразим. И через минуту он уже провожал их к большому, на шесть персон, столу в углу зала.

Они сели у окна.

— Что будем пить? Коньяк? Русская водка? Шампанское?

Марина мотнула головой, что означало: «Не хочу!»

— Но вы же что-то будете пить... Кроме вашего знаменитого боржома.

— Наше знаменитое пиво. Жигулевское.

— Голос крови. Немцы обожают пиво.

— А я не считаю себя немкой. Я русская. Васильева. Дочь своей мамы.

Беседуя со своей спутницей, турист не заметил, как к их столику подошла пара: высокий молодой человек в сером костюме. Свободный и широкий жест, легкий акцент позволили без труда узнать в нем грузина. На вид ему, как и его подруге, было лет двадцать пять.

— Разрешите? — грузин склонился над стулом иностранца и приветливо улыбнулся. — Вы не будете возражать, если мы сядем за ваш стол? Понимаете, создалась безвыходная ситуация, — и он развел руками. — Все места заняты... И только за вашим столом...

Наступило неловкое молчание. Девушка со вздернутым носом упрекнула грузина:

— Я же тебе говорила, Серго, что это неудобно.

Но тут в разговор вмешалась Марина:

— Почему же неудобно? Вы нам вовсе не помешаете. Не так ли, Эрнст Карлович?

Но ответа не последовало.

— Пойдем, пойдем, Серго. Прошу тебя.

И вдруг в голосе Марины зазвенел металл

— Я не очень понимаю ваше молчание, Эрнст Карлович. Молодые люди хотят...

— Что вы, я очень доволен. Великолепное общество.

Контакт наладился быстро, чему в немалой мере способствовал общительный характер грузина. Он тут же атаковал иностранца:

— Вам понравились женские головки Ротари? Не правда ли, изумительны? Мастерски выписаны, хотя и не очень глубоки по характеристике. Согласны? А Робер? А коллекция «антиков»? О, этот князь знал, что надо привозить из Италии. Какая картина произвела на вас самое большое впечатление?

Зильбер, не задумываясь, ответил:

— «Андромаха, защищающая Астианакса». А вам, Марина, понравилось это полотно?

Она подняла брови, усмехнулась и ничего не ответила.

— Так как же, Марина?.. — продолжал допытываться гость.

— Вы не обижайтесь, господин Зильбер, но эта картина вызвала не очень приятные для вас ассоциации.

— Это есть неожиданный ответ. Для меня лично?.. Странно. В каком образе я представился фрейлейн? Астианакса?

• Предыдущая
• 87/114
• Следующая