Девушка с зелеными глазами - Хайес Собиан - Страница 36

• Предыдущая
• 36/62
• Следующая

И в который раз Женевьева предугадала все мои намерения и первой нанесла удар. Но теперь она перешла все мыслимые границы. При первой нашей встрече она заявила, что я не заслуживаю такой жизни и она отберет ее у меня. Мне снова нужно будет ее разочаровать. Я обняла Нэт и попрощалась.

Уже уходя, я запоздало заметила:

— Проблема Женевьевы в том, что она никогда не найдет того, что ищет, и не будет счастлива.

— Вот это да, — выдохнула Нэт.

— В чем дело?

— Она то же самое сказала о тебе. Слово в слово. И кстати, что ты мне собиралась рассказать о ней?

Я грустно улыбнулась.

— Это уже не имеет никакого значения. Ничего особенного.

Я металась по своей комнате, как тигр в клетке. Женевьева никак не могла знать, что мы с Люком задержимся вчера вечером, потому что мы и сами не знали этого. Это было совершенно невероятно, и мне было очень интересно, как Люк со своей обычной логикой объяснит ситуацию на этот раз. Как она это сделала? И этот дурацкий кулон вернулся ко мне, как несчастливый пенни, на сей раз завернутый в записку от мамы с просьбой быть поосторожнее. Наверное, он вывалился через вентиляционное отверстие в печке. Я смотрела на него, и в голове начали крутиться слова Женевьевы. «Мне не нужно следовать за тобой, Кэт. Ты уже отмечена». Я покачала кулон на ладони и удивилась, потому что он стал заметно тяжелее, затем вышла из себя и швырнула его об стену. Когда я подняла его, оказалось, что он совершенно не пострадал, но на штукатурке осталась заметная вмятина. Я в сердцах перевесила один из постеров, чтобы скрыть ее.

Я с жаром и рвением принялась за работу, и было просто чудом, что к полудню бумага не загорелась под карандашом. Телефон не прекращал звонить и пищать, когда приходили новые сообщения, но я старательно всех игнорировала, пытаясь избавиться от засевшей во мне ярости.

— Я могу быть хорошей слушательницей, — осторожно заметила мама, когда я вышла из своего добровольного заточения, чтобы пообедать.

У меня, наверное, залегла горестная складка между бровями, и я вспомнила, как любила предупреждать бабушка: «Ветер сейчас переменится, а ты, Кэти, уже навсегда останешься такой».

— Спасибо, что спрашиваешь, мам, но с этой проблемой мне придется разбираться самой.

— Это что, опять та самая девушка?

Я твердо решила ничего не говорить ей, потому что до сих пор она мне не верила, и мне уже надоело думать о Женевьеве.

— Если ты захочешь поговорить, я рядом, — сказала она и поджала губы.

Мама еще не успела дойти до двери, когда я передумала.

— Честно говоря, у нас одинаковые вкусы во всем, нам нравится один и тот же парень и теперь мы говорим друг о друге одно и то же. Мы так переплелись, что я уже больше не знаю, кто я на самом деле.

— В таком случае, у нее, должно быть, очень низкая самооценка, — уклончиво ответила мама. — Это, конечно, не звучит как комплимент, но она наверняка восхищается тобой.

— Совсем нет. Она меня презирает, и как бы то ни было, она во всем намного лучше меня.

— Я уверена, что это не так. Тебе нужно поверить в себя.

У меня снова стали наливаться кровью глаза, и я уже не могла остановиться.

— Она похожа на кошку со своими гадкими зелеными глазами. Все считают, что кошки милые, но они отвратительные… холодные, эгоистичные, заносчивые, надменные, самовлюбленные хищники… и всегда сами по себе…

Джемма укоризненно мяукнула, будто поняла каждое слово, и слегка стукнула меня своим хвостом.

— Она задела тебя за живое, — грустно заметила мама.

— Она называет себя Женевьевой, — зло продолжила я. — Но она изменила свое имя, потому что настоящее ей совершенно не подходило, оно слишком хорошее.

Мама снисходительно рассмеялась:

— Почему? И что это было за имя?

— Грейс.

Я отвлеклась на секунду. Мамина чашка выскользнула у нее из рук и разбилась об пол, разлетевшись на мелкие части. У нее было такое потрясенное лицо, что я замолчала и некоторое время не знала, что делать. Наши взгляды встретились, и мы будто целую вечность смотрели друг на друга. Затем она резко наклонилась, дрожащими руками стала собирать осколки чашки и, конечно, порезалась об острый кусочек фарфора.

Я отвела маму к раковине, промыла порез, обернула бинтом и сверху заклеила пластырем. Все это время я пыталась игнорировать чувство беспокойства, затаившееся глубоко внутри.

— Я сегодня никуда не уйду, — пробормотала она. — Тебя нельзя оставлять одну в таком состоянии.

Меня больно резануло чувство вины. Мама договорилась участвовать в церковной благотворительной распродаже, так ей было легче знакомиться и сходиться с новыми людьми. Хотя это не звучит внушительно, для нее это должно было стать важным событием, а теперь я все испортила.

— Я в полном порядке, — успокоила я. — Просто иди, и хорошо проведи время, и не спеши домой.

Мама все еще была немного бледной, но все же удалилась с решительным видом, даже не устроив свою традиционную проверку защелок на дверях и окнах, перед тем как выйти из дома.

И она даже не спросила меня, откуда я узнала настоящее имя Женевьевы. Я абсолютно точно знала, что по какой-то причине сегодня она хочет оказаться как можно дальше от дома.

Я вернулась к своей работе, параллельно подсчитывая пропущенные звонки от Мерлина и испытывая какое-то злорадное наслаждение, особенно когда их количество достигло тринадцати. И снова какая-то отвратительная мелочь, которую теперь ни за что не выкинуть из головы. Мне следовало внять совету Люка и перестать забивать себе голову всей этой сверхъестественной чехардой и подойти к проблеме более рассудительно. Я глубоко вздохнула, вспоминая мамину реакцию на имя «Грейс», и мне пришли в голову слова Люка: «Женевьева откуда-то тебя знает… она зациклилась на тебе, потому что считает, что между вами что-то произошло…»

Похожее испуганное выражение лица было у пожилой леди из Крокстона, жены священника и теперь у моей мамы. Могла ли она быть одной из нитей в запутанной паутине Женевьевы? Было невозможно оставить это в стороне, поэтому я написала Люку эсэмэс. Через пять минут он уже, как обычно, стоял у меня на пороге, но был такой помятый, будто только что вылез из постели.

— Ты мог и не приходить так быстро, — извинилась я. — Но с этим я больше ни к кому не могу обратиться.

— Выкладывай все, Кэт, — с жаром сказал он, и мне показалось, что хотя ему не нравилось видеть, как я переживаю, его увлекала эта игра в кошки-мышки.

Я рассказала ему о вечеринке и об откровениях Женевьевы, а также о неожиданной маминой реакции на имя «Грейс». Люк взъерошил волосы, встал и поставил греться чайник. Положил себе в чашку две ложки растворимого кофе, три ложки сахара, снял еще кипящий чайник, энергично размешал и затем сделал большой шумный глоток. Потом совершил набег на жестяную коробку со сладостями, утопил два шоколадных печенья в своей чашке и наконец задумчиво поглядел на меня.

— А почему ты просто не спросишь у нее?

— Мама не любит говорить о своем прошлом, — напомнила я. — Она никогда не рассказывает об отце или своем прежнем месте работы. И с бабушкой и дедушкой я вижусь раз в году. Выглядит так, будто она осознанно отгораживает себя.

— Ты можешь попытаться сделать это осторожно и не торопить события.

Я громко выдохнула:

— Она пытается прийти в норму, и я не хочу все испортить. Любое разочарование, и она вернется туда, откуда она начала… станет затворницей.

Он поднял брови и посмотрел на меня:

— В таком случае я не знаю, что еще можно сделать.

— Есть один способ. Это просто мои домыслы, и они могут оказаться заблуждением, но мне нужна помощь…

Люк застонал и закрыл уши руками.

— Я знаю, что это опять грозит неприятностями или чем похуже. И что это за идея?

— Наш чердак, — быстро ответила я. — Мама хранит там все фотографии, письма, книги, мебель. Все вещи из прошлого.

• Предыдущая
• 36/62
• Следующая